оттенки вселенской пыли

У Вали глаза — ебаные океаны, сотни осколков нескольких вселенных, смешанных в единую пыль, и остатки здравого ума в Диме прощаются и улетают нахер. Он, однако, впервые ощущает себя в порядке, будто всю усталость и нервозность просто высосали из него, и осталось только приятное покалывание на кончиках собственных пальцев. Он не знает, как объяснить то, что творится внутри. Это похоже на крах, но это не дарит чувства разрушения — наоборот. Он будто бы наконец стал ц е л ы м, и в голове вертится только «мам, я облажался», но это ничего, успокаивает себя Дима. У Белки глаза — вся выпитая миром боль — успокаивающие, глубокие. Дима бы смотрел в них веками, тонул бы в них с радостью и улыбкой, но сейчас у него есть пара секунд, чтобы затеряться в них, но не больше. Этого достаточно. Он закрывает собственные глаза, и мышцы отдаются сладкой болью, рядом — тяжелое дыхание рыжика, умиротворяющее, родное, комфортное. Дима дышит свободно. Диме очень, очень-очень-очень хорошо. К четырем часам они возвращаются в собственный номер, Тео уходит куда-то с Пиратом, и у них есть время. Диме хотелось бы всё время в этом чертовом мире, но что есть, то есть. Валя уходит куда-то через полчаса, Дима идёт в душ и не может думать ни о чём, кроме глаз, сияющих, блестящих, ослепляющих. Так не должно быть, говорит он себе. Это ненормально. И все равно, закрывая глаза, слышит чужое горячее дыхание рядом и видит пронзительный взгляд, пронизывающий до самого сердца. Успокоиться не получается. Он дрочит плавно, представляя чужую руку, вода льется, обжигая словно прикосновения рыжика, и, когда Дима кончает, перед глазами сияют звезды. Только после он понимает, о ком всё-таки думал. И ему не хватает смелости чувствовать вину. Ему хватает сил только выползти из душа с темными глазами и тяжёлым дыханием, а после — завалиться на постель. Дима специально игнорирует внимательный взгляд Тео — не то, что бы он считает, что Тидо о чём-то догадывается. Он просыпается часом-двумя позже, под почти-что-шёпот парней, тихие шорохи и бормотание телевизора. Открыть глаза — легко. Взглянуть ими в Валины океаны — чертовски с л о ж н о. Он встает, потягиваясь и понимая, что на нём, конечно же, до сих пор только боксеры и халат, и Валя пялится на него, будто бы взглядом облизывает, пробует на вкус. Фильм кончается, и Тео собирается уходить. Они так и не говорят друг другу ни слова. А затем Дима понимает, что что-то изменилось. И распахивает глаза. — Ты побрился, — это звучит наполовину вопросом, наполовину утверждением, и Валя лишь нервно плечами пожимает, а во взгляде — как обычно — тысяча невообразимых оттенков. — Ага. И это звучит как щелчок предохранителя. Дима выдыхает почти яростно, их взгляды встречаются, и становится не просто жарко — горячо. Диме и двух шагов не надо делать, как он оказывается возле кровати Вали, а затем медленно садится тому на бедра, зная, что дороги назад уже нет. Ему не страшно, потому что Валя ощущается как дом, и даже то, что тот напрягается под прикосновениями, не останавливает. — Дим? Что ты, бл- Дима затыкает его одним взглядом. Ему большего не надо — он только в самую суть заглядывает, на самую изнанку, и глаза у парня туманные, будто бы кто-то курил вейп в комнате и забыл открыть форточку. Дима проводит ладонью по чужой выбритой голове, ощущает на своих губах чужое дыхание, но не двигается, только с м о т р ит. Белка сглатывает, и на секунду у Димы мелькает в голове мысль, насколько же смешно и по-гейски они сейчас выглядят, и, что ж, часть из этого — чертовски верная, так что он только руки Ермоленко на плечи кладет и первый позвонок оглаживает, ощупывает. В этот момент в номер влетает Тео, и теперь всё замирает в реальном напряжении. Но тот лишь на секунду в дверях тормозит, а потом берет из тумбочки камеру и уходит, не забыв сказать, что: — Если будете трахаться на моей кровати — мой ютуб-канал пополнится высокорейтинговыми видео. Валя ржёт. Момент упущен, и Дима, смеясь, валится Ермоленко на грудь, прикрывая глаза. Тот поглаживает мягко по спине, будто бы даже не специально, ненамеренно, и находиться в таких объятьях — настолько уютно, что он бы предпочел провести здесь всю свою вечность. Проходит несколько бесконечно длинных мгновений, прежде чем Дима поднимается, чтобы вновь взглянуть в глаза Вали. На этот раз они горят невиданным до этого светом, далеким огнем надежды и веры. Ему хватает короткого взгляда, прежде чем начать. Это не игра для него — своими поцелуями он опускает занавес и начинает выжигать свою собственную молитву, начинает свой собственный культ поклонения. Валя закрывает глаза и выдыхает. Это почти как стон, только тут куда больше искренности, чувств и эмоций. Дима подтягивает чужую футболку на самый верх и ведёт языком по коже. — Бляяяять, — это срывается с языка длинной нотой, и с губ Белки это не звучит грубо или пошло — это звучит как отчаянное «пожалуйста». Дима чувствует себя на своём месте, ох, и это, с одной стороны, сшибает с ног, окатывая ведром ледяной воды, а с другой — дарит небывалую уверенность. Он расстегивает молнию чужих джинс, ухмыляясь, и языком вырисовывая «скажи это» на коже, а шёпотом — в воздухе. — Пожалуйста. — Что «пожалуйста»? — это вызов, а, возможно, это игра. Совсем чуть-чуть. — Ты. Хочу тебя. сейчас. — Хочешь меня. Щебет болванчиком кивает и стягивает с Вали джинсы, и тут жутко неудобно, поэтому он — в миллионный раз — со взглядом Вали сталкивается и шепчет. — Кровати. Сдвинуть. Валя сглатывает и повинуется, три минуты — и всё готово. Теперь они оба только в боксерах, что, наконец-то, честно, и Дима сейчас — больше — не может здраво соображать, но, если бы мог, он бы подумал: «я хочу его себе целиком». И, смотря Вале в глаза, он бы поклялся, что это — совсем не ложь.