Зяблик

      За те несколько лет знакомства с Финчем Джон привык к недомолвкам, уловкам и секретам, которыми окружал себя его начальник в попытке отгородиться ими от окружающего мира. «Выживают только параноики», — иногда говорил Гарольд, и в большинстве случаев Джон был с ним согласен. Трудно было не согласиться при их роде деятельности. Скрытный, замкнутый и невероятно осторожный: со временем все причуды Финча стали чем-то постоянным и обыденным, как что-то само собой разумеющееся. Наверное, именно поэтому далеко не сразу до Риза дошло, что Гарольд своими действиями не то что бы отгораживался от всех…       Он защищался. И дело было не только в Машине.       Иногда Ризу казалось, что Финч вообще состоял из одной сплошной страшной тайны. Тайны из разряда тех, что были смертельно притягательны и опасны; из тех, которые хотелось разгадать любой ценой, несмотря ни на какие последствия. Джону еще никогда не приходилось встречать личность, сотканную из множества других личностей, спаянных между собой с хирургической точностью каким-то на редкость педантичным сварщиком. Даже со своим исключительно богатым опытом Джону приходилось разгадывать этого человека по его привычкам, фальшивым именам и моральным устоям. И не всегда было понятно, какая черта характера, анализируемая Ризом, принадлежала Гарольду, а какая — его очередному вымышленному «я». На этот вопрос у Джона не было однозначных ответов, пусть со временем он и сумел-таки отделить Финча от Рена, Кроу, Крейна, Свифта, Старлинга и множества других. Как-то Фаско предположил, что Гарольд и сам уже не помнит, кто он на самом деле.       Джон же в своих суждениях не был столь категоричен.

***

      …Когда до неминуемой гибели остается несколько секунд, в голове всегда всплывают какие-то на редкость сентиментальные вещи. Каким бы прожженным убийцей ты ни был, человек всегда о чем-нибудь да сожалеет перед концом. Джон почему-то всегда думал, что его эта участь не настигнет: прошлое осталось в прошлом, а в настоящем он сделал все от него зависящее в этой войне, приложил все усилия и спас лучшего друга. По крайней мере, в это хотелось верить, когда он видел Гарольда в последний раз. И именно в тот момент, когда за Финчем закрылась дверь, Риз, отстреливаясь от агентов Самаритянина на соседней крыше, с некоторой досадой осознал, что ему все же есть о чем сожалеть.       Он так и не успел разгадать последний секрет самого гениального программиста своего времени.       Одна из заметных причуд Гарольда в выборе фальшивых имен заключалась в том, что все они так или иначе имели отношение к птицам. Сперва Джон полагал, что это случайность, но со временем уловил некоторую закономерность: практически все выбираемые Финчем псевдонимы ссылались на маленьких юрких пернатых. Риз думал об этом некоторое время, пытаясь понять причину такой любви Финча к птицам, одновременно проводя своеобразные параллели между ним и его созданием. Ассоциировал ли себя Гарольд таким образом с Машиной? Вряд ли. Чем больше Джон размышлял об этом, тем больше напоминал себе Рут. Его обостренное внутреннее чутье говорило, что дело тут в другом, но кроме интуиции на руках у него ничего не было — только очень небольшое досье, собранное Лайнелом, где было несколько «птичьих» имен Гарольда времен недалекой молодости. Это могло говорить о многом и в то же время ни о чем. И именно эта неразгаданная привычка Финча не давала Ризу покоя теми редкими вечерами, когда он не был занят спасением неважных номеров. Его раненый зяблик*, несмотря на все свое неравнодушное отношение к людям и самой жизни, был крайне недоверчивым и никак не хотел даваться в руки…       Те последние секунды, проведенные на крыше, казались Джону на редкость тягучими: то ли агенты Самаритянина не слишком старались (и это несмотря на два пулевых ранения), то ли дело было в ракете, которая должна была убить его на месте, но все никак не прилетала… Риз не знал, да у него и не было желания над этим думать. Он улыбался, слушая Машину, паля по противникам и не замечая жгучей боли в плече и животе, и припоминал ту давнюю и несколько нелепую попытку выведать у Финча его секрет.       Это было в первый год их знакомства. Как-то вечером, когда Джон вернулся в библиотеку, дабы сообщить, что очередной неважный номер спасен, он застал Гарольда в относительно хорошем расположении духа. Привычно пахло книгами и тем особым зеленым чаем, который Финч предпочитал обыденному для ньюйоркцев кофе. Освещаемый приглушенным светом ламп и мониторов, Гарольд походил на какое-то мистическое существо, которое действительно могло создать бога из программных кодов, микросхем и проводов. Впрочем, это сюрреалистическое ощущение тут же прошло, стоило Финчу повернуться в его сторону.       — Полагаю, беседа с мистером Купером прошла успешно, — невозмутимо произнес Гарольд, не спрашивая, а утверждая. Эта его манера добывать информацию, не задавая прямого вопроса, могла показаться раздражающей, но Риза по большей мере забавляла. Когда-то Джон и сам прибегал к подобному методу на допросах, поэтому с преувеличенно усталым вздохом присел рядом, решив и в этот раз сыграть с Финчем по его правилам.       — Он оказался очень понятливым парнем.       Гарольд многозначительно приподнял бровь, но комментировать не стал.       — Что ж, я рад, что мы успешно разобрались с этим делом. Еще одна жизнь вне опасности благодаря вам, мистер Риз, — встав, Финч неспешно прохромал к прозрачной доске и снял с нее несколько фотографий. Джон наблюдал за ним некоторое время, пытаясь понять, как мог этот с виду ничем не примечательный ботаник заработать миллиарды, создать мощнейший искусственный интеллект и оставаться вне досягаемости правительства и мафии столько лет. Конечно, Джон тут же напомнил себе любимую поговорку своего босса, огромное количество вымышленных имен, под которыми он прятался, добавил к этому изрядную сумму денег, и многое встало на свои места. Но даже все это не давало однозначного ответа на некоторые вопросы.       — Почему птицы, Гарольд?       Финч как-то нервно дернулся и обернулся, продолжая держать фотографии. Джон уже хорошо знал этот предостерегающий взгляд и плотно сжатые губы, однозначно свидетельствовавшие о том, что он снова пересек границы дозволенного, хотя это был совершенно невинный вопрос… с маленьким подвохом. Джон видел реакцию босса и понимал, что ему не на что рассчитывать: попытка, откровенно говоря, была так себе, и они оба это понимали. Однако через какое-то мгновение лицо Финча несколько просветлело, и он улыбнулся. Едва заметно, краешком губ, но этого было достаточно, чтобы на мгновение сбить бывшего спецназовца с толку: улыбался Гарольд крайне редко.       — Они помогают… перевоплощаться. Я должен быть незаметным на виду, и это дает мне видимость такой возможности.       Когда он это говорил, то думал явно о чем-то или о ком-то другом. На какую-то долю секунды лицо Финча стало грустным, но он тут же взял себя в руки и мгновенно замкнулся, став тем самым скрытным типом, которым был большую часть времени. Он солгал, но было в этой лжи что-то глубоко личное, то, что Ризу не хотелось вытаскивать на свет божий силой. На понимание причин и мотивов могли уйти годы, но Джон ни единого раза не засомневался в выбранном им пути. Гарольда было интересно разгадывать, открывать с новых сторон — будь это привычка покупать журналы, зеленый чай с одной ложкой сахара или тяга к птичьим именам.       Больше они не возвращались к этому разговору, и сейчас, когда до финала оставалось совсем немного, Джон понял, что, если бы спросил сейчас напрямую, Гарольд сказал бы правду. За эти пять лет Финч сыграл много ролей, перевоплощался в самых разных птиц, но последняя была самой впечатляющей. Самой искренней и самой пугающей из всех, что он видел.       Ветер громко свистел в ушах, рассекали воздух пули, пущенные им самим и вражескими агентами, хлестала кровь из обеих ран, но единственное, о чем Риз мог думать, так это о том, что теперь у Финча будет выбор. Будет жизнь. Если Машина выживет и если выживет Гарольд, это будет уже совершенно другая история. Теперь он сможет позаботиться о себе так, как никогда не мог. Все же они многому научились друг у друга.       Получив цель и смысл существования, Джон отплатил Гарольду тем, о чем когда-то раненый зяблик не мог и мечтать: он получил крылья и свободу.       И только этот секрет в рассвете новой эры имел значение.