Часть 1
8 февраля 2017 г. в 22:05
Рокэ не знает, почему все это началось. Иногда он чувствует себя словно муха в паутине или птица в силках, а иногда думает, что выбрал верный путь — и каждый шаг приближает его к цели. Путешествие в темноте, среди разорванных нитей и перепутанных бусин, по мирам, о которых он знал и не знал, не слышал, не думал, по судьбам других людей... Разве то, что происходит после жизни, должно быть таким?
...он — мозаичник. Широкие ладони — порезы, царапины, мозоли - и неожиданно длинные, ловкие пальцы. Волосы рыжие — как иронично, Рокэ, думает он, как смешно... Ведь смешно же, правда? Зеленая туника покрыта белыми полосами извести, брызгами краски, сандалии припорошены пылью. Купол собора над ним — замкнутый в сферу мир. Руки знают, что делать, и кусочки смальты ложатся под нужными углами. Вот этот, ярко-алый, повернуть так, чтобы отраженный свет ложился на лица прихожан мазками жертвенной крови. Багряный оттенит императорские одежды, чтобы их обладатель помнил: когда настанет время покинуть престол ради служения тому, кто повелевает всеми, вестник смерти будет одет в багрянец. Сквозь тусклую зелень болот прорастают побеги молодой травы, синева неба сливается с лазурью моря, белые росчерки — ласточки, черные — вороны... Белый — черный — снова белый — желание — долг — предсказания — судьба — снова черный... Он работает, не обращая внимание на то, что происходит внизу. Помост слегка дрожит, поскрипывает, слышны чьи-то голоса, но единственное, что сейчас по-настоящему важно — разноцветные осколки, вязкость основы, гладкость камня. Все прочее может подождать.
В этом мире он встречает знакомых. Голубые глаза и светлые волосы женщины, которая приходит к нему, укутавшись в плащ, спрятав кинжал, напоминают о... о многом. Императрица смотрит на него, аромат её духов — две, только две женщины в этом мире имеют на него право — окутывает горьковато-пряным облаком, на губах словно осели крупинки соли, как в детстве, когда... Карлос, Ротгер, Рамон, они все были и есть — он надеется, во всяком случае, - и воспоминания о белых парусах помогают держаться на плаву. Когда приходит известие о смерти правителя, он успевает только одно — на миг прижаться губами к тонким пальцам императрицы, с изяществом, которое незнакомо — не должно быть знакомо — телу мозаичника из страны, завоеванной варварами. Прежде, чем его вышвыривает из этого мира, прежде, чем ладони успевают сжать очередную бусину, он видит её глаза — расширившиеся, словно от страха, а в них — свое отражение.
...в его руках — тонкое полотно, которое он — с поклоном, почтительно опустив глаза — подносит своему повелителю. Тот лениво промокает губы, перепачканные апельсиновым соком, небрежно бросает ткань на пол. Подхватить её, отступить — дальше, дальше — замереть. Незначительный раб вряд ли заинтересует кого-то из придворных, толпящихся вдоль стен, но глаза лучше опустить. Мог ли я подумать, отстраненно думает Рокэ, что однажды смерть окажется тем единственным, что я пожелаю преподнести моему владыке? Когда тот падает на подушки, Рокэ поднимает глаза. Синие — эта деталь не меняется, - словно ярчайшая из красок Картады. Смотреть в них больно — тебе и должно быть больно, думает Рокэ с внезапным ожесточением, мы же друзья, не правда ли, мы были друзьями, а ты использовал меня, старый друг. Неужели ты хотел, чтобы все закончилось именно так: среди шелковых подушек, апельсинового сока, жадных взглядов придворных, жары и липкой сладости, разбавленной ядом? Его отправят в ссылку, конечно же, но Рокэ не успевает узнать точно. Он многое бы мог сделать в этом мире: армия, друзья, враги, женщины, но бусина уже растворилась в темноте, а следующая скользнула в руку.
...ему восемнадцать и он идет по незнакомому городу, запрокинув голову и почти не глядя под ноги. Над ним нависают балконы, увитые цветам, колышутся холсты, вывешенные на просушку, слышится стук гипсовых моделей и смех натурщиц. Здесь художники пишут портреты прохожих и силуэты знакомых, зимние дожди и летнюю прохладу, сочную зелень и бледную желтизну ранних плодов. Рокэ замечает краем глаза чьи-то объятия в дверях одного из домов, слышит звонки велосипедов - он знает, что это, ведь теперь это и его мир, - и смеется, беспричинно и сумасшедше. Жить, жить, жить, никогда ему не хотелось этого с большей силой, разве что той весной, когда девушка с лиловыми глазами собирала рассыпанные ландыши. На него никто не оборачивается — ранее лето, влюбленные и безумцы проводят здесь дни напролет, наслаждаясь тем, как пульсирует жизнь на этих улицах. Сейчас Рокэ выглядит как и всегда – как день, год, жизнь назад, - синие глаза, черные волосы, серебряные ободки колец… На мостовую перед ним падает цветок, и Рокэ, подхватив его у самой земли, склоняется в изящном поклоне. Девушка, прислонившаяся к перилам балкона, похожа на Эмильенну. Она смеется, накручивает на палец прядь светлых волос, звонко кричит что-то. Рокэ не понимает, не хочет понимать, только чувствовать: гладкость кожи, мягкость губ, легкая дрожь… Когда он целует её, то почти слышит смех Леворукого, раскручивающего и обрывающего нить.
...стук каблуков далеко разносится в жарком воздухе, кто-то отсчитывает терции, слышится тяжелое дыхание загнанного быка. Рокэ проходит мимо, не смотрит — зачем, он и так знает, что чувствуют оба. Брусчатка площади такая горячая, что кажется — вот-вот она расплавится и, словно каменная река, потечет дальше — к океану. Он вспоминает каменных черепах, которые, тяжело притираясь друг к другу, ползли по Надору, и пожимает плечами. Отдам свою душу песчинкам стеклянным... Я ведь и отдал, думает Рокэ, так почему же ничего не закончилось? Или, вернее, почему не началось? Разве не должно быть что-то более... определенное? Должно? И кого же ты записал в должники, переспрашивает внутренний голос? Я вернусь, упрямо отвечает Рокэ, и неважно, что буду должен я.
… Иду неустанно, шепчет он, тихо, на грани слышимости, на сердце и сладко и странно... Так странно, что Рокэ даже не пытается сопротивляться. Он идет, не глядя на дорогу, и останавливается только на берегу. Океан шумно вздыхает, оставляя следы пены на песке. Рокэ пишет свое имя, потом ещё имена — тех, кого он хотел бы увидеть, прежде... Прежде. Волны размывают буквы, превращают их в морисскую вязь, и Рокэ, улыбнувшись, почти бежит вдоль берега, глядя, как гаснут последние лучи солнца.
…он танцует фанданго на площадях жарких городов, раскинувшихся на берегу ленивых рек, обнимает знакомых и незнакомых женщин на улицах, убивает тех, кто хочет смерти для него, и тех, кто не хочет её для себя, улыбается и никогда, никогда не забывает о том, что его ждут. Девушка, которую он кружит в танце, смотрит на него в упор, и в её глазах не отражается свет. Рокэ смеется – это не страшно, совершенно, и она тоже смеется, и кивает ему, выскальзывая из объятий. Подожди, говорит Рокэ, подожди. Скоро ли?.. Девушка пожимает плечами, раскрывает веер, постукивает каблуком об пол. Ну а чего ты ждал, думает он, неужели ответа? Она улыбается, и Рокэ слышит стук раскатившихся бусин.
…он снова идет, но вокруг нет ничего. Темно и пусто, нигде-и-никогда, но Рокэ знает, что нужно идти, просто идти и, в конце концов, он узнает ответ. Иногда он слышит чьи-то голоса, но он не оборачивается, зачем? Гоняться за химерами не в его обычае, и темнота разочарованно смолкает. Рокэ идет, чувствуя, как разматываются спутанные нити реальности, думая о том, что если и это – не его мир, что ж, он отправится дальше. Упрямство родилось раньше первого из Алва, и этой семейной традиции он не изменит.
...Рокэ открывает глаза. Темно — но не так, как в пройденных лабиринтах. Просто темно. И каменная стена, к которой он прислоняется, слишком уж шероховатая, никакой искусственной гладкости. Он выпрямляется и делает шаг вперед.
Когда он выходит наружу, то сразу понимает, где оказался. Ночь отступает медленно, горизонт даже не начал светлеть, а в воздухе разлит горьковатый запах увядающей гербы. Рокэ опускается на землю, проводит рукой по примятой траве, заново осознавая мир — и себя в нем.
...Иду неустанно, думает он. Иду.