Часть 1
8 февраля 2017 г. в 14:28
Преодолевая превратности судьбы, всякий порой забывает о том, во имя кого нам следует жить и кому следует посвящать все благодеяния земного существования. Но человеку, который в основных поступках благонравен, то простительно, ибо за свои грехи он регулярно несет ответ перед господом. А существуют люди настолько погрязшие в окаянстве и злонравии, каким и нескольких добродетельных жизней не хватит, чтобы искупить все сотворенное бесчестье.
Был таким и Микелетто Корелья, о котором дальше пойдет речь.
Означенный Микелетто был в высшей степени скверным и непристойным человеком. Достаточно сказать, что разврат и содомия являлись наименьшими из его грехов, а о больших даже думать страшно. Среди них были многочисленные убийства, в которых Микелетто преуспел более, чем в чем-либо другом — убивал он охотно и с удовольствием, а к вечеру о своих деяниях начисто забывал. Ходи он на исповеди — а этого он не делал никогда, — наверняка бы и не упоминал о своих преступлениях, как будто их не существовало и вовсе.
Он врал и сквернословил, на каждом шагу хулил господа — и словами, и поступками. И не было в его окружении человека, способного сказать о нем что-то хорошее.
Если кто способен представить себе подобное исчадие ада, тот не удивится, что закончил свою жизнь Микелетто Корелья, пройдя только половину жизненного пути, и было бы величайшей несправедливостью, если бы фортуна ему благоприятствовала.
А умереть ему случилось так.
В один из дней, получив плату за свои грязные дела, Микелетто вышел прогуляться и направился в трактир ближе к окраине Рима. В мыслях на тот момент он против обыкновения держал только марсалу и жареного каплуна, то есть пребывал в праздности, а потому не проявил должного усердия, чтобы обезопасить свою жизнь.
Этим воспользовались люди, желавшие положить конец его бесчинствам — и поскольку таких не только в Риме, но и по всей Италии было много, кто именно совершил преступление против Микелетто, впоследствии не выяснилось.
Упомянутые люди вышли против него в одной из подворотен и быстро закололи ножом.
Микелетто, не ожидая такого оборота дел, спохватился и потянулся за оружием только тогда, когда умирая, начал падать. Однако противники его, видя, что опасности он не представляет, убежали по узкому переулку и скрылись в темноте.
Вынужденный прервать прежнее течение мыслей, сам Микелетто сосредоточился теперь только на том, чего не делал никогда в жизни — на необходимости исповедаться.
Надо сказать, человек этот был таким пройдохой, что близость собственной смерти нисколько не испортила ему расположения духа, и с той же легкостью, с какой он думал о каплунах, Микелетто стал думать об исповеди.
Довольно скоро осознав, что вряд ли дождется служителя церкви, он ничуть не огорчился, и в пользу такого хода дел сказал себе, что пожалуй, это к лучшему, а то, чего доброго, священнослужитель, выслушав исповедь такого злонравного человека, каким был Микелетто, сам бы упал замертво рядом, и, чтобы этого не допустить, пришлось бы мессеру Корелья, умирающему, напоследок солживить.
Рассудив, что единственный, кто способен без душевных потрясений выслушать исповедь, полную наигнуснейших признаний, это он сам, Микелетто пришел в воодушевление и принялся исповедовать сам себя, поскольку ничего другого ему не оставалось.
Начал он, как и полагается, с вопроса, когда в последний раз был на исповеди, и тут же ответил, что никогда. Но в оправдание сказал, что не ходил на исповедь по той причине, что не хотел осквернять ни храм божий, ни уши пастыря. Решив, что такой ответ вполне господу подойдет, Микелетто стал исповедоваться дальше.
После он спросил, не случалось ли ему гневить бога прелюбодеяниями. Немного подумав, как бы ему обелить себя, и не найдя никакого разумного объяснения своему пагубному пристрастию, он ответил, что предавался содомии, но вряд ли вызвал при этом гнев божий. Уж скорее господь, который повелел радоваться, был бы вполне доволен, глядя на то, с каким усердием Микелетто себя ублажает.
На вопрос о чревоугодии Микелетто припомнил, что ему приходилось вынужденно голодать, и даже почувствовал себя почти святым за то, что ему не нужно было прощать себе этот грех.
Когда же зашла речь о сребролюбии, которое разъедало его, по счастью, умеренно, Микелетто ощутил, как на него нисходит благословение, и даже попытался отцепить от пояса кошелек с дукатами — настолько непорочным он себе казался в этот момент.
Вопрос о гневе он хотел пропустить, поскольку впопыхах не мог придумать, какие слова сказать господу, что бы тот сию же секунду не отправил его на вечные муки — в те скорбные минуты Микелетто с головой было достаточно и тех мук, которые он испытывал от вражеского ножа. Однако ж, будучи невероятным прохвостом, он выкрутился и тут, сказав, что гнев испытывал только в тех случаях, когда ему случалось убивать, то есть тогда, когда без гнева было совсем не обойтись. Мысленно представив себя на месте господа, Микелетто одобрил такое объяснение и перешел к покаянию за остальные грехи.
Наибольшую тяготу вызвали многочисленные убийства, которым сам молодой человек потерял счет, так что за них проще было нести оправдание как за одно. Микелетто доводилось краем уха слышать, что не всякое убийство считается за грех, и примером того, как священнослужители оправдывают такое преступление, являлись священные походы. Кое-как приравняв свои грехи к таким походам, а себя чуть ли не к благородному крестоносцу, этот шельмец издесь выгородил себя.
Прочие вопросы, такие, как о злословии, мошенничестве и оскорблениях, Микелетто себе задал по той лишь причине, что к тому моменту оставался жив. На них он почти не отвечал, полагая, что по самым отвратительным преступлениям получил прощение и теперь с удовольствием вознесется прямо на небеса, причем сопроводит его туда ни больше ни меньше как сам архангел Михаил.
И если верить кардиналу Чезаре Борджиа, который читал над ним заупокойную, именно так оно и произошло, хотя мало кто в Риме верил, что за таким беспутным человеком может прийти архангел. Но иные считали, что Микелетто Корелья, страшно нагрешив за свою жизнь, возможно, все искупит на небесах благостным поведением.
Но мы думаем, что сам Микелетто, где бы он ни был, ни за что с этой мыслью бы не согласился, и если такого человека все же оставили в раю, то только по милости божьей, а не благодаря его исповеди.