искусство войны

Чуя свято надеется, что Дазай-тян однажды светлым днем собьет грузовик, переедет поезд и зажарит заживо молнией (он даже бутылку 87-го в честь этого откроет и будет распивать, любуясь на звёзды всю ночь), но Осаму оказывается слишком живучей для барышни с суицидальными замашками — и это фатальное невезение для них двоих. Встречает он её впервые в свои десять — они тогда всё ещё дети и слишком ранимо воспринимают слова других. Осаму смотрит на Чую с долькой скуки во взгляде, когда её просят побыть с ним пару минут, пока наставники удаляются на обсуждение дела. Просто сидит напротив, молчит и смотрит. Проходит минута, две — Чуя цепляется взглядом за совсем не девчачьи ботинки на ножках Дазай — она ими со своего кресла раскачивает — верх-вниз; это подобно маятнику, действует гипнотизирующе, он даже зависает на пару секунд, пока — Волосы у тебя дурацкие, — говорит Дазай, — длинные и на солому похожи. Чую учили, что с девочками нужно быть вежливым; что девушки ранимые, нежные, хрупкие, их беречь нужно, но вот перед ним сидит Дазай и её, как минимум, с этого самого кресла толкнуть хочется. И в будущем он покупает себе шляпу, вот только — Солому под головным убором не спрячешь, Чуя. \\\ С годами Осаму всё меньше (в понятии идеала) девочка и всё больше раздражает; до скрипа в зубах и следах-полумесяцах на коже от ногтей, оставленных когда-то в приливе особой ярости, когда сжимаешь руки в кулаки сильно, до боли, чтобы не дай боже сорваться и оттрепать за патлы бесячую дуру. А Осаму этим пользуется. Им уже по двадцать; у Дазай короткие чёрные, слегка вьющиеся волосы (и эта стрижка неизменна многие года). Она говорит, что Чуя больше нее похож на бабу (и дело не только в том, что волосы у того длиннее). В ответ парень только жмёт плечами и, ну кто тебе виноват, что ты такая стремная. Осаму вымахала на голову выше Чуи — и вот это уже не хилый удар по его мужскому самолюбию, потому что: — Коротышка-Накахара, ты можешь шевелиться быстрее? — У тебя километровые шаги, дылда-Осаму. Где-то сзади идёт Мори и разрывается между смешком и фейспальмом, ибо вроде те уже взрослые, а вот перебранки у них на уровне детсада. /// Чуе нравятся вино, драки и когда лажает Дазай (а она лажает редко, поэтому каждый её промах — услада для глаз и на вес золота). Он помнит, как у неё упало мороженое на новые брюки — юбки Дазай никогда не носила; ванильный холодный шар соскользнул с вафельного рожка и неприятно липким и мокрым таял на чужой одежде. И хоть девчонка с невозмутимым лицом стрясла лакомство на землю, Чуя успел заметить минутную досаду на дазаевском лице. Чуя помнит, как случился у Дазай первый поцелуй; шестнадцатилетняя Осаму-тян и мальчишка, который был одним из тех неприметных в их группировке; одним из тех, кого безжалостно называли пушечным мясом. Чуя смотрит в окно, чуть ли не вываливаясь оттуда корпусом — солнце игриво ласкает лучами кожу, а легкий ветер слегка треплет волосы под шляпой. Дазай целует мальчишку в щёку — с таким громким и неловким «чмок», а после и вовсе убегает. Парниша, к слову, смотрит ей вслед и неопределенно чешет затылок. — Она всегда такая дура, не обращай внимания, — кричит он тому с со своего третьего этажа. А Дазай так стыдно; она потом целый вечер ходит с каменным лицом, но розовыми щеками — Чуя хохочет ей вслед: — Он должен был сказать тебе спасибо за то, что ты всё лицо ему не обслюнявила. Но самый великий провал случается в её восемнадцать. Дазай вырастает красивой, стройной — это стоит признать, но вот только характер херовый. Руки в бинтах — потому что мир вокруг слишком бренный, улыбка всегда больше походит на ухмылку, а в голосе самоуверенности куда больше, чем самих слов. Когда в очередной раз они ссорятся и Чуя полосит ножницами половину её вещей — Дазай психует, заливает в кастрюле его шляпу водой, а после ставит всё это добро в морозилку. Осаму наотрез отказывается участвовать в дальнейших делах с коротышкой, в совместных заданиях и уходит рано утром одна, когда даже солнце не успевает выкатиться за горизонт. Чуя просыпается слишком поздно и слишком нервно зажигает сигарету, зажатую меж зубов, когда ждёт электричку, чтобы последовать на место схватки, куда часа четыре назад укатила самостоятельно дура-Осаму. И нервничает он не зря, потому что противников много, а у Дазай с края рта катится алая капелька крови и она чуть ли не валится на ящики, еле-еле удерживая равновесие. Наверное, именно в этот момент адреналин неистово бьет в голову и Чуя чуть ли не разносит всё вокруг; он рушит противников, здание, ограды, себя. Энергия практически на исходе и, кажется, что этот провал у них, блять, один на двоих. Но забинтованная ладошка аккуратно ложится на запястье — густая пепельная дымка перед глазами рассеивается, кровавые языки под кожей испаряются; Чуя приходит в себя. — Дура, блин, — звучит так хрипло, что у Осаму где-то внутри что-то дергается, ёкает (но виду она, конечно же, не подаёт, только смотрит прямо парню в глаза). Она раскрывает рот — наверняка, чтобы сморозить что-то бесячее и колкое в ответ, но Чуя ладошкой зажимает ей рот. Так нелепо; стоит и руку снизу вверх тянет, кожей чувствуя теплое дыхание под горячей ладонью. — Заткнись. Они идут в тишине и Чуя пару раз слегка заваливается в сторону — Дазай протягивает свои забинтованные руки, но их резко отталкивают, обвиняюще хлопают по кистям. \\\ — Лучше бы в канаве утопилась, — говорит Чуя, когда Осаму стоит, нелепо переминаясь с ноги на ногу перед зеркалом, — может хотя бы к мертвятской бледной коже это платье бы подошло. Осаму усмехается, пальцами перебирая рюши и складки на аквамариновом платьице; нет, она не свихнулась и любовь к брюкам у неё по-прежнему на одном уровне с мечтательной идеей о двойном самоубийстве, просто Мори, как оказывается, тоже неплохо играет в карты, и даже она, Осаму Дазай, может кому-то проиграть. И Чуя фыркает, но взглядом почему-то цепляется за неё очередной раз, когда замечает на стройной женской ножке, пока Осаму надевает ещё один туфель, заканчивающуюся линию чулка; это кажется настолько интимным, смущающим и…привлекательным. — Даже на камне лучше бы смотрелось, — говорит он и в противовес своим словам заливается краской. Он уходит под ехидным и хитрым взглядом Осаму. Вообще-то в карты она играет куда лучше, чем Мори. А Чуя искренне её ненавидит и желает, чтобы все её заветные мечты (касающиеся самоубийства, конечно же) сбылись. Ибо когда тебе снится дылда Осаму в своих черных/блядских чулках, говорит своим раздражительным и ехидным голосом «сэнпай», то это вообще не окей — это клиника и от этого лечиться нужно. Срочно. \\\ В свое время Чуя читал «Искусство Войны» Сансу и он понимает, что Дазай разгромила его по всем главным пунктам, описанным в книге. Часть первая — разрушь планы противника; ненавидеть Дазай так же искренне и честно, как раньше (как хотелось бы) уже не получается. Она подобна едкому дыму и вместе с воздухом проникает в легкие, а там дальше, по крови, и в жизненно-важные органы. Осаму въедается, пускает внутри Накахары корни и избавиться от нее слишком сложно (да и отчего-то не хочется вовсе). Часть вторая — разорви его связи. Чуе по-прежнему двадцать два и девушки у него были на уровне «спасибо за сегодня, мне всё понравилось». Всё такое скоротечное, и не потому, что Чуе не могётся — ему не хочется, потому что вот Дазай сегодня прыгает в канаву (и почему-то первостепенно важно проследить, чтобы ее вытащили — самому нельзя, слишком…слишком. И третий пункт — разгроми противника, атакуй. Это вечеринка и тут всем вроде бы весело. Вино, музыка, пахнет табаком — Чуя выходит перекурить на улицу и совсем неожиданно встречается с протянутой перед лицом ладошкой. Он делится, выковыривая из пачки ещё одну сигарету. — Мало того, что стремная, так ещё и куришь. Чуя, если быть честным, считает Дазай красивой, но эта мысль одна из тех, которым быть озвученными в этой жизни так и не светит, поэтому он помимо «стремная» в её адрес у него ничего не летит. И где-то на периферии он знает, что Осаму тоже всё это знает — потому что не по годам умная, людей читает на раз-два и Чую знает уже много-много лет. Осаму лажает ещё раз; она кашляет, давится дымом — потому что и не курит совсем. Чуя улыбается, наблюдает, как она жмурится, ладошкой зажимает рот. И совсем не ожидает встретиться с ней глазами. Раздражает. Пугает. Смущает? Дазай смотрит на него я-знаю-что-тебе-на-меня-не-похер взглядом сверху вниз. Наклоняется, целует. Сухо, но потом Чуя отвечает, обхватывает чужие губы собственными, руками цепляется за шею — руки Дазай ложатся ему на плечи. Хах, это так глупо. Стоять и целоваться с дурой-Дазай, которая на голову тебя выше. И губы у нее пахнут сигаретами — его собственными. Чуя теряется; Чуя разгромлен. Он отрывается от влажных и губ и, поддавшись чему-то своему, внутреннему, обнимает её, прижимая к себе (будто бы в попытке пропитаться ею полностью и увековечить момент нежности навсегда). Дазай смеётся ему совсем тихо на ухо. — У меня шея затекла, Коротышка. И в противовес своим словам обнимает Чую в ответ.