.Я люблю тебя, глупый.

Снег колол хребтами снежинок — пятная алым румяном кожу, за щёки и нос кусал морозный воздух — грыз безумством минусовой температуры, пар изо рта оседал инеем на ресницах — белое крошево, — на волосах и на бровях... наверное, красиво. Я в своей лёгкой чёрной — с синей "VELLICHOR"* — битловке* виделся себе подгоревшим кексом, осыпанным сахарной. И отчаянно казалось, что моё дыхание — каркающие хрипы, которые выдираются надсадно из глотки. Ну и пусть. Пусть! Разве это важно? А вокруг сине-оранжевые сугробы блестят мириадами бликов в свете фонарей — поздний вечер — и темнеющего к ночи неба. Спешу навстречу, просто знаю, что ты там. По-другому и быть не может. Ведь время восемь пополудни — привычка. Бегу, не чувствуя основного холода, — лишь метёт пушистым хвостом зимняя свежесть; только жар от тяжёлых толчков крови главной мышцы тела — гремит битом в ушах, замирая на миг в пронзительном кульбите. И мне хорошо. Я счастлив. Окрылён. Одухотворён. Живой, как никогда. Тропинка — узкая, вытоптанная, красивая — изящно-игриво зигзагзится вдаль. Но не иду по ней: долго, слишком — слишком! — долго, и я ныряю в пух оранжево-бело-василькового, пытаясь срезать путь. К тебе. Проваливаюсь по яйца, как мудак, и ржу, матерюсь, сетую на себя, но продираюсь вперёд — жизненно необходимо. Не сразу понимаю, что я в глупых домашних джинсах, кроссовках с разного цвета шнурками и тонком бадлоне*. Тонком. И как я мог куртку забыть? Мысли не собой заняты. Напрочь. На руке болтается браслет из серии "Remember": несколько миниатюрных серебряных побрякушек, что своим существом напоминают о лучших моментах жизни. А на улице блядский минус. Но почему-то это не имеет значения. Не страшно заболеть, страшно не успеть сказать. Всё же снег за поясом штанов, что облапил талой водой бритую кожу, — не самое то для вечерней прогулки. Хах. Хрипло выдыхаю облачко тепла и разгребаю пушисто-острый пух руками. Дёргаюсь к вытоптанной части окружения. Вываливаюсь на тропку, огибаю куцые кустики и несуразные сероватые сугробы, сорвано дышу, понимая, что под кожей зудит — твоё имя. Силуэт впереди прекрасен. И по коже будто скользят пузырьки газировки — щекотно, возбуждающе, остро. Снег хлопьями на голову, эти блики и ты — там, в любимом красном свитере крупной вязки без рисунка — такой тёмный глубокий цвет и огромный ворот; в кашемировом пальто — нараспашку; в этих своих лакированных туфлях — острый нос и пряжка справа. Тебе тоже не холодно. Ты тоже смеёшься. Лохматый лабрадор Эрик носится вокруг тебя, игриво виляя хвостом, и ты смеешься. И я смеюсь — счастлив, потому что счастлив ты. Пф, как банально. Но разве это плохо? Разве есть смысл закрывать глаза на правду? Не думаю. Так всегда, даже если мне плохо в край и нет сил дышать, стоит вспомнить тебя, увидеть, услышать, как губы тянет искренняя улыбка — влюблённый идиот. Наверное, мы все идиоты — те, кто любят, потому что ведём себя отчаянно. Но оно того стоит. Правда? Ноги сами несут по прямой, оскальзываюсь, но не замечаю таких унылых моментов. Пустяки. С разбегу врезаюсь в тебя, и перекрывает — горло, нос, лёгкие, сердце. От тебя пахнет арахисом, потому что жить не можешь без арахисовой пасты; джемом, потому что паста без джема — ничто, и горьким гелем для волос с яркой отдушкой — тебе идёт эта прическа. Как и всегда. Остро-дерзкая, как и твоя улыбка, как и твой характер, как и мои чувства к тебе. Носом тыкаюсь в шею, в ворот свитера и... Плачу. Глупо так плачу, рыдаю, трясёт — не от холода или боли — от страха. Руками — холодными, заледеневшими — под свитер, ногтями по горячей коже — на память росчерком алого (лишь на пару тонов светлее связки). Полосами. Подушечками пальцев обласкивая пятно родинки — аккурат под нижним ложным ребром справа. И ору, задушено кричу, всхлипываю, жмусь сильнее, слыша, как Эрик скулит в ногах, не понимая, но радуясь мне. Я и сам себя не понимаю, но страшно. Так чертовски страшно. Страшно тебя потерять. — Я люблю тебя! Слышишь? Я так люблю тебя, так люблю, — кричу-плачу, обжигая горячей влагой ледяную кожу щёк, и кажется, что даже ресницы опухают от контраста температур. Бормочу, сильнее обнимаю, дышу тобой, кричу тобой, живу — только для тебя. — Глупый, какой ты глупый, — улыбаешься искренне, отчаянно, искрами, и в душе, внутри, так уютно, тепло, хорошо, как дома. Лишь рядом. — Я тоже люблю тебя. Всегда любил и всегда буду. Не сомневайся... — проникновенно, хрипло, громко сглатывая. Улыбаешься, как же ты красиво улыбаешься. И всё трепещет от... Шорох — громкий и скрипучий. Он рвёт сознание, раздражает, нервирует. Лишь на миг смотрю в строну и вижу ворона — чёрно-смоляной, он летит мимо, и это его крылья так жутко шелестят. Вздрагиваю, тут же забывая. А слёзы не сохнут, пальцы сжимают свитер — это спасение, ориентир, необходимость. Пальцами цепляюсь за петли, тяну, деформирую — пофиг, мне нужно ощущать, что я не спятил. Ты меня сводишь с ума. — Ты мне нужен, — всхлипывая, бормочу тебе. И шея ноет, потому что ты выше, потому что запрокинул голову, потому что важно — глаза в глаза. Не понимаю, какого цвета твои, и это пугает. Накатывает вновь. Вдыхаю, а выдохнуть не могу. Застряло, клокочет, царапает под кадыком и щиплет в глазах. — Ты мне тож... Слова признания, что-то важное и нужное, то, что ты говоришь с таким трогательным видом, усердием, горячностью, убирая мои волосы за ушко — всё исчезает за скрипом-шелестом крыльев. Оглядываюсь. Ворон на ветке. Вздрагиваю. Опять. — Я люблю тебя! — осело горьким вкусом кофе на губах. Шорох. Вскакиваю. Я спал. Просто спал. То-то всё было таким странным. — Ты такой милый во сне, — говоришь мне и смеёшься, и вновь целуешь. Вновь, потому что целовал меня во сне, твои губы вкуса американо. И я отвечаю — страстно, отчаянно, счастливо. — Сколько времени? — спрашиваю у тебя, но сон не отпускает. Мне всё ещё холодно, одиноко, и я готов плакать — глаза печёт, а глотку словно продрало. Но я улыбаюсь тебе, не через силу, по-настоящему и всё тру руки —ладони — пальцы не гнутся, их покалывает, как от мороза. Запах — твой запах забивает рецепторы, кружа голову, и я пытаюсь, так отчаянно пытаюсь вспомнить: есть ли у тебя красный вязаный свитер. Мысли скрипят — почти больно. Я ещё под впечатлением морока. На мне футболка и джинсы — уснул на диване под нудный фильм, пока ты готовил — запах арахиса и джема, это пирог. Но вещи кажутся мокрыми, словно только что вылез из сугроба, — вспотел, как тварь, во сне. Снова страшно, как там, под фонарями и... С мысли сбивает лай пса. — Время гулять с Эриком, — усмехаешься ты, целуя меня в лоб, и встаёшь с края дивана. Штаны. На тебе военного типа штаны. Классический рипстоп "Снежный буран". И это они шуршали крыльями ворона. Эрик лает, виляя хвостом, он рад прогулке. А я смотрю на вас, тру бессознательно глаза, ерошу волосы, глупо улыбаюсь и чувствую боль. В груди тяжело. Снег всё ещё на ладонях, и образ птицы режет память — слишком чёрная. А ты... Ты такой горячий был и эта нежность в глазах —объятьях. Кажется, я тебе продал душу. А сердце просто подарил. Уже давно. Эрик прыгает, в голове звенит, ты воркуешь с собакой, пытаясь поймать изворотливого пса и пристегнуть поводок. Глаза режет. Задыхаюсь. Лай. Смех твой. Хрипы мои. Сердце встало под рёбрами — колом. Лай. Смех. Простелило насквозь. Лай... — Я люблю тебя! — немой шёпот и резко распахнутые глаза. Капилляры пульсируют и солёным щиплет у век. Дышу. Пытаюсь. Как будто заново учусь потреблять кислород. В горле пересохло. Глаза опухли — я плакал. Во сне. Это был сон. Сон во сне. Но — "привет реальность" — тусклая, отчаянная, громкая тишиной внутри. Эрик лает рядом, просится гулять. В квартире тихо. Пусто. Убого — без тебя. Тоска сжирает заживо и не морщится. На кухне капает кран — руки не доходят починить. Арахисом тащит на всю квартиру: Эрик снова лазал в шкаф, искал печенье. Судя по крошкам на полу — нашёл. А открывать пластиковые банки с пастой — явно спортивный интерес. Эрик всегда такой — непоседа. Ковёр в коричневых пятнах с рисунком лап — чёртова арахисовая. Вздрагиваю. На руки звенькает браслет: микро-часы — Прага и площадь с часами Орло; пирамидка — ты подарил мне её в Египте; рога — ходили в поход и замирали, глядя на оленей; шар планеты — я в планетарии рассказывал тебе про солнечную систему больше, чем голос за кадром; пчёлка — меня покусали осы, и ты не спал несколько суток, ухаживая за мной. Память — помнить прекрасно. Встаю со скрипом. Оглядываюсь. Дышу. Дышу? Да. Нет. Не знаю. Снова во власти сна — это тяжело, больно, трудно. Не помню, когда в последний раз спал нормально. Не помню, когда в последний раз полноценно ел. Вообще ел. Но Эрика кормлю стабильно, вкусно, питательно, полезно. Он же как ребёнок. Спасаюсь им, а он меня любит в ответ. И ты меня любишь. Я знаю. Я знаю... — Ну что, гулять? — спрашиваю у собаки и иду простирнуть рожу, это уже давно не лицо, осунулся без тебя. Впереди — рутина дней и тёплый бок собаки. Впереди — снег, мороз и холод. Впереди — красный вязаный свитер на голое тело (я его тебе подарил) и твой запах, как уверенность в завтрашнем дне. Впереди: 9 дней, 13 часов и 26 минут до твоего приезда домой. Я скучаю, любимый.