Крик шепотом

Ибо Т – не значит Толерантность Вот стою – Я. На улице 21 века. Вот напротив стоит – она. На той же улице, того же 21-ого века. Ну и значит стоим мы себе в 21-ом веке. Вылупились друг на друга как рыбка в аквариуме на своё отражение в стекле. А мимо проходят люди. Бегут. Суетиться. Что-то кричат в свои телефоны, а оттуда, что-то кричит на них. А мы стоим. Они пихают нас, типа:» Нефик курицы здесь стоять.» Но мы стоим, не с места. А куда идти? Дома – мамка пизды даст. В школе- учила позвонит мамке и она прилюдно пизды даст. Остаться тут? Подойти к ней, так чтоб и она ко мне подошла. Так, чтоб тоже посмотрела в мои глаза. Так чтоб мы одновременно прочувствовали этот импульс не с чем не соизмеримого желания воспалённого подростковым созреванием мозгом. Так, чтобы одновременно подались друг, другу на встречу и стучась зубами соединиться в не умелом поцелуе. Но мы стоим. Ибо гребенное общество осудит. Так ладно если бы они просто проклинали нас в своей гнилой душонке. Нет. Они ведь подойдут, они ведь могут, что-то сделать. Страшно. Лучше продолжу пялиться и молчать. Она делает то же самое. Сколько мы так простояли? Не знаю. Знаю только, что бабки за прилавками рядом, что-то упорно на нас бурчали. Что-то про дьявола, только в более жесткой форме. Но мы молчали. Молчали, только зубы до боли стучали. Ибо на улице холодно. Она вдруг, что-то зашептала. Лишь губы слегка поднимались и опускались. Бабки как-то активнее защебетали. Что-то про ведьму, только в более жесткой форме. Едва ли могу различить слова, что застыли у неё на посиневших её губах. Они по секундно дрожали, что мешало мне с них читать, но и не надо было мне знать, что она говорит, ибо я понимаю. Мои рот также, непроизвольно, выдаёт кучу ей не услышанных фраз. Вдруг как две очумелые мы срываемся с места в недоговорённом направлении. Не потому что хотелось бежать. Лишь бы бабок сильнее напугать. Вот бежим. Она слева. Люди расступаться указательным пальцем у веска потирая. Кто-то сзади кричит: «не хотели о других подумать?» Почему если некто не хочет думать о нас? Почему мы должны думать о том чего хочет кто-то, когда кто-то решил, что мы хотим завести семью, нарожать детей, ежедневно ждать мужа с работы и покорно раздвигать ему свои лопасти, что бы заделать ещё больше, так похожих на него, светлолицых карапузов? Я не хочу так провести свою жизнь. Она тоже. Поэтому и бежим. Словно та жизнь, что-то материальное, что-то от чего можно убежать. А знаете, чего я хочу. Вы сотни зевак разевающие от недовольство рты, когда ведете нас, двоих, что мчаться куда-то. Я хочу её. Я хочу её ибо трусики уже промокли, ибо несмотря на продрогшую плоть до кости в сердце так горячо, что по-моему я виновна в глобальном потеплении, ибо если начнётся, прямо сейчас, в эту самую секунду, конец света я остановлюсь, чтобы погибнуть целуя её. Я слышу. Она рядом, но я слышу какими глухими ударами отбивает мне так хорошо знакомую песню, её крохотное сердце. Она повернулась. Улыбается мне. Не замечает брущатку, спотыкается, но не падает и продолжает мне также глупо улыбаться. Не разбирая дороги, в живом коридоре мы бежим, несогласованно, туда где в это время года только отчаявшийся рыбак найдет своё пристанище, а чайки пораскрывав свои недовольные клювы тихо слетаться подальше от нас и продолжат, что-то нам кричать на своём, птичьем. Может проклеены, может с криками: «бесплатное лезби-порно». Пусть смотрят. Вот и она – река. Затем поворотом. Она не будет блестеть в блеске солнечного лака, она не будет подпевать нашим стонам любви. Она только тихо продолжит за нас плакать. Ибо мы не смогли. Там, где мост скроит от отморози и от не нужных глаз. Там, где до одури буду шептать её имя и слышать в ответ своё. Там, где можно будет стянуть с неё промокшее бельё и забыть его на ступеньках. Прижимаю её к стене. Она исписана матами, а порой попадаться шедевры вылезшие из ярких баллончиков. Стена шероховатая и холодная, а местами торчит арматура. И мы бы это заметили если бы не были так явственно заняты поцелуем. Её руки тянуться ко мне. Очерчивая узоры по форме напоминающие снежинки, но там, где они нарисованы кожа горит огнём, хоть её руки до льда холодные. Она мычит или это я. Сложно разобрать, когда всё сливается в наших ртах. Сложно шевелиться, когда чьи-то руки в твоих штанах, а твои в чьих-то чужих. А когда зацепишь, что-то где-то разрывается стон, что скрываться под шумом шоссе. Этот стон разобьётся под колёсами и может быть, какая ни будь не усидчивая малявка и заметит нас. Расскажет отцу тыча пальцами в боковое стекло. Но ему ведь плевать же. Я не люблю машины. Они мешают услышать имя. Моё имя, что шепчет она не переставая Так одурела, что похоже будто по моей коже бегут табуны не каких-то мелких букашек, а целых буйволов, что вбивают своими лапами, словно клеймо в мою кожу, моего собственного имени, что заставляет меня по новому прочувствовать его. Смаковать каждую буковку и задаваться вопросом: «Почему она?». Но она это понимает кричит его все громче и громче. Словно соревнуясь с мотором у кого связки сильней. Мне кажется она выиграет. Нет не только из-за машин мне не удаться её расслышать. Я также мычу, ахая и выдаю ещё кучу непроизвольных звуков, что заостряют в пространстве. Она во мне, а я в ней. Только пальцами. Как же не удобно. Почему Бог не сделал меня среднестатистическим мужчиной с маленьким членом и большим самомнением. Ну или хоть клитор размером как у тех негров, что я нашла на компе у матери. Или может худобы дашь мне дилдо, а Бог? Не дал не мозг, не красоту, не даже магию так хоть подкинь страпон, когда он нужен Она бы стонала громче. И тогда бы я смогла прочувствовать её тоньше Так и стоим. Трусики стали слякотью. Я и сама стала слякотью. И она в моих руках тем же. Расплылась лужица, будто я смогу её удержать. Падаем. И в эту же секунду словно фахверк ну или электрошок проходит по телу яркой вспышкой. В последний раз кричим друг другу наши имена, чтоб дольше в памяти сидело. Но голос охрип и получилось как-то несуразно. И мы лежим. Думаю, как простужаться мои почки. Но нет сил подняться и пойти домой, чтобы выслушивать от подозревающей меня матери, что-то что не будет ласкать мне слух, так как её размеренное дыхание. Она снова также глупо улыбается мне. Понимаю, что это наверное из-за моей такой же глупой улыбки. Зачем ты родилась. Если бы не это я бы наверное никогда бы не приняла себя и жила бы под тем будущим от которого мы недавно бежали. Мама была бы рады. Но ты лежишь и от меня пахнет тобой, а от тебя мной. Особенно пальцы. Вот бы бабок сейчас сюда, чтобы нас с тобой улыбнулась их христианская реакция. Они бы прокричали, что-то о шлюхах только в более жесткой форме.