Не станет легче

Надсадно кашляет, едва не закусывая кулак, пытаясь запихнуть отвратительные лающие звуки обратно в глотку. Не помогает. Акира все ждет, когда же мерзостная простуда, обходившая его стороной целый чудовищно тяжелый год, отступит. Надо же было именно сейчас. Сейчас, когда некогда Иль Рэ уже оправился настолько, чтобы забыть, каково это – быть слабым и беспомощным, и не упускает случая отпустить ехидную ухмылку на жалкие попытки Акиры скрыть проявления болезни. Тщетно. Бесит неимоверно, но хлебая одну только злость – явно не исцелиться, и Акира совершает набег на ближайшую аптеку, закупается антибиотиками и сладкими сиропами от кашля, а потом ждет, когда же чертовы пилюли помогут. Только помогут ли, если он так и бросил их в коридоре, не распаковывая? Потому что после всего того, что ему довелось пережить, после всех этих мыканий с сидячим полутрупом, которого одно время он был вынужден кормить через зонд… признать себя больным из-за какого-то кашля и время от времени продирающей до костей дрожи, свидетельствующей о поднимающейся температуре, он не может. Заставить себя физически. Признать умом. Да как угодно. Это все мелочи. Ерунда, пока он держится на ногах. Не слабый. Не маленькая нежная гейша. Не беспомощная зверушка, которая не в состоянии о себе позаботиться. Они снялись с места и теперь медленно колесят по стране от одной зацепки к другой. От одного вроде бы что-то там слышавшего о Битро парня и к другому. Сотни подозрительных мест и наркопритонов. То ближе, то дальше. То кажется, что вот-вот столкнутся в одном из злачных клубов, принадлежащим некому эксцентричному психу, но – мимо. Акира иногда даже бесится и сбегает в ближайший спортзал, чтобы выпустить пар. Шики, напротив, холоден как лед и спокоен. Кажется иногда, что ему и вовсе плевать, доберется он в итоге до чокнутого масочника или нет. Акира иногда не понимает. Его мотивов, причин и поступков. Иногда понимает слишком хорошо. Иногда ненавидит, иногда готов, поскуливая, жаться к чужой ладони, а потом ненавидит снова, но уже себя. Акира и себя не понимает тоже. Кажется, то, что заставляло держать себя в руках, с исцелением Иль Рэ попросту испарилось, выветрилось из бедовой головы, и теперь медленно, но верно, возвращаясь к началу, возвращаясь к тому, каким он был до всего этого… Акира сходит с ума. Не то от чертовски надоедливых, липких мыслей о том, что больше не особо-то и нужен, не то от раздирающего глотку кашля, который, кажется, давно уже перетек в хронический. Акира иной раз даже надеется, что в очередном приступе трахею вместе с почерневшими легкими выплюнет и на этом все закончится. Но, увы… Пилюли и леденцы от кашля. Горстями уже и строго только тогда, когда Шики не видит. Акира никогда не привыкнет к тому, что теперь можно быть слабым. Просыпается посреди ночи в неудобном кресле, в котором так и спит большую часть ночей. Спит просто потому, что привык и ничего не может с этим поделать. Кровать в их временном пристанище больше смахивает на пыточное ложе и уж точно не предназначена для двоих. Не то что для сна – на продавленном матрасе с то тут, то там выпирающими пружинами даже не заняться сексом. Акира физически не может лежать на нем спиной. Поэтому, когда до того самого доходит, он чаще всего сверху, коленями упираясь в простыню. Поэтому, когда до этого доходит, Акира предпочитает чертов жесткий, но, во всяком случае, ровный пол. Душевую. Стол. Когда доходит… Потому что с этой ебаной простудой у его задницы вроде как отпуск. Потому что: «Я не собираюсь ебать твой труп». Потому что: «А ты не задохнешься, работая ртом?» Потому что: «Пошел вон». И Акира, сцепив зубы, уходит в чертово кресло, вообще не предназначенное для сна, да еще и умудряется уснуть в нем, демонстративно уткнувшись носом в спинку и забросив ноги на подлокотник. И ему почти даже удобно, серьезно. Все же не выцарапывающие позвонки пружины. В этот раз тоже, вернувшись из очередного бара, поход в который ни на миллиметр не продвинул поиски, вырубается, краем сознания оставаясь в реальности. Вслушиваясь в то, что происходит в квартире. Шики гремит чем-то в прихожей. Хлопает в ванную комнату дверь. Щелчок выключателя на крохотной кухне… Акира незаметно для себя уплывает настолько, что когда возвращается в реальность, рывком, задыхаясь от скручивающего от поясницы и до грудных мышц спазма, то понимает, как слишком тихо вокруг. Темно. Даже торшер, который он абсолютно точно не мог выключить, не горит. Комната погружена во мрак. Акиру напополам складывает, он кое-как переворачивается, упирается ступнями в пол, кашляет и с удивлением обнаруживает, что даже во тьме тонкий, давно вышарканный коврик как-то странно кружится. Незамысловатый рисунок на нем оживает, становится трехмерным и медленно уплывает куда-то влево, вспышками растворяясь в темноте. В темноте, которая вызывает у Акиры чуть ли не панику. Потому что с того момента, как Шики очнулся, он никогда не гасит весь свет. Потому что нужно контролировать. Как вздымается чужая грудная клетка. Как тот дышит. Раньше, когда спали вместе, было проще. Лопатками мерные удары чужого ожившего сердца чувствовал. «Раньше» – это пару недель назад. В соседнем городе. И не сказать, что тогда кровать была лучше этой. Сидит, накренившись вперед и сжав колени. Дышит распахнутым ртом, выжидая, пока наконец немного отпустит, но тяжесть, сдавившая виски, не проходит. Глаза, кажется, изнутри печет, а в глотке сухо, как бывало давным-давно еще в прошлой, до Тошимы, жизни. В этой он не пьет. Никогда и ничего, что может помутить разум. Потому что нужно всегда оставаться в форме. Потому что Шики, который может не поморщившись проглотить пару шотов ядреной водки, вломит ему как следует за попытку напиться. Заботится, чтоб его. Шики, которого совершенно точно здесь нет. Шики, который ушел. Акира поднимается на ноги и чуть было не валится назад. Движение для его какой-то слишком уж раздувшейся головы непомерно резкое. Сжимает зубы. Совершенно немужественно шмыгает носом и тянется к выключателю напольной лампы. Щелкает им, и становится только хуже: боль, до этого скорее просто царапающая его виски, впивается изо всех сил. Как если бы кто-то незримый – раз! – и длинные крепкие, как черепаший панцирь, ногти скрючил и надавил. Закусывает губы и обходит квартиру. Заглядывает на кухню и в ванную. Не сказать, что что-либо видит. Однозначно – один. Однозначно не может разобрать: его совсем бросили или на время лишь, решив сжалиться и не будить. Ждать, чтобы узнать наверняка, попросту не может. Его едва наизнанку не выворачивает – хорошо, что в дверной коробке ванной комнаты в этот момент находится, – стоит только подумать о том, что Шики может не вернуться. Его едва не выворачивает, стоит только предположить… Он не останется один. Не снова. Ни за что. Мысли разрозненные и панические. Ускользающие и какие-то слизкие. Нездоровые, как и он сам. Выкручивает краны над раковиной, умывается, с сожалением понимая, что легче не становится и болезненный блеск в глазах вот так просто не смыть. Чистит зубы. Вроде лучше. Рассматривает свое отражение, залипая на сероватую кожу и глубокие тени под запавшими глазами. Скулы стали резче. Почти уродом себе кажется. «Почти» – только потому, что толком не рассмотреть. Словно струю горячего воздуха направили прямо в лицо. Словно из строительного фена залп по глазницам. Вырубает воду и еще некоторое время стоит, просто потому, что пальцы, конвульсивно сжавшие желтоватую растрескавшуюся раковину, не отцепить. Когда наконец может сделать это, лохматит волосы и бредет в комнату. Не зажигая верхний свет, спешно одевается. Вместо свободной серой футболки натягивает водолазку и, отыскав свои ботинки, едва не в голос стонет. Проклятые шнурки. Облизывает губы, у которых отчего-то странный противный привкус, и целую вечность борется со шнуровкой. Не знает, куда собирается идти, просто поднимается и, ни на секунду не задумавшись о том, что вообще-то стоило бы прихватить хоть какое-то оружие, бредет в прихожую. Натягивает на плечи куртку и замирает. Слышит шаги с другой стороны и как через мгновение проворачивается оказавшийся в замочной скважине ключ. Акира чувствует себя пойманным, а когда загорается желтый, безумно яркий для него сейчас верхний свет, еще и невозможно жалким. Ни дать ни взять мышь, застигнутая врасплох посреди кухни. Старается смотреть прямо перед собой, и все бы ничего, вот только пустая вешалка, за нижний крюк на которой он уцепился, куда-то едет. Акира чувствует себя вдруг абсолютно так же, как и каких-то полтора-два года назад. Жалким и перепуганным. Запертым со своим ночным кошмаром. Кошмаром, который обязательно сделает все хуже и заговорит. Потому что сделать вид, что все в порядке и не добить лежачего – это вроде как не совсем в духе Шики. Акира моргает, вздрагивая от того, как тяжко оказывается снова поднять веки, и ждет, считая алые точки на вышарканных обоях. Алые точки, которых там никогда не было. Живые, движущиеся… Исчезающие и появляющиеся. Доходит до пяти. Это кажется ему страшно важным сейчас. Поймать их все. Шесть, восемь… – Далеко собрался? Вкрадчивей попросту невозможно. Точки в ужасе бросаются врассыпную. Акира расцепляет пальцы и, опустив плечи, совершенно спокойно, как ему кажется, поворачивается в сторону появившегося голоса. Потому что пятна, что он перед собой видит, вовсе не смахивают на чье-то лицо. А вот голос – да, этот голос он узнает. Всегда и в любом состоянии. – Пройтись, – бурчит себе под нос и даже вскидывает подбородок, чтобы с вызовом глянуть на бывшего Иль Рэ. Ну, или ему хочется думать, что это выглядит вызывающе. Хочется казаться хотя бы вполовину не таким слабым, каким он себя чувствует. Миссия кажется вполне выполнимой. Кажется, пока Шики, резким движением захлопнувший дверь, не начинает говорить, и слова – абсолютная противоположность голосу, Акиру убить обещали с меньшей порцией яда: – Вот как. Ну давай. Иди. И все же… что, это все? Вот так просто? Акира привычным, выверенным движением подбородок поднимает, чтобы в алые глаза заглянуть. Потому что ниже на добрые десятка два сантиметров. Потому что это настолько привычно уже, бросать вызов одним только колючим прищуром, что ничего с собой поделать не может. Кажется, даже тошнота отступает. Прихожая меньше кружится. Детали проступают. Тонкие из-за частой саркастической усмешки морщинки вокруг глаз Иль Рэ. Его доброжелательный в какой-то мере оскал. И мокрые волосы, слипшиеся и тяжелые. Акира застонал бы, если это было бы не так стыдно сейчас. Проклятый дождь и не думал прекращать преследовать их. И если обычно это несильно беспокоило, то сейчас он почти в ужас приходит, представляя, как ледяные капли будут стекать по разгоряченной, почти воспаленной коже. – Так ты идешь? – Шики приподнимает брови. Подначивает. Стаскивает с плеч плащ. Вовсе не тот латексный, много проще. Неприметнее. Но такой же длинный, без единой лишней детали, пара карманов да лацканы лишь. Акире прежний больше нравился, но он его же фактически и затаскал до дыр. Акира, который, вместо того чтобы заматереть и раздаться в плечах, стал еще жилистее. И потому чертова вещь, так сильно напоминавшая ему о Тошиме, о прежнем Шики, не села как нужно, не пришлась впору. – Иду. Еще больше охрип. Неверными и, кажется, огромными пальцами цепляется за молнию на куртке. С третьей попытки только застегивает, протаскивает до самого горла. Огибает Шики, который даже не пытается выставить руку и перехватить. Он иногда так делает. Редко, но делает. Должно быть, когда меланхолия нападает и Иль Рэ, преследуемый призраками своих жертв, не желает оставаться один. Редко, но делает… Никогда, впрочем, ничего Акире не запрещая. Не удерживая. Догадка, коснувшаяся разгоряченного виска, внезапно кажется страшной: что, если Акира не вернется?.. Искать станет или дальше двинется? Липкий пот просто отвратительно ощущается на коже. Спина мокрая вся. Акире внутри паршиво еще больше, чем снаружи. Уже было берется за ручку, по карманам шарит, проверяя, на месте ли ключи, и от отвращения к самому себе едва не всхлипывает. Потому что жалкий. Потому что почувствовал себя больным и слабым, брошенным. Потому что собирался он вовсе не на прогулку, а искать того, кто в этом нисколько не нуждается. Шики давно восстановился и стал, пожалуй, даже еще опаснее, изощреннее, а Акира все опекает его как прикованного к коляске инвалида. Акира, больной, шмыгающий носом и самому себе ненужный. – Заскучал? Вопрос, прилетевший в спину, неожиданный. Акира уже и вовсе решил, что остался копаться один, а Шики, не заботясь о чистоте полов, которые все равно выскребать после не ему, свалил в комнату. – Ага. – Все, что из себя давит. – Пойду выпью. И сдохну к чертям от алкогольного отравления или подскочившей температуры. Неважно. – А у нас нечего выпить? «Нас» бьет под дых. Акира не особо в состоянии гадать сейчас, подтрунивают над ним или нет. Акира вот уже битые несколько минут пытается сфокусироваться на дверном глазке, но у него не выходит. Оборачивается через плечо, пялится на оголенные бледные предплечья. В тусклом свете последней умирающей лампочки почему-то синеватые. Выше голову поднять у него не выходит. Все это слишком тупо выглядит наверняка. Затянулось. Акира не знает, куда ему идти. Шики не собирается его останавливать. О’кей, кусок тряпки, есть у тебя еще немного самоуважения или уже нет? Последнее по простыням размазал? Решительно отпирает замок и замирает. Прикосновение к лопаткам даже сквозь кожаную куртку ощущает. Без движения замирает. Сначала касание лишь, а затем, вместе со скрипом прогнувшихся под двойной тяжестью половиц, давление на спину. Спину, плечи и поясницу, по которой проезжается широкая пятерня и уходит вперед, обхватывая поперек торса. Губы на оголенной коже за ухом чувствует и почти умирает. Ощущаются ледяными. Хочется отодвинуться, но Акира только прикрывает глаза и откидывается назад, затылок пристраивая на чужое плечо, и пальцами левой, в правой ладони все еще зажаты ключи, сжимает удерживающую его руку. Неловко и поперек запястья. – Если тебе скучно, то может… – Шики почти никогда не разговаривает с ним «так», Шики предпочитает издевки и командный голос. Шики, который сейчас шепчет и кажется куда более заинтересованным, чем обычно. – Попробуем придумать что-то получше выпивки? Акира ни кивнуть, ни ответить не успевает. Акира через мгновение уже, словно кукла из легкого пластика, больно впечатывается затылком в облицовку двери и едва не прокусывает губу, чтобы одной болью, яркой и резкой, заглушить другую. Отвратительно тянущую, только что почти уничтожившую его мозг. Он – одна сплошная боль, все тело стонет и требует, чтобы его перестали сжимать и тискать. Но Акира молчит, Акира едва ли не впервые за несколько лет просто пытается перетерпеть это. Ладони, забравшиеся под куртку, слишком давят, нарочно, кажется, причиняя боль. Пальцы, на раз расправившиеся с замком и избавившие Акиру от верхней одежды, просто неебически ледяные. И от того, как они скользят по ребрам, Акире хочется закричать и отпихнуть их. Ему хочется сжаться в комок и молиться только о том, чтоб пережить это. Акире, который получает сухой короткий поцелуй в подбородок, а после обнаруживает, что опора из-под его ладоней – сам не заметил, как в футболку Шики мертвой хваткой вцепился, – плавно выскальзывает. Секунда – и он, перехваченный поперек бедер, оказывается головой вниз. Охает, перекинутый через твердое плечо, и пытается схватиться за голову. Чтобы хоть как-то ее придержать. Потому что еще одно резкое движение его просто убьет. Потому что через пару мгновений, брошенный на скрипнувшую пружинами кровать, чувствует, что оказался прав. Почти. Все еще жив, но уползти больше чем чего-либо хочется. Не двигается, разумеется. И не то чтобы он не любил это. Не то чтобы он не любил «так», но не когда на части разваливается. Не тогда, когда яркий свет или громкий звук могут, кажется, убить его. Когда оказывается в матрац вжатым, выгибается не то по привычке, чтобы чуть ближе быть, не то потому, что тело, покрывшееся мурашками, рефлекторно пытается сбежать от прикосновений. Акира бы душу продал за все это каких-то полгода назад. Акира просто в ужас приходит от того, что от него останется после, сейчас. Шики вклинивает колено между его ногами, и Акира послушный как никогда – разводит их в стороны и сгибает правую, упираясь грязной подошвой в матрац. Акира послушный, несмотря на то, что с ума буквально сходит. «Нет. Не надо. Я не могу», – на оборотной стороне век пульсирует. Бегущей красной строкой внутри головы. Громче, чем истеричное «СОС» с тонущего корабля. Ни звука не произносит, пальцами зарываясь в темные влажные пряди. Сжимает, чуть оттягивает их. Послушно подставляет шею под укусы-поцелуи. Горячую и слишком чувствительную для того, чтобы испытывать хоть что-то, отдаленно напоминающее удовольствие, от такого напора сейчас. Акира вспоминает зал и грушу. Пустые душевые и одиночество, выгрызшее дыру в его душе. Широкое влажное движение языка от впадины, оголенной из-за до треска оттянутого ворота водолазки, и до подбородка. Прикусывает его. Дорожка смазанных быстрых поцелуев к губам. Шики нависает над ним, перенося часть своего веса на руку, заглядывает в глаза, замирает, словно выискивая что-то в ненормально блестящих, расширенных зрачках, и наклоняется, чтобы поцеловать по-настоящему. Тут уже не сбежать. Только послушно разжать губы, пропуская влажный требовательный язык в свой рот. Думать, как бы не задохнуться. Думать о том, что это, в отличие от всего прочего, выходит даже приятным. Пускай даже лицевые мышцы ноют, а глотать больно настолько, что хочется закричать и вырубиться. Шики не торопится, истязает, ладонью находит стиснувшие футболку пальцы и, отцепив их, сплетает со своими, укладывая около головы Акиры. Вжимает в подушку. Отстраняется лишь спустя вечность, за которую Акира успел умереть пару-тройку раз. Отстраняется. Снова глаза в глаза. Пальцами свободной руки, неловко припадая на локоть, все равно большей частью веса опираясь на грудь Акиры, тянется к его штанам. Взгляд ни на мгновение не отводит. Расстегивает пуговицу, тянет за язычок замка вниз… Приподнимает брови. – Хочешь попросить о чем-то? Акира запоздало понимает, что не смог удержать лицо. Что перекосило все-таки. Что глаза, несмотря на то, что кажутся воспаленными и пылающими, влажные. Закусывает губу, с удивлением понимая, что почти ничего не чувствует. Как зубы не стискивай – онемело все. Барабаны за перепонками бьют. Любое движение – болью. Выдыхает, ощущая, что за ребрами, в легких, тоже ломит, и отрицательно мотает головой. Пускай жалкий. Пускай почти неживой. Хуже, чем было, уже не будет. Вытерпит. – Продолжай… Ладонь, нырнувшая было за пояс его штанов, замирает. Шики до безобразия медленно поворачивает голову, смотрит на него чуть прищурившись и, кажется, выглядит если не взбешенным, то около того. Сдерживается, но уголок правого глаза так дергается, что Акира не удивится, если сейчас в челюсть выхватит. Только не понимает за что. Не понимает ровно до того момента, пока бледные поджатые губы не разомкнутся. – Идиот. Тут же отпускает, скатывается вбок, к краю, садится на скрипнувшей кровати и, покачав головой, поднимается на ноги. Акира не понимает, в чем дело, и тянется следом. И вовсе не потому, что хочет продолжения, а потому, что где-то на подсознательном уровне «должен». Привык так. Приподнимается на локтях, и голову, тяжелую, как бильярдный шар, едва выходит удержать. Глазами следит за расплывающейся в потемках фигурой, как та перемещается в изножье, грубовато вцепляется в его лодыжку, расшнуровывает ботинок и стаскивает. Затем – второй. Придвигается чуть ближе, хватается за штанины и дергает на себя. Акира ожидаемо заваливается назад. Звезды перед глазами кажутся ему огоньками погребальных свечей. – Что ты… Во рту сухо. Тянет блевать и выскрести из глотки, пальцами продавшись в нее, то самое отвратительное, что так дерет нежную слизистую. И пару килограммов льда зажрать, чтобы так не пекло. – Лежать. После штанов наступает очередь водолазки, и Шики едва не душит узким горлом Акиру. Тот заходится в приступе кашля и сворачивается в клубок. Вот теперь по-настоящему холодно. Кидает по кровати, и нет дела до колючих пружин. Ни до чего нет. Весь он оголенный, зачищенный провод. Коснись – и убьет. Опалит. Притягивает колени к груди и утыкается в них лбом. Уже неважно, насколько жалким и слабым выглядит. Уже неважно… Пока его никто не трогает. Ненадолго, впрочем. Шики уходит, возится на кухне, возвращается и, кажется, ставит возле кровати одну из покосившихся табуреток. Не спрашивая, разворачивает Акиру, распутывает как клубок и, уложив на спину, крепко сжимает за основание шеи сзади, приподнимая голову. – Открой рот. Акира подчиняется, едва чувствует пальцы, положившие ему около четырех таблеток на язык, пытается проглотить на сухую даже, но давится и припадает к поднесенному стакану воды. Закашливается, все-таки заставляет себя горчащую гадость сглотнуть, пропихнуть ниже по пищеводу, и думает даже по-детски прикусить руку, сующую ему что-то еще. Радуется, что не сделал этого, когда это «что-то еще», попав на язык, оказывается сладким ментоловым леденцом. Не то от кашля, не то просто конфетой. Плевать, потому что горлу становится легче. Не так жжет. Ладонь, придерживающая голову, исчезает, и Акира плюхается затылком на подушку. Новый фейерверк. Чувствуя, как продолжает лихорадить, пытается выдернуть из-под себя одеяло, и, на удивление, ему помогают сделать это. Помогают, чтобы безжалостно выдернуть из и без того слабых пальцев, и оставляют замерзать. Акира только сжимает зубы. О’кей, отлично… Следующее прикосновение заставляет негромко вскрикнуть. Потому что смоченное чем-то холодным и остро пахнущим полотенце, касающееся груди, – это просто пиздец. Пиздец как неприятно и холодно. Акира пытается отмахнуться, отпихнуть чертову тряпку, но хлестко получает по пальцам. – Терпи. Маршрут от груди, по ключице и даже до шеи кажется не таким и страшным после того, как, исчезнув и появившись снова спустя несколько мгновений, полотенце ложится на живот. Акире сотни раз разбивали нос. Случалось, что ломали кости в «Бл@стере». Случалось, что Шики перегибал настолько, что едва не ломал его самого. Но это… Это кажется ему самым обидным и несправедливым из всего. Потому что он не понимает, за что и для чего это. Бедра, лодыжки… Шики перекатывает Акиру на живот и проворачивает все то же самое со спины. А после наконец отдает одеяло. Накрывает по самую макушку, и Акира заворачивается в этот спасительный, до безобразия тонкий и почти не дающий тепла кусок шерсти в пододеяльнике. Все еще крупно дрожит, но уже легче. Сознание проясняется. Оборачивается через плечо, понимая, что снова один. Видит эмалированный, еще до войны наверняка бывшими хозяевами квартиры подкопченный таз с мокнущим полотенцем и несколько брошенных разноцветных блистеров рядом. Шики, как головой ни крутит, не видит. Выдыхает, кажется, куда более горячий, чем в комнате, воздух из легких и откатывается к стенке. Утыкается в нее лбом. Слышит какие-то шорохи и скрежет, напоминающий ему лязг задвижки, на которую запирается лишенная какого-либо освещения кладовка. Шаги. Еще одно одеяло, такое же тонкое, как и первое, опускается на плечи. Приятно давит. Акира задыхается, потому что понимает наконец. Акира задыхается, и вовсе не оттого, что ноздри щекочет запахом старой шерсти и каких-то ужасно вонючих женских духов. Терпких и едва уловимо отдающих нафталином. Акира не глядя высвобождает из-под своего убежища руку и, игнорируя ломоту в мышцах, тянется ей назад. Шарит по воздуху, надеясь нащупать ткань футболки или гладкую кожу, но все мимо. Не выходит. Он уже было прекращает пытаться, как слышит полный раздражения вздох. – Никогда больше не делай так, – по слогам цедит Шики. И наверняка каждый бы подкрепил пощечиной, если бы мог. Если бы Акира вообще был в состоянии сейчас выдержать удар по лицу. «Не смей терпеть. Не заставляй себя» – все это читается между строк. Все это, определенно, в новинку даже подразумевать, не то что услышать. Акира, который не отвечает, догадываясь, о чем идет речь, и только снова пробует, растопыренной пятерней по воздуху ведет. Еще один не менее раздраженный вздох, и табуретка, ножками царапая без того ободранный пол, отъезжает чуть в сторону. Матрац прогибается под весом еще одного тела. Тела, которое прижимает Акиру к стене, поправляет одеяло, заталкивая под него так ничего и не ухватившую руку. Тела, которое, замерев и раздумывая, все-таки решает прижаться к нему и небрежно обхватить поперек груди. Не забираясь под одеяло. Ни единого лишнего прикосновения. – А ты никогда больше не проверяй меня, – Акира сам не знает, как решился произнести это, но все-таки шепчет, внутренне содрогаясь от того ужаса, что испытывал. Не потому, что его могут заставить, нет, это давно в прошлом пройдено, а потому, что он сам никогда не сможет сказать «нет». Как бы это ни выглядело. Не ему, не Шики, не после всего. Не Акира, все еще хватающийся за любой, пускай и случайный физический контакт. Слишком долго сходил с ума один. Слишком сильно боится оказаться ненужным. Шики ничего не говорит в ответ, только придвигается еще ближе и носом касается серых, растрепанных и наверняка мокрых прядок. От линии роста волос к макушке ведет и замирает. Акира слышит, как Шики дышит. Чувствует тяжесть улегшейся поперек тела руки. – Это когда-нибудь станет легче?.. – шепчет, зная, что услышит. Зная, что поймет, как никто другой. Поймет, потому что на своей шкуре знает, каково это – чувствовать себя совсем беспомощным. Знает, каково, ощущая, что можешь чужую жизнь прервать росчерком стали лишь, чувствовать себя совсем беспомощным. Зависящим от кого-то. – Нет, не станет. Акира легонько кивает и больше ничего не говорит. Акира, наверное, попросту попробует свыкнуться с этим. Акире хочется просто рассмеяться в голос, но вместо этого он как можно незаметнее закусывает кромку одеяла. На вкус горчит, но плевать. Возможно, так он сможет подавить сжавший глотку спазм. Ему становится легче настолько, что он может уснуть. *** Просыпается совершенно мокрым и с минуту лежит, просто пытаясь понять, когда это в комнатушке, где никогда не было теплее восемнадцати градусов, температура подскочила до достойной филиала ада. Отпихивает одеяла, перекатывается на спину. Понимает, что потолок больше не плывет, и, облизав соленые от капель пота губы, начинает смутно припоминать, как вообще оказался в кровати, а не в кресле, в котором вырубился. Припоминает неловкие ломания в прихожей, поцелуи, после которых хотелось немного удавиться, и так и не случившийся секс, за который Шики бы совершенно точно всек ему. Шики, у которого самого не хватило терпения для того, чтобы проверить, как далеко Акира, пусть даже больной и измученный, но по-собачьи преданный бывшему Иль Рэ, готов зайти. И это кажется самым стремным из всего. – Твою мать… – обращается скорее к трещинам на потолке и искренне надеется, что один в квартире. Потому что, не будучи в лихорадочном бреду, твердо уверен, что его не бросят. – Способность соображать к тебе вернулась? Акира, зажмурившись, нашаривает одеяло и натягивает его по макушку. Он давно взрослый и все такое. Циничный и зачерствевший. По локоть в крови и бла-бла-бла… Но, боже, как же стыдно. Акира вдруг вспоминает, что ему всего двадцать три, а не все чертовы пятьдесят, как он привык думать. Акира вдруг вспоминает, что не вся тяжесть мира лежит на его плечах и иногда, изредка, он может быть слабым. Совсем чуть-чуть. Ненадолго. – Если задохнешься, я тебя здесь и брошу, – ни к кому конкретно не обращаясь, сообщает спокойный голос предположительно с кресла, и Акира нехотя выныривает из своего убежища. Поворачивается на этот самый голос и тут же получает в лицо скомканным полотенцем. – Раз уж ты больше не умираешь, можешь сходить в душ. И пожрать для разнообразия. Акира кивает и медлит. Смотрит куда угодно все еще, но не на Шики. – Хочешь, отнесу тебя? – посмеивается, но в голосе нет ни намека на ту злобу, с которой холодное «идиот» полоснуло по лицу. Акира наконец решается посмотреть на бывшего Иль Рэ, и, когда поднимает взгляд, выходит немного виновато, исподлобья и настороженно. – Гипотетически… Шики уже после первого слова закатывает глаза и захлопывает книгу, лежащую на коленях. – Если бы ты действительно хотел, ты бы меня трахнул? – Я тебя и так трахаю, когда хочу, – фыркает, а глаза немного косит, смотрит не на Акиру, а чуть выше его головы. Увиливает. И это не может не забавлять. Не может не забавлять того, кто вроде шаг за шагом прошел вместе с ним все от и до. От ванной, наполненной кипятком, батареи и все запястье Акиры изодравшего наручника до бесконечных скитаний по задрипанным ночлежкам, недокомы и выхода из нее. Хочет Шики того или нет, но кое-что изменилось. Возможно, в чуть более глобальном смысле, а возможно, что только между ними. Акире плевать, он сам уже давно не прежний. Давно нездорово помешанный, влюбленный в то единственное, что у него есть. То, чему он принадлежит. Тот, а не то, если быть совсем точным. Акира все еще ждет ответа, всем своим видом показывая, что то, что он получил, его не устраивает. Это тоже кое-что новое для них. То, чего не было никогда раньше. Теперь и Акира может требовать. Шики откладывает книгу на подлокотник и пригибается вперед, локтями опираясь на колени. Хмурится. – Ты же знаешь, что я отвечу, верно, рыбка? Внутри все сладко замирает, но Акира не позволяет себе спустить это. Ему просто нужно услышать. – Знаю. Но ты все равно скажи. Старое кресло скрипит, когда Шики поднимается. Он подходит ближе и присаживается на корточки рядом с кроватью. Их лица оказываются на одном уровне. Акира замирает с приоткрытым ртом, комкает мягкое полотенце и через раз дышит. – Я не сделаю того, что может навредить тебе. Акира не выдерживает, и тонкая серая бровь саркастично ползет на лоб, а рот невольно растягивается в усмешке. Но прежде чем успевает сказать что-нибудь, указательный палец Иль Рэ прижимается к его губам, не разрешая сделать это. – Но это не значит, что ты не отхватишь, если будешь бесить меня. О, разумеется, куда уж без этого. Акира смотрит на Шики и все еще ощущает слабость в теле. Горло саднит, а зарождающийся кашель в глотке начинает деликатно напоминать о себе. Вот-вот схватит спазмом. Но это не важно сейчас. Акира все смотрит. Прямой нос, алые глаза, в обрамлении черных, как и волосы, ресниц, чуть сдвинутые на переносице брови… Не знает, что хочет сказать точно, но должен, наверное, попробовать. Должен, пока хочет и может сделать это. – Если я когда-нибудь скажу тебе… – даже не моргает, пока шепчет, куда уж там сделать вдох. – Ты скажешь мне?.. И им обоим вроде как и не нужно это. Не нужно произносить вслух. Потому что кое-что большее между ними. Более значимое. Но иногда, совсем изредка… Акире так хочется. Не только знать, но и услышать. Складка между бровями Иль Рэ разглаживается, и он кажется совсем невозмутимо спокойным. Медитирующим почти. Если бы не изогнувшиеся губы – и вовсе ни одной эмоции на лице. На дне глаз только какая-то спокойная обреченность. Уверенность. Акира хочет знать наверняка: действительно ли то, что он принимает данностью, существует? Не обманывается ли? Но даже если так, он переживет это, правда. Сможет пережить. – Я и сейчас могу сказать. Ну, конечно, куда уж там до него Акире – великий Иль Рэ не боится слов. Не боится и начинает следующую фразу, слегка понизив голос и вскинув брови, смотрит в глаза Акире внимательно-внимательно, словно может не разглядеть в них отклика, идиот: – Ты меня не всегда бесишь. Чаще, чем не всегда. Акира задыхается было и, прежде чем успевает подумать, отпихивает лицо Шики ладонью. Красный как рак, поверивший в то, что «действительно» может услышать то самое, утыкается лицом в подушку. Это не станет легче. Определенно. Никогда.