Переплетение судеб

Истории про соулмейтов стары как сам мир. Не важно, этот, или любой другой, где все, возможно, выглядят совсем не как люди в этом измерении. Юра не помнит . На его руке перламутровым блеском мерцают семнадцать тонких браслетов — число его встреч с его родственной душой. Если нажать пальцем на светло-фиолетовую полосу перед глазами расплывчатой тенью проносится темно-зеленый лес и за спиной слышится стрекот упругих крыльев. После этого он еще больше злится, когда его называют русской феей. Если провести по четвертому браслету — в сознании мелькает карта с нарисованным планом здания и бетонный пол подвала. Юре это кажется похожим на участие в каком-то восстании. Семнадцатая, темно-бордовая полоска вызывает в памяти очертания банкетного зала с толпой людей, наряженных в рыцарские доспехи и смутный привкус крови на языке. Юра видит мелькание картин прошлого, но не может вспомнить лица того, кто присутствует во всех этих воспоминаниях. Он узнает его лишь когда их браслеты соединятся. Юра боится, что в этой жизни им не суждено встретиться. — Мы будем плыть друг другу навстречу сквозь бесконечность и океаны забвения, — напевает он себе под нос, ставя чайник. Натягивает на правую руку напульсник — с древности принято скрывать цвета и количество своих полос, потому что это слишком интимное, личное. Обновляет ленту в инстаграмме, лайкает фотку Лео, пишет «фу» под очередным постом Виктора. У того сорок шесть, теперь уже сорок семь браслетов, как он сам признался в одном из интервью. «В этом мире он нашел меня в сорок седьмой раз, — смущаясь, рассказал Юри Плисецкому после каких-то соревнований. — Если это не доказательство того, что моя одержимость им в детстве была ничем иным, как связью, то я не знаю, что это ещё такое». Юре девятнадцать, и он еще ищет. Девятнадцать лет — среднестатическая середина поисков. Кто-то встречается ещё в детстве и взахлеб рассказывает другим про иные миры, в которых они с соулмейтом были вместе, кто-то ищет до старости, кто-то не вспоминает своих воплощений до самой смерти. Через неделю первый тур финала гран-при, и Отабек, в прошлом году вырвавший победу буквально из зубов Юрия, обойдя Плисецкого на три балла, еще с утра вылетел во Францию. Юра ищет, но знает, что он уже нашёл того, кто мог бы быть его половинкой. С Отабеком легко, с ним приятно и тепло. Он никогда не смотрит на него с укором, их мысли почти во всем совпадают. *** Осознание того, что Отабек ему нравится, наваливается на Юру в семнадцать, когда Алтын спит на диване в его квартире в Петербурге. И с этого момента все становится другим: объятия неловкими, ожидание звонков и встреч, и до этого бывшее безумно долгим, становится равным бесконечности, простые взгляды воспринимаются как надежда на взаимность. Юрий решается спросить Отабека только в восемнадцать. Тёплый вечер, пронизанный солнечными лучами насквозь располагает к искреннему разговору, и Юра, набравшись смелости спрашивает: — Бек, а сколько у тебя по… — осекается вдруг. Мила когда-то давно, как бы между делом спросила его, не знает ли он число полос Алтына, а потом сказала, что было бы здорово, если бы их было двадцать три. Двадцать три — потому что столько браслетов у самой Милы. И Юра сейчас больше всего боится услышать это число. Двадцать три. — По… Подписчиков в твитере? Отабек смотрит на него удивлённо, не понимая, к чему этот вопрос. Пожимает плечами, бурчит что не помнит, говорит Юре зайти на его профиль и посмотреть самому. Плисецкий даёт себе мысленную оплеуху за безнадёжно испорченный момент. Юра все еще боится, что под длинным рукавом кофты казаха скрывается двадцать три полосы — Мила по-прежнему показывает, что она заинтересована в Отабеке, а тот никогда не против её присутствия на их прогулках. Юра не столько боится вовсе не встретить своего соулмейта — гораздо страшнее ему кажется мысль о том, что им окажется не Отабек. *** Отель в Париже Юра успевает рассмотреть только вечером — с утра была обзорная экскурсия от Отабека, который, следуя уже сложившемуся обычаю арендует мотоцикл, отвозит Плисецкого на тренировку, где его до седьмого пота гоняет Яков, и приходит в номер только когда солнце, застенчиво прячась в облаках, окрашивает небо в какой-то слегка зеленоватый оттенок. До финала один день — команда России всегда приезжает почти накануне. Одна тренировка, сутки на прогулку по городу, два дня соревнований, банкет и полдня до отлета на родину — а значит и прощание с Отабеком на неопределенный срок, и последующие недели и месяцы иллюзии живого общения, создаваемой звонками по телефону и скайпу. Юре не хочется упустить ни секунды. Отабек приходит ближе к девяти — у самого тренировка была, приносит лёгкой еды на вынос: чипсов и прочей вкуснятины перед соревнованиями нельзя — диета, а потому ужин их состоит из двух контейнеров с цезарем — одни листья с кусочками отварной курицы. — Сходим в Лувр завтра? — спрашивает Отабек немного нерешительно. Времени мало, а успеть хочется все. Юра кивает, соскребая со стенок остатки соуса. — И еще на башню Эйфелеву залезем. Всегда хотел. Отабек соглашается, предлагает ещё и прокатиться на речном трамвайчике — вообще он как-то по-другому называется, но в голове только питерское название крутится. Юра тоже соглашается, расписывая в голове примерный план действий, надо ведь ещё и тренировки учесть. Кивает, когда все более или менее складывается в ровную картинку. — Только это вечером надо — красивее должно быть, когда огоньки вокруг. Отабек растягивается на диванчике, кладет голову на колени Юры. У Плисецкого щемит в сердце — именно такого соулмейта он хочет. Хочет этой невысказанной, но проскакивающей в каждом действии заботы, нежности. Хочет всегда запускать пальцы в тёмные, слегка подвивающиеся на концах жесткие волосы, хочет чувствовать чужое тепло и ощущать себя нужным, необходимым. Хочет, безумно, до дрожащих рук хочет, чтобы под напульсником Отабека переливались перламутровым блеском семнадцать тонких полос. Пропевает тихо-тихо: — Странствуя между мирами… Отабек шепчет, заканчивая строчку этой вечной песни, не открывая глаз, мягко улыбается. — Я храню в себе память о каждом твоём воплощении, — Находит на ощупь Юрину руку, переплетает пальцы. — И в назначенный час я узнаю тебя по первому прикосновению, — шепчут они вместе, и Юра чувствует, как Отабек проводит большим пальцем по костяшкам. Сердце в груди делает какой-то невероятный кульбит. — Говорят, каждое сотое воплощение полосы пропадают, и люди действительно узнают друг друга по первому прикосновению. А потом все сотни жизней становятся первым браслетом. Юра проводит пальцем по скуле Отабека, мягко улыбается от ощущения лёгкой щетины. — То есть я прожил больше ста жизней? Отабек кивает, поворачивает голову, утыкаясь лбом в Юрин живот. — Поэтому невозможно ничего разобрать, если трогать первый браслет. Остальные ещё хоть как-то, а тот… вспомним, когда соединятся браслеты. Юра отчаянно хочет соединить браслеты с Отабеком. Хочет вспомнить все сто-двести-пятьсот семнадцать прошлых жизней, в которых они были вместе. Хочет, чтобы первая полоса Алтына была цвета весенней листвы. Вырисовывает непонятные узоры на бритом затылке, пока Отабек дремлет на его коленях, а потом прогоняет его спать — завтра их ждет насыщенный день, не хватало ещё чтобы он был сонным. *** Они гуляют по Парижу весь день, и Юра искренне недоумевает, почему этот город называют самым романтичным местом в мире. В Лувре они проводят не очень много времени, зато долго любуются видом с высоты Эйфелевой башни. В каком-то маленьком кафе съедают по неприлично вкусному круассану, договорившись, что никто об этом кроме них не узнает. Потом оба едут на тренировки, и освободившись чуть раньше десяти идут пешком до Сены — все равно не далеко, да и не надо будет парится с парковкой мотоцикла. Вечерние огни цветными бликами пляшут в темной воде. На открытой палубе холодно, но Юра упорно не хочет заходить внутрь кораблика, и тогда Отабек стягивает свою куртку, покрывая ей плечи Плисецкого. — Не хватало ещё, чтобы ты простудился накануне финала, — говорит он, и Юре очень-очень хочется запомнить это на все предстоящие жизни. Вваливаются они в номер Отабека почти в полночь, раскрасневшиеся с прохлады и хохочущие, не понимая от чего. — Спасибо, — говорит Юра неожиданно крепко обнимая Отабека. Тот утыкается носом куда-то за ухо, обжигает теплым дыханием нежную кожу шеи: — И тебе тоже. Они стоят обнявшись в узком коридорчике номера довольно долго, а потом Отабек внезапно подхватывает его за бедра и тащит на кровать. Юра за пару секунд успевает несколько раз умереть и воскреснуть от бешенного количества эмоций. Отабек осторожно опускает его на матрас, оперевшись коленом об край кровати, и руки Юры все еще оплетены вокруг его шеи, а ноги скрещены на пояснице. Их лица и губы находятся на совсем крошечном расстоянии друг от друга. — Как думаешь, кого Яков убьёт первым — тебя или меня, если увидит, что возвращаешься к себе после двенадцати перед днем короткой программы? Юра улыбается, шепчет, утопая в глубине тёмных глаз: — И что ты предлагаешь? — Переночуешь у меня. Поставим будильник часов на шесть утра, а ты сможешь оправдаться, что не спалось от нервов и вышел прогуляться, если спалят, как ты возвращаешься в номер. — Футболку дашь какую-нибудь? Отабек улыбается, и бабочки в животе Юры совершенно сходят с ума, впрочем, как и сам Плисецкий. Он мог бы слегка притянув Отабека к себе поцеловать его, но вместо этого опускает руки, позволяя тому выпрямится и дойти до шкафа. Отабек правильный до чертиков — все вещи аккуратно разложены по полочкам, тогда как у самого Юры все даже не выложено из чемодана, и лежит там смятым комом. Футболка немного широка в плечах, и Юра немного разочаровано отмечает, что пахнет она только стиральным порошком, а не Отабеком, украдкой нюхая ткань, пока Алтын в душе. Сам он помылся ещё после тренировки, и теперь забирается на половину кровати, что ближе к стенке. Юра долго не может уснуть: то ли из-за нервов, то ли из-за света ночного города, что пробивается сквозь легкие шторы, то ли из-за близости Отабека. Юра ставит на последнее. — Бек? Алтын неопределённо мычит, перекатываясь со спины на бок, оказываясь лицом к лицу с Юрой. — Спой мне колыбельную. Пожалуйста. Отабек лениво приоткрывает глаза, тяжело вздыхает. — Серьёзно? Юра кивает, говорит: «ага», закрывает глаза, когда Алтын убирает прядь светлых волос за ухо. — Непредсказуемы пересеченья И разветвления наших дорог… Юра начинает проваливаться в сон моментально, убаюканный тихим, чуть хрипловатым голосом. Сквозь сон ему мерещится, конечно же, мерещится прикосновение сухих губ к его лбу. *** Просыпается Плисецкий от назойливого солнечного луча, который светит прямо в глаза. Отабек лежит на животе, и его правая рука с напульсником вытянута так, что упирается в спинку кровати. Юра бросает взгляд на часы, понимает, что до будильника осталось ещё полчаса, и внезапно понимает, что смелость, исходящая от мандража перед соревнованиями, разорвет его на куски, если он хоть как-то её не выплеснет прямо сейчас. Переворачивается на живот, подцепляет чужой напульсник пальцами, стягивает его с запястья на ладонь. Смотрит, и не может поверить свои глазам. Зеленая, синяя, красная, белая, сиреневая… семнадцать. В том же порядке, заученном за долгие годы наизусть. Отабек — тот, с кем он прожил бессчетное количество жизней. Мелькает бесшабашная мысль о том, чтобы соединить браслеты сейчас, но Юра отгоняет её прочь — это должен быть особый момент. Вместо этого он проводит пальцем по восьмой — той самой, от которой вспоминается только невозможное чувство эйфории, и едва веки Отабека начинают слегка трепетать, поспешно натягивает напульсник на место. Прижимается к Алтыну — теперь он имеет на это полное право, закрывает глаза, счастливо улыбаясь. Он нашел . *** Утром он не находит в себе той смелости, чтобы сказать Отабеку о том, что он понял, да и то только собьет их обоих с нужного настроя. Решает отложить на потом, но слова не желают складываться в предложения ни вечером после короткой программы, ни после награждения, на котором они поздравляют друг друга с двумя первыми местами. Юра решает сказать на банкете. Не при всех, конечно, это только их дело, и выставлять связь на показ, как Виктор и Юри, Юра не собирается. Но смелости он все равно не находит. Лёжа на кровати в своём номере он понимает, что осталось меньше одного дня — а там, впереди — только долгие звонки по скайпу и бесконечные сообщения. Часы показывают половину третьего ночи, когда Юра опускает ноги на ковёр. Сейчас или никогда. Доходит до номера Отабека, стучит в дверь. Алтын сонный, щурится от яркого света в коридоре, смотрит на Юру. — Не спится? Юра мотает головой, хватает Отабека за руку, тащит в глубь номера, усаживает на кровать. — Бек, я… — все слова, которые он хотел бы сказать вдруг теряются, смазываются в разуме, не желают складываться в единое предложение. — Я… Ну… Понимает, что не сможет сформулировать мысль, и поэтому просто снимает свой напульсник, бросая его на пол, протягивает чуть подрагивающую от волнения руку Отабеку. С того моментально спадает сонливость, он пересчитывает полосы не меньше трех раз, проводит по ним большим пальцем. Прикасается губами к костяшкам. У Юры перехватывает дыхание. Отабек отпускает его руку, притягивает за футболку, заставляя сесть на колени, а потом целует, запустив пальцы в волосы на затылке. Юра отшатывается, не смотря на то, что больше всего на свете он об этом мечтал. — Бек… ты не должен делать этого только потому что полосы совпали. В конце концов мы можем подождать. Ты не должен заставлять себя. Отабек хмыкает, слегка улыбаясь, заглядывает Юре в глаза. — Я же столько лет не то что надеяться — мечтать не смел. Что ты моя половинка. Я так боялся узнать однажды, что у тебя… не семнадцать. Я боялся встретить кого-нибудь, а потом увидеть такие же как у меня браслеты, — он говорит, а у Плисецкого на глаза слезы наворачиваются. Отабек будто мысли его озвучивает, будто он его слова, которые Юра так долго вслух произнести не решался, сам произносит. — Я делаю это не потому что так положено — соулмейтам быть вместе, а потому что… — Он замолкает на секунду, всматриваясь в зелёные глаза. — Потому что люблю тебя так давно, сколько себя помню. Юра всхлипывает, вцепляется в ворот его футболки, отвечает на тягучий поцелуй. Отабек отрывается от него, прислоняется лбом ко лбу, стаскивает со своего запястья напульсник, сплетает пальцы правых рук, но не позволяет полосам соединиться. — Ты готов? Мы можем… подождать, если тебе… Юра смотрит ему прямо в глаза, улыбается, и прижимает запястье к запястью. Вспышка. Вихрь картинок и ощущений, запахи цветов, звуки музыки, кадры прошлых жизней, и они посередине этого волшебного круговорота. Ярче всего стоит перед глазами их прошлое воплощение — то самое, где на Юриной голове тяжёлым венцом лежит корона, а рыцарские доспехи Отабека матово сверкают в свете факелов. — Время придет, и мы снова откроем книгу на самой последней странице, — шепчет Юра, у которого по лицу стекают слезы. — И эпилог станет новым прологом, и мы уйдем, чтобы вновь повториться, — Переплетает их пальцы Отабек. Из уголка его рта стекает кровь. Руки у Отабека ледяные, и те, от кого он получил смертельную рану уже мертвы. — Зачем ты умираешь? Что я без тебя… Отабек, прошлый Отабек, который явно старше, но узнаваем несмотря ни на что, убирает прядь Юриных волос за ухо, смотрит с любовью, с бесконечной любовью и капелькой тоски. — Следующее воплощение будет счастливее, я обещаю. Юра смотрит на Отабека, вынырнув из воспоминаний, понимает, что ресницы слиплись от слез. — Ты умер ради меня, — шепчет Плисецкий, касаясь скул кончиками пальцев. — Я сделал бы это ещё раз, если бы потребовалось, — тихо говорит Отабек в ответ, и притягивает его для нового поцелуя. Руку чуть-чуть жжёт, и Юра, приоткрыв глаза, видит проступающую полосу нежно-бирюзового цвета. Шестьсот восемнадцатую . До самолёта у них ещё достаточно времени, и для того, чтобы вспомнить все прошлые жизни, и для того, чтобы создать несколько ярких воспоминаний, которые их следующие воплощения смогут пережить, коснувшись цветной полосы на руке.