Корона энротского феникса

      Золота на войну Роланду отчаянно не хватало.       Оно и понятно: когда убегаешь из дома, спасая свою жизнь, деньги — это вещь, конечно же, очень и очень важная, но не для всех приоритетная. Маги обычно увозят с собой знания, рыцари — честь. Роланд, рыцарь и маг, их с собой и увез, и только потом уже — фамильные драгоценности.       Маги увозят знания, рыцари — честь, а колдуньи — память.       Гем оказалась на западе совершенно случайно, уж и не упомнить, зачем — кажется, хотела испить воды из здешнего чудодейственного фонтана, не более…       А потом зашла в местную лавку — и увидела, что какой-то мальчишка продает корону ее величества.       Двадцать пять лет назад, во времена Войны Престолонаследия, Гем была глупым ребенком, лишь азы колдовства познающим, да и ее величество только раз в жизни видела. Но — абсолютно точно в этой короне.       Гем никогда не сдерживалась при виде какой-то подлости — и в этот раз не сдержалась, подошла к мальчишке, магу и рыцарю, чтобы сказать, что такие вещи — это память, их продавать или красть нельзя, стыдно должно быть…       На что мальчишка ответил — ничего он и ни у кого не украл. Наоборот, у него украли престол Энрота, его вероломный и проклятый старший брат. Украл, продавая честь свою и очерняя честь братскую ради власти. Преступно это. И должен найтись кто-то, способный воздать ему по справедливости.       И, что же, если ради чести и справедливости придется продать какую-то вещь — он готов рискнуть. Память ведь все равно в сердце.       Так они и познакомились. Так Гем и стала первою из колдуний среди его генералов.       Золота на войну Роланду отчаянно не хватало — и Гем пыталась отнекиваться, не нужно ей, мол, ничего от его высочества, она и сама придет, а деньги он пусть оставляет на крепости, на наемников, на исследования — на что угодно. Мало, как будто, в большой войне бывает затрат?       Но Роланд был непреклонен, Роланд говорил, что вот-вот разгорится большой конфликт между Арчибальдом — иногда забывался, называл брата Арчи — и гномами. И говорил, что рыцари лучше всего договариваются с людьми, маги — с книгами, а колдуньи — со светлыми расами, Энрот населяющими. В том числе с гномами. Поэтому она ему очень нужна. Ведь сам он туда не успеет, ему еще вассалов сплотить надо, чтобы хотя бы у самой ставки не было изменников — а союзник в лице гномьего короля тоже нужен, безумно нужен для налаживания производства всего подряд. Но с простыми рыцарями и волшебниками гномы вряд ли пойдут говорить — побоятся не разобраться, мол, вдруг некроманты иль чернокнижники, или, может, варвары какие-то переодетые… А колдунью-то, магию ее, мягкую и поющую с миром и феями, завсегда и издалека узнаешь.       И не может он, просто не может отправить женщину в пасть назревающего конфликта, женщину, к которой даже войска свои приставить нельзя из-за гномьего недоверия — да еще и без денег.       Отказать было непросто: речи у него были разумные, ситуация сложная, как какие-нибудь чертежи големов, а глаза — колдовские, мамины.       И Гем согласилась.       Что уж и говорить, с гномами все получилось действительно нелегко. Арчибальд начал экспансию первым, кости стучали не хуже чем молотки, смерть укрывала их всех плотным темным саваном.       Гем отбивалась от темноты искрами-звездопадами, огненными дождями… всем, чем могла, отбивалась, фей звала, гномов, способных держать оружие, эльфов, друидов, единорогов из редких у гномовых шахт лесов.       Мертвецов было много — их сжигали, только бы некромантам не доставались. До того доходило — понимавшие, что с поля боя уже не выбраться, сами себя поджигали, чтобы уж не воскреснуть, и шли вперед прямо на нежить, чтобы агония, муки были не просто так. Нежить не слишком страшилась стрел их — зато боялась огня.       Пламя и смерть стали для Гем тогда правильно-неразрывными…       Там Гем нашла его.       Войны всегда привлекают трупоедов, поживиться готовых на чужом горе. Мародеры, дезертиры, пьяные кровью, торговцы оружием, которым совсем все равно, с кем, лишь бы цены были на уровне — вот такие вот птицы, на любой вкус и цвет.       И седой чернокнижник, который дошел тогда до ее палатки, был старым вороном-альбиносом — Арчибальду чужой и Роланду, мудрый, белый и наглый. Поклонился ей, будто бы вовсе и не колдунье, говорил так, что лучше б было его погнать.       Гем слушала, но не гнала. А потом и вовсе за ним пошла. И торговалась, пусть не любила таких вот падальщиков.       А потом вышла из хлипкого фургончика, прижимая нежно к себе яйцо.       Фениксово.       Леди Аманда, наставница Гем, леди никакой не была вовсе и быть не хотела — наоборот, ухмылялась на каждую попытку назвать себя «леди» подхваченной с возрастом Гем ухмылкой. Леди Аманда учила магии, что течет внутри и вокруг, магии природы и человека, магии защищающей и спасающей. А еще — звать на помощь в волшбе фей от каждого ближнего фонаря, преклоняться пред лесом так, чтобы эльфы с друидами понимали, говорить с единорогами, чтобы не боялись, не пытались скрываться они в свои чащи…       Помогать фениксам вылупляться учила тоже.       Говорила: не грей яйцо пламенем, не взрывай Стрелами и Инферно — фениксы все равно горячее. Говорила: можешь попробовать выкупать яйцо в ртути, но это тебе навредит — тебе и птенцу, который вовеки не станет, как надо, быстрее ртути. Говорила: хочет он не огня, но тепла, тепла в сердце и силы духа — так дай ему их.       Гем дала. Гем горела, и люди ее горели, и некроманты, личи, зомби, мумии — все жрало пламя, в котором они выживали одной лишь волей.       Гем победила. Гем спасла, заключила мир и вернулась.       —…ух ты, — сказал тогда Роланд, взглянув на мгновенье на ржу на ее плече и не смея уже оторваться. — Феникс. Я с дюжину лет их не видел.       И протянул к нему руку.       Феникс, мальчик, был статным и благородным, как и его сородичи. А еще — беспокойным чуть-чуть и неверящим. Потому, наверное, что не было у него понимающей до конца птицы-матери, была лишь колдунья-мать. Ей он и доверял — а остальным, пытавшимся потянуться к нему и погладить, бил перед самыми пальцами жаром крыльев, не оставляющим ожогов… Но, кажется, Роланд был умным мальчиком.       Потому что Роланд не потянулся завороженно, лишь улыбнулся и чуть поднял руку, оставив выбор за ним — и феникс взвился вокруг нее живым пламенем сам, мазнул хвостом по плечу Айронфиста. Вернулся Гем на плечо и весело щелкнул клювом.       И Гем засмеялась:       — Кажется, юный принц, вы ему понравились.       — Маминым нравился тоже.       В тот вечер что-то сломалось между нею и Роландом, что-то произошло, чего быть не должно. Сюзерен должен спрашивать, как прошли переговоры, каковы разрушения, жертвы, потери с обеих сторон — а он говорил.       Он не помнит лица матери, с ней что-то произошло очень давно, хорошо если Арчи помнит, может, поэтому он и стал таким злым, но она любила фениксов. Они ей помогали в войне, они были огнем ее армии, тем, что быстрее чем ртуть, они даже горели на ее знамени — а потом, когда был заключен мир, когда была свадьба, часть попряталась где-то — часть осталась у Айронфистов в садах. И папа любил их, пускай к ним и не тянулся, и Арчи смотрел на них издали и отворачивался — а Роланд бегал к ним, потому что они были птицами матери, и они ему пели, потому что они были птицами матери.       А потом все равно улетели.       Гем слушала — и слышала больше чем он говорил, потому что была колдуньей-матерью мальчика-феникса рядом с мальчиком-колдуном, сыном фениксов-матерей.       Слышала все — и про золото перьев их, и про яркие голоса, и про папину тихую тоску, и про оставшиеся где-то на грани памяти мамины кудри, глаза и улыбку…       Робкое слово о том, что ее улыбка очень похожа на мамину, постаралась не слышать. Взглянула на небо — и всполошилась, что ночь уже близится к середине, а ему, наверное, подниматься с рассветом, да и ей дело в ставке найдется…       Дело и правда нашлось, даже, к ее облегчению, далеко от ставки — спасать соратниц-колдуний, спасать Норастон.       И когда она уезжала, рыцари и маги кивали ей и желали удачи, а Роланд… глупый мальчишка, кажется, грустно смотрел ей вслед.       А под Норастоном снова ждала бойня. И нежити там было так непоправимо много, гнилостной, темной, совсем никого не щадящей, что даже во снах у Гем осталась одна лишь она — смерть.       Маленький феникс, который будил ее посреди каждой такой ночи, был жизнью. Жизнью и пламенем и теплом.       А потом вовсе из мальчишки-феникса стал фениксом-и-мужчиной.       Арчибальд не терял времени зря. Он вообще этим не отличался, как Гем заметила: за время кампаний Роланда успел уже и поработить северных варваров, и почти задавить силы гномьего короля, и, по слухам, развернуть по всему Энроту масштабнейшие магические исследования.       С продуктом одного из них Гем, видно, и познакомилась. С исполинским, ужасным, воняющим тленом, скверной, серой, ртутью и Свет знает чем еще…       За день до победы посреди ночи на ее лагерь напал не-мертвый дракон.       Упал тяжелою грудой костей, начал клацать бешено во все стороны челюстями и дышать кислотой, абоминация, которой быть не должно, просто никогда не должно. И Гем в одночасье лишилась половины своих советников, и сама стала бы жертвой, наверное — потому что не мог быть этот дракон реальным, а мог быть — лишь продолженьем очередного кошмара.       А потом увидела сразу несколько вещей, о которых ей давным-давно говорила леди Аманда, воочию. Например, то, что фениксы — они птицы-то небольшие, но на поле боев стоят самых лучших солдат. Потому что их скорость — она полезна, особенно в сражении с огромными противниками, теми же драконами неповоротливыми, которые отвлекаются на искрящихся птиц и другим не дают отпор. И их пламя, мягкое, теплое, светлое, в пылу сражений жжет.       Феникс дал костяному дракону отпор. Начал — а Гем закончила и отблагодарила приемыша. А потом вернулась, чтоб рассказать о победе и некромантах.       Но Роланд почти что не слушал, хотя и кивал согласно в нужных местах, смотрел куда-то совсем не туда. Терпеливо ждал окончанья ее доклада.       — У моей матери на знаменах ведь тоже был феникс, — наконец сказал он. — А еще они возвращаются.       А фениксы вправду слетались. Вливались в войска вместе с Свет знает как позвавшими их из лесов колдуньями, приезжавшими благодарить его высочество за Норастон. Ее мальчик даже влетал в их стаи, пытаясь, кажется, заговорить о чем-то на своем, на фениксовом — искал, наверное, мать. А потом все равно возвращался к ней.       Не нашел.       Рыцарям с магами не нравилось до ужаса, что Роланд принимал каждую колдунью теплей и приветливей, чем положено сюзерену. Особенно не нравилось Лорду Хаарту, недавно сбежавшему от Арчибальда послу из Эрафии — он, не-подданный, иногда, в очень узком кругу, даже позволял себе вслух замечания о том, что рано, не отвоевав королевство, искать королеву.       И только Гем, мать-колдунья не знавшего матери птенца, понимала: мальчик, наивный, не помнящий ничего, ищет и верит.       Не нашел.       А потом его знамена в одночасье загорелись, как одно, огненными птицами.       И он даже сумел оправдать это тем, что — к чему ему этот лев, который даже на Энроте не водится, только в Эрафии? Верность львиная, львиная сила и смелость для всех них, льва в жизни не видевших — это всего лишь слова. Вот у Арчибальда на знамени — страшный черный дракон, несравнимый ни с кем в своей мощи, и драконы черные — жемчужины его армии, а лев… Что он значит вообще?       А фениксы — они теперь целиком и полностью на его стороне. А фениксы — это мамино, это правда, это «Арчибальд, трон-то мой!». И черные драконы — это пламя, которое все разрушает, полностью и дотла, а фениксы — это то, что из любого пламени все равно восстанет, пусть и птенцом. Обещание вытянуть Энрот из любого пепла.       И Гем бы, конечно, поверила, если бы не помнила точно — знамя Ламанды было желтым.       А знамя Роланда было желтым-маминым, белым-роландовым и зеленым.       Ее.       И как-то внезапно она получила доступ ко всем военным советам, ко всем самым важным решениям, которые только можно было бы принимать в этой кампании. А Роланд был молодым и уверенным, пышущим юной энергией почти что уже королем. Но смотрел на нее — и менялся. Спрашивал глазами: «Правильно? Можно?».       И ловил ее иногда в лагере во время тренировок с единорогами и фениксами. И иногда следил, иногда помогал, иногда дожидался, а потом — говорил, говорил, говорил…       Стыдно признаться, но Гем от него сбежала. Нашла первое попавшееся самоубийственное задание — отрезать от театра военных действий Арчибальдова генерала, Корлагона — и понеслась сломя голову, с фениксом на плече. Пусть опять в окруженье нежити, пусть напару с ядовито скалящимся Лордом Хаартом, пусть мальчишка смотрит непонимающе вслед. Пусть.       Потому что если все так, как она подумала — мальчику и без матери удалось повзрослеть, вырасти восхитительным Айронфистом. Она же способна ему только навредить. А если все так, как думает, держа про себя, полдвора, и не держит в себе Хаарт…       Мальчику двадцать лет, а ей — и представить страшно! — в Престолонаследие, Первое теперь, не единственное, когда Арчибальда-то еще не планировалось, уже было десять.       Леди Аманда сказала, когда с Гем впервые случилось что-то такое: это пройдет.       С Корлагоном, умным как лис и верным как пес, оказалось сложно. С Хаартом, золотым снаружи, но неуловимо подгнивающим откуда-то изнутри, тоже. Он обсуждал тактику, обменивался разведданными, говорил с ней, лишь стиснув зубы.       А потом однажды, мертвецки, похоже, пьяным он ворвался в ее шатер — и начал что-то втолковывать про то, что у Николаса Грифонхарта, ну, выжзнаете, ведьма, есть одна дорогая… Женщина. И он до смерти за нее боится, потому что еще две дорогие ему женщины недавно, увы, не вернулись из дальней поездки. А она, женщина, глупая — до смерти боится за него, как будто не понимая, что женщина же, молодая и слабая. И что Николас очень хотел бы ее немножечко от опасностей спрятать. Да подальше; вот на Энроте — достаточно далеко. И если вдруг кто-то ее, любимую, рыжую, спрятать, увы, помешает, и она не вернется однажды тоже — он будет в ярости. А ярость его для Энрота…       Дальше он не продолжил — пьяно, счастливо уснул. А Гем смотрела на карту региона, пыталась понять, куда маневрирует Корлагон, и старалась вспомнить, что ей об Эрафии писала отбывшая туда сразу после начала войны леди Аманда.       Утром она подала Хаарту ковш воды и официальным тоном объявила, что не ведьма она, а колдунья, что надо быть начеку, потому что драконы способны устроить диверсию в любую секунду, особенно накануне генерального сражения. И что в высокую межконтинентальную политику лезть она не собирается.       И жить стало как-то легче.       Корлагон, кстати, сбежал — но главное они сделали, силы его отрезали.       К Роланду, величественному и сияющему, они успели с докладом под самый штурм Айронфиста.       Он смеялся и верил в себя: у него армия гораздо сильнее, а Арчи на той стороне — все-таки его Арчи, ни за что не попытается забрать как можно больше своих и чужих Армагеддоном, примет поражение с хоть какой-то честью. Гем, конечно, очень хотела бы возразить — но если Роланд был здесь, никакие увещевания, видно, уж не помогли.       А потом он предложил подать сигнал о наступлении Энротскому Фениксу — и посмотрел прямо на Гем.       И Лорд Хаарт, который только-только оттаял и даже извинился за ту некрасивую сцену, напрягся.       Леди Аманда всегда говорила: в любой неприятной ситуации импровизируй и смотри, что выкинет тебе случай. Мальчик-феникс, привыкший к мальчику-сыну-колдуньи, который волшебник и рыцарь, сел ему на плечо и весело щелкнул клювом.       — Договорились, — широко и как можно менее нервно улыбнулась Гем. — Пусть Ланд и начнет.       А потом новоявленный Энротский Феникс, ее маленький Рол, так смешно пищавший, вылупляясь из яйца, взвился прямо в рассветное небо. Он гнал звезды и гнал Луну, ту, что заведовала из всей природы самой темною магией, он взлетел — и запел, и захватил вместе с рассветным солнцем все небо, от края его и до края.       Стал символом Роландовой победы.       Арчибальд вправду отбивался от них, как мог — но без Армагеддона. Принял свое поражение с каменной строгой спесью, камнем же и застыв.       Роланд же, победитель, строил повсюду мир. И его генералы стали ему советом, и театр военных действий стал для него своей землей…       Гем там тоже была — только Роланд краснел, отводил глаза как мог, а если и спрашивал ими случайно что-то, как неуверенный мальчик — одергивал себя сам.       Лорд Хаарт отплыл на Эрафию к середине второго месяца.       За следующие три месяца феникса на Роландовых гербах везде заменил лев.       И сейчас объяснение у него, конечно, нашлось: союзники рвали его на части, союзники требовали какого-то особенного к себе отношения — и колдуньям, с его фениксом на знамени, требовать этого самого отношения было легче всех остальных. А Роланд его предоставить не мог. А у Роланда, кроме колдуний, были рыцари, были волшебники, которые тоже просили каждый свое.       Поэтому он, возродивший уже, победивший, не мог оставаться колдуньиным фениксом. Должен править Энротом, как лев, царь зверей, который любит всех своих подданных, но не отдает никому особенного предпочтения, храбрый и честный, как рассказывал об этих зверях Лорд Хаарт…       Гем слушала и кивала и улыбалась. И говорила про себя: как же складно ты врешь, мальчик, раздавленный ответственностью и дипломатией.       Смелая рыжая женщина Николаса Грифонхарта, наверное, уже плыла на Энрот.       Поэтому для Гем приглашение на тайную встречу в саду Айронфиста, еще и пришедшее к исходу их полугода после победы, стало полною неожиданностью.       Мальчик ждал, озирался, беспокоился, как застоявшийся жеребец. Мальчик был королем, для которого уже вот-вот должна была найтись прекрасная принцесса — и очень рискующим королем.       Он улыбнулся светло и поцеловал ее руку.       — Вы хотели чего-то, ваше величество?       — Бросьте, — ответил он ей, гладя перья метнувшегося к нему Энротского Феникса, исчезнувшего со знамен. — Для вас я всегда просто Роланд.       — Для меня вы всегда сюзерен, ваше величество. — Сюзерен — и неосторожный глупый мальчишка, ищущий мамину улыбку мамиными глазами. — Вы чего-то хотели?       Он стойко держал удар.       — Я хотел извиниться за то, что… что у меня не выйдет воздать вам про справедливости. Хотя вы очень много сделали для меня и для Энрота, Гем.       А Гем спросила себя: что, что она сделала для него такого — выжила в паре битв? Вырастила феникса, пламя которого закончило им войну? Показалась королю похожей на его мать? Что, что такого, на самом деле?       Роланда, конечно же, не спросила.       А он вдруг посмотрел ей в глаза, но тут же их и потупил. Сказал:       — Мне нечем вам отплатить, Гем, кроме вечной своей благодарности и этого. Прошу вас, возьмите.       Она опустила глаза следом за ним — и обомлела: мальчик держал в руках корону ее величества.       — Я ее тайно нашел и выкупил первым делом, как все закончилось. — Он говорил и сбивался и был, наверное, по-мальчишески красный. — Я хотел… — проглотил. — Я не мог… — проглотил. — Она только ваша, Гем.       — Она не моя. — Свой голос не слушался, будто бы был чужим. — Оставьте ее для своей королевы, Роланд.       — Она не ее. — Он, кажется, знал, что ему говорить, будто бы сотни уж раз обдумывал. — Она не для рыцаря из-за моря — но для энротской колдуньи. Храните ее у себя, Гем. Прошу вас. Хотя бы как память. И извините.       Он вложил корону ей в руки, закутался в плащ и ушел. Для нее, видимо, навсегда.       Роланд с клекотом тихим вернулся к Гем на плечо, высушив глупые слезы. Если леди Аманда ей говорила, что все пройдет — все, конечно, пройдет.       Эрафийский корабль причалил через три дня, и с него на земли Энрота вправду сошла рыжая, смелая женщина Николаса Эрафийского — дочь его, Катерина.       Грифонхарт, хотя каждый встречавший ее понимал — уже почти Айронфист.       Гем смотрела на нее издали, затерявшись среди придворных. Решила: такая вот королева Роланду и нужна. Про себя улыбнулась.       А почти что на следующий день получила от девочки приглашение встретиться все в том же саду Айронфиста, написанное восторженным, чуть гнилым языком Лорда Хаарта.       И, пусть это было глупо, Гем пришла.       Девочка, Катерина, стояла напротив нее и смотрела глазами стратега, готового к бою. Не стала размениваться на приветствия и чествования:       — Вам лучше покинуть Энрот.       Наверное, ждала оправданий, угроз и сопротивления.       — Ваш корабль, Катерина, отходит через три дня. Он сможет меня забрать?       Она кивнула, осознавая. Посмотрела немного другими глазами. Захотела, наверное, повиниться за свои солдатские, не придворные почти что манеры — но, видимо, не смогла. Только выдавила из себя, что Лорд Хаарт рассказал, что леди Гем еще во время кампаний вовсю мучали кошмары, а после победы — усилились. И протянула письмо, написанное рукою леди Аманды — о том, что там, на Антагариче, изобрели механизм, лечащий тело и душу.       Письму Гем сначала не поверила — но у нее был верный способ понять, правда оно или ложь.       Леди Аманда леди никакой не была и быть не хотела — но подписывалась все равно Леди. «Л». Причем «Л» — даже больше, чем первая буква имени, и…       И Гем захотелось рассмеяться. Ведь все стало одновременно и сложно, и просто, и символично.       Она поклонилась Катерине, как королеве, и попросила ее приглядывать за Роландами. Почти что в шутку, конечно, просто хотела взглянуть, как на миг исказится ее лицо глупым каким-нибудь подозрением — например, неужели бастард?       Роланд, слетевший по ее знаку, Катерину принял лучше, чем Гем того бы хотелось. Не заклекотал настороженно, не махнул жаркими крыльями ей навстречу — сделал круг и даже на мгновенье уселся ей на плечо.       Мальчик-феникс за эти три года вырос во взрослую птицу. Гем, когда он садился, тяжесть неловко оттягивала плечо. Девочке, рыцарю и королеве, было как раз.       А потом на мгновенье прорвавшийся между садовых ветвей солнечный луч осветил ее фениксову рыжину и шепнул Гем: девочке все будет как раз, девочка — феникс, пускай и с сердцем грифона. Девочка будет убивать страшных мертвых своим огнем, девочка сможет восстановить из пепла что страну, что глупого мальчика-Роланда…       И это было хорошо. Очень-очень. Правда.       Только оставлять на ее руках Роланда, растерянного Энротского Феникса, которому не было места в Эрафии, все равно не хотелось.       — И один вопрос, — окликнула ее Катерина уже в спину. — Роланд не дарил вам ничего?..       Наверное, она хотела сказать «компрометирующего», но Гем не дала, обернулась и обожгла взглядом.       — Ничего, что касается тебя, девочка. И ничего, что принадлежит мне или тебе. Только — память.       И Катерина Грифонхарт, кажется, вправду была опытным стратегом. По крайней мере знала, когда отступить.       Паруса эрафийского корабля увозили Гем все дальше и дальше от Энрота, к новому началу. Вещей с ней было немного, важных — еще меньше. Самых важных — только письмо и корона.       Гем доставала ее иногда в своей каюте и думала — как же раньше не догадалась? Леди Аманда стала ее наставницей ниоткуда, когда ей было уже семнадцать. Леди Аманда всегда знала слишком много для простой колдуньи, пусть Гем только сейчас, после войны, это и поняла. А что до того, что никто ее не узнал — мало ли в арсенале действительно сильной колдуньи магии Разума, которой в любые глаза пыль пустить можно, если они вдруг того не ждут?       А интересно, обрадуется ли Ламанда своей короне?       Хотя куда интереснее, что она ответит Гем на вопрос о том, почему иногда фениксы-матери бросают свои кладки.