Индульгенция

      Сотни свечей золотом освещали высокие своды зала, смягчали тени, их свет дарил уют, мягкими смазанными мазками ложился на темную деревянную сцену, высвечивал образы людей и животных, снующих тут и там. Золотые отблески играли на румяных щечках прекрасно отлитого из воска младенца Иисуса, золотили завитки волос на его головке и мягкое душистое сено в яслях, на котором он покоился.       За окнами опускался вечер — праздничный, Святой вечер.       Зал наполняли люди самые разные, из различных сословий, и никто не обращал на различия особого внимания в этот час. То и дело раздавались громкие приказы, отдаваемые сердитые девичьим голоском, а его обладательница потрясала книгой для записей и от злости лохматила свои пышные каштановые волосы. Кто-то отвечал ей, смеялся, подшучивал над тоном и тут же замолкал, поймав искру сердитых медово-карих глаз.       Несколько миловидных розовощеких девушек, одетых в белые переднички поверх простых наглаженных платьев, то и дело поправляли праздничные белоснежные чепчики, незамысловатые украшения на шеях и хихикали.       Пожилые мудрецы в широких цветных одеждах и колпаках размахивали узловатыми посохами, ведя некую беседу, лохматили длинные седые бороды и хмурили кустистые брови.       В углу молодой симпатичный пастушок весело наигрывал мелодию на самодельной флейте для маленькой белой овечки, скачущей вокруг него.       За пределами зала тоже было шумно и многолюдно. Кто-то таскал декорации, кто-то помогал украшать пушистые ели в холле, кто-то развешивал рождественские венки из остролиста и омелы в коридорах. Все вели себя шумно и радостно в преддверии праздника, у всех было приподнятое настроение.       Ну, почти у всех.       В глубине запутанных сырых и мрачных коридоров, в комнате с большим камином высокий мрачный священник надевал камилавку (к. а.: это такая шапка у католических священников), бормоча что-то нелицеприятное себе под нос, хмурил черные ровные брови и сверкал черными очами.       Широкая черная ряса скрывала узкий подрясник, ограничивающий свободные движения тела, с пояса на длинном шнуре свисал набедренник, а ромбовидная палица била по бедрам с другой стороны.       Святой отец поморщился, оглядев в зеркало шитый золотой нитью епитрахиль, оправил длину цепь священнического креста, выровняв его положение, и вздохнул. Его тонкие пальцы украшали перстни.       Слабый стук отвлек святого отца от созерцания своего лика на зеркальной поверхности.       — Войдите! — велел он прохладно.       Тяжелая деревянная дверь скрипнула, впуская юного совсем служку в свободной простой рясе. Святой отец недовольно оглядел худенького пономаря: черные волосы растрепаны и торчат во все стороны, круглые нелепые очки перемотаны посередине, служка виновато мнет руки и поглядывает на святого отца с благоговением.       — Святой отец, прошу прощения, что отвлекаю вас от важных дел в такой час, — пробормотал пономарь, потупив взгляд.       — Что тебе угодно, сын мой? — с достоинством вопросил святой отец, складывая руки на груди.       У юного послушника заалели щеки.       — Грешен я, отец мой, — пролепетал он, не смея поднять глаз на отца-настоятеля.       Святой отец тяжко вздохнул. А кто ж не грешен сейчас? Иль сам он, заглядывающийся на мальчишек юных, свят ли? Однако, что позволено Юпитеру…       — Говори скорее, сын мой, скоро мессы начало, — велел святой отец, поднимая руку в разрешающей жесте.       Служка опустился на колени пред святым отцом, опустил голову, чинно сложил руки на худеньких коленях.       — Согрешил я, отец. Проклятая плоть покоя не дает!       Святой отец вскинул левую бровь.       — Да тебя никак демоны обуяли, сын мой?       — Демоны, святой отец, они, проклятые! Покоя не дают! Уж не знаю, как и избавиться от них!       — Молись, сын мой. Только лишь через молитву к Господу-отцу нашему снизойдет на тебя покой и избавление.       Юноша вскинул лохматую голову.       — Молюсь, отец мой! Ежедневно колени у икон святых приклоняю, на ночь псалмы читаю, и по утрам с Господом говорю, просьбу свою к нему обращаю… Но демоны сильны…       Святой отец нахмурил брови, с заметным интересом разглядывая худенькую гибкую фигурку грешника у его ног.       — Расскажи, сын мой, о демонах, что терзают тебя, покайся, чтобы Божья благодать снизошла на тебя, и я мог отпустить тебе грех твой от имени Господа нашего.       Служка еще боле заалел щеками. Поднял взгляд зеленых, словно молодая сочная трава, глаз на настоятеля, дрогнули красивые пухлые губы, заставив святого отца сглотнуть нежданно поднявшийся комок в горле.       — Уж лучше покажу, отец! — молвил юный пономарь.       И тонкие руки юркнули под плотный материал рясы, нащупали мелкие застежки подрясника. Ловкие пальчики легко разделались с несколькими пуговками, скользнули по обнаженной коже ног святого отца, нащупывая заветное.       — Сын мой! — только и смог воскликнуть святой отец, закатывая глаза, когда прохладная ручка грешника коснулась его естества. Полы мантии и подрясника разошлись, повинуясь нетерпеливому взмаху руки. Юный грешник сверкнул глазами, хитро улыбнулся, оглаживая ягодицы святого отца.       — Мои демоны, святой отец, весьма избирательны.       — Твой прекрасный рот, сын мой, следует занять кое-чем другим, — пробормотал святой отец. — Впрочем, и не только рот. Во имя искупления грехов, конечно же…       И он подтолкнул юношу к письменному столу.       Прижавшись округлой задницей к столешнице, служка ловко запрыгнул на нее, смахнув свитки пергаментов на пол. Святой отец и бровью не повел. Тонкие белые пальцы подняли короткий подол рясы пономаря, споро развязали шнур, держащий холщовые штанишки и стянули их прочь.       Служка задышал тяжело и рвано, не отводя взгляда от лица своего наставника.       Святой отец наклонился и прижался тонкими губами ко рту своего служки, наслаждаясь совершенным вкусом юных невинных губ. Взвизгнул резко выдвигаемый ящик стола, рука нащупала стеклянный сосуд с ароматным маслом.       Служка с готовностью раскинул тонкие, но сильные ноги, беззастенчиво поставляя ягодицы ласкающим рукам. Святой отец вылил на ладонь немного масла и огладил упругую попку грешника, скользнул на мгновение по колом стоящему члену и тут же юркий палец во всю длину проник в тугой анус. Служка выгнулся и совершенно развратно застонал, распаляя святого отца еще сильнее.       К пальцу прибавился второй, заскользил в тесной жаркой глубине, служка с силой сжал мышцы, извиваясь всем телом на столе, и у святого отца напрочь снесло крышу. Одним рывком освободив свой член, он едва сумел заставить себя нанести на него масло, прежде чем прижать головку к входу и вонзиться в тело мальчишки, извивающегося и постанывающего под ним, до упора.       — А-ах!.. — Юноша широко распахнул зеленые глаза, судорожно вцепился пальцами в столешницу и сам качнулся, насаживаясь на горячий член, стремясь ощутить его в себе целиком, услышать на грани периферии чувств звук сочного шлепка яиц об собственные ягодицы.       Святой отец зарычал и мертвой хваткой вцепился в бедра мальчишки, вбиваясь в податливое, горячее, узкое тело изо всех сил, другой рукой сжал член мальчика…       Служка почти закричал на пике наслаждения, излился в руку святого отца. Ноги его, прежде напряженные, опали, едва святой отец сделал полшага назад, извлекая истекающий вязким предсеменем член из тела мальчика.       — Черт побери… — выдохнул тот, сползая на пол.       — Твой рот определенно следует занять делом, чтобы он не извергал скверных слов, — тяжело дыша, проговорил святой отец, и служка тут встал на колени и облизнул пересохшие губы.       Мягкая нежная ткань салфетки убрала остатки масла и тут же без промедления алые губы мальчика сжались, обхватывая головку возбужденного члена, а пальцы скользнули вниз и мягко сжали поджавшиеся от возбуждения яички.       Святой отец застонал и вцепился в растрепанные волосы служки, направляя его, задавая ритм движений. Мальчишка умело расслабил горло, принимая крупный член полностью.       Святому отцу хватило лишь нескольких глубоких толчков в горло грешника и теплых, едва уловимо ласкающих нежную кожицу ануса пальцев. Горячее семя брызнуло в рот юноши, наполняя его до отказа, вязкие белесые струйки потекли по подбородку.       Святой отец хрипло застонал, сжимая рукой черные вихры и почти наверняка оставляя синяки на плече служки. Тот глотнул наполнившее его семя, развратно облизнулся, улыбаясь испачканными в сперме губами, и вновь обхватил обмякший член, погружая его в свой рот.       Легкие шажки за дверью нарушили исповедь грешника и помешали выдаче ему индульгенции от святого отца.       Девичья головка с пышной каштановой шевелюрой всунулась в дверной проем.       — Профессор Снейп, вы готовы? Сколько можно…       Увидев картину маслом открывшуюся ее глазам в кабинете: расхристанного Снейпа и полуголого Гарри на полу с лицом, испачканным спермой, и членом Снейпа во рту, Гермиона даже не удивилась увиденному. Только закатила глаза, уже даже не краснея.       — Опять?! Гарри, ну сколько я буду ловить вас по закоулкам замка на всякой непотребщине вместо репетиций?! Выступление уже через час! Заканчивайте!       Резко развернувшись на каблучках школьных туфель, Гермиона гордо вскинула голову и унеслась прочь. Гарри с сожалением выпустил изо рта член Северуса и тихо фыркнул.       — Главное, слово какое — непотребщина, — пробормотал он, едва сдерживая смех.       — Мужика ей надо, чтобы времени на глупости не оставалось, — тяжко вздохнув, с тоской произнес Снейп и достал волшебную палочку из кармана.       Гарри стер сперму с лица, нахально сверкая глазами, развратно облизал пальцы прямо перед Северусом, опять заставив того рвано задышать.       — Завязывай, сын мой, — буркнул он, притворно хмуря брови, и применил очищающие заклинание.       Поправив одежду и украшения, он вновь превратился в строгого святого отца, а перед ним уже стоял, потупив взор, юноша-служка.       — Так мои грехи отпущены, святой отец? — поинтересовался служка скромно, потупив взор, слаживая вмести ладошки.       — Почти, сын мой, — пробормотал святой отец, довольно прищурив черные глаза. — Почти.