Похмельная записка на мятом клочке бумаги

      Мы сидели на подоконнике и курили что-то давно приевшееся. В темноте. Я молчал, а она что-то мне говорила, но молчала тоже, говорила взглядом; что-то пыталась мне донести, но не могла понять, как нужно. Все перепробовала: слова, крики, даже стукала кулаком меня по плечу, а я оставался глух. Я видел отражение своих глаз в стекле. Они были влажные толи от холода, толи от того, что моя душа постепенно покидает мое тело. Через глаза. Через выделение слюны. Даже когда я сру, частичка души смывается вместе с дерьмом в унитаз. Такая моя позиция. Я стал чаще об этом думать, после того, как умерла Света. Ослабевший и полностью измученный, я больше не в силах сопротивляться подобной философии. Когда кто-то уходит из твоей жизни — кто-то важный — остается пустота. Резервуар наполовину опустел, и у тебя остается только два выхода: снова заполнить его до краев или попросту осушить. Я не знаю, что выбрал я, точнее, не знаю, что я сделал. Я выбрал вариант, но какой именно, сказать очень сложно. Я думаю, что в данный момент я стою над раковинной и выливаю остатки моего «я» в трубу. Потому что, я не чувствую себя счастливым, но где доказательство того, что я был бы счастлив, если бы открыл кран и стал доливать в резервуар по чуть-чуть. Тогда он был бы полон. А тогда я был бы счастлив? Ведь содержимое в резервуаре уже не то, что было раньше. Короче я запутался, совершенно увяз в этих сомнениях. Маша сидела рядом и сверлила меня взглядом. Я смотрел же в окно на свои глаза. Пошла затяжка и мои пальцы осветил тлеющий табак сигареты, глаза стали ярче. Они голубые, надо же! А я и забыл. — О чем думаешь? — спрашивает вдруг Маша. Ее голос звучит твердо и громко, хотя может мне это показалось после долгой тишины. — Ты кричишь? — спрашиваю. — Эм, нет. Я нормально спросила. — Да? Мне показалось, что ты крикнула. Не кричи больше, пожалуйста. Я дышу и пар изо рта влетает обратно в кухню. Подоконник холодный, словно лед, но мы с Машей укрыты моим пледом. Только ноги мерзнут. — Слушай, прекращай это, пожалуйста. Я за тебя беспокоюсь. — Спасибо тебе большое, — я говорю тихо и спокойно, словно курю косяк, а не сигарету «LD». — Артем, послушай, — она взяла пальцами мой подбородок и повернула мое лицо к себе. Пальцы были словно лед и пахли сигаретой. Совершенно без причины, я подумал, что под одеждой она гораздо теплее. Мне захотелось засунуть руки под ее свитер и дотронуться до груди. Без причины. — Не надо, — говорю. — Нет, послушай: когда ты в последний раз с кем-нибудь говорил? Ты хоть в университет ходишь? — Ну его к черту. Ее пальцы проходят по моей шее, погружаясь в бороду. Она гладит меня по коже и поднимается к уху. Во второй руке у нее сигарета, а на лице недовольство, чуть ли не злость на меня. Странно связывать ее лицо и руку. Мне кажется, что ей плевать, если глаза и руки не верны одной цели. — Тебе нужно чем-то заняться, чтобы отвлечься. Она бросила тебя сама. Ты не виноват в этом, ты не плохой человек. Она умерла. Я твержу себе это каждую минуту. Я бы не страдал так от того, что она ушла к другому — это слишком мелкая проблема, для таких страданий, как у меня. Ее смертью можно объяснить эти тяжелые переживание. Умерла. Умерла. Да, так легче. — Я не знаю, — говорю. — Может я и не плохой, но мне от этого не легче. После того, как она ушла, у меня все наперекосяк. Я не могу даже из квартиры выйти — мне страшно. Даже поход в магазин может довести до ручки. У каждого человека свои «точки», на которые не стоит нажимать. Каждый ведет свою борьбу, и только он понимает насколько велики жертвы. — Пойдем завтра в университет вместе. Я тебя не брошу сегодня и завтра тоже не брошу… Посмотри на меня, Артем. Пожалуйста прекрати. Я горячий пластилин — из меня хрен что вылепишь, но я и на атомы не развалился. Бесполезен, но не совсем. — Ты представляешь — четыре года вместе. Дни в поцелуях, а потом такое. Одна ночь с новыми людьми, и у нее уже новая любовь. — Я не думаю, что у нее «любовь». Она просто захотела свободы. Захотела новые ощущения… Просто отпусти ее, Артем. Она же отпустила. — Выбросила, — поправляю ее. — Тем более. Моя челка упала мне на глаза, и Маша ее поправила. Я поправил ее челку, которая в этом не нуждалась, и улыбнулся. Маша улыбнулась мне и замурлыкала. — Ты такой милый, правда-правда. Не переживай так из-за нее. В конце концов у тебя светлая душа. От тебя тепло исходит, очень сильное. — Не могу с этим согласиться. — Почему? — Я крестик потерял, когда от меня ушла Света. — Как так? Я пожал плечами. У меня заболела голова. Вчера я здорово обкурился сигаретами — выкурил целую пачку за ночь, и почувствовал тошноту и металлическую боль во лбу. Не знаю, почему, но мне было плевать на это. Пытался написать статью для журнала, но ничего не вышло, поэтому выключил свет во всей квартире, сел на ковер и стал курить одну сигарету за другой, пока не кончилась пачка. Сейчас я курю уже вторую, точнее закуриваю. Маша это видит и отбирает пачку и засовывает ее в задний карман своих джинсов. Она вынимает сигарету из моего рта и говорит: — Ты уже достаточно покурил. Или ты хочешь, чтобы было как вчера? Я ей написал об этом сегодня днем, как проснулся. Тогда меня все еще колбасило, но сейчас мне лучше, и я хочу курить. — Верни сигарету, Маш. — Давай по-армейски, — предлагает идею Маша. Я киваю. Смотрю, как она зажигает спичку и раскуривает сигарету. Я молчу. Меня шатает, хоть я и сижу на подоконнике. Я поправляю плед на плече, но от этого он падает с ее плеча. Она недовольно мычит, пытается поднять его, но я ее опережаю и укрываю ее сам. Она еще раз мне улыбается и смотрит в глаза. Я спокоен, словно штиль. — Так что с крестиком, Артем? — Она выдыхает дым в окно, но он возвращается обратно в кухню — мартышкин труд. — Не знаю. Потерял, — говорю. — И тебя это тревожит? Видишь в этом знак? — Дело не в том, что я вижу знак или не вижу его. Просто, странно, что я потерял все сразу: сначала Свету, а потом и крест. Причем, я помню, как трогал его в автобусе, когда ехал на встречу. Когда я вернулся домой, его уже не было на мне. — Она делает пару затяжек и передает сигарету мне. Я делаю три. — Цепочка порвалась, когда меня били. Мне так кажется. Но это не так важно. Важно то, что я теперь спать не могу нормально. Хочешь верь хочешь нет, но с тех пор я вижу одни кошмары. Совсем боюсь спать по ночам. — Такое бывает на нервной почве. — Согласен. Но, когда я пью, я не слышу шума на кухне и кошмаров тоже нет. Я передаю ей сигарету. Она ее не берет. Смотрит мне в глаза, словно увидела призрака. — Какие шумы на кухне? — она оборачивается и осматривает темное помещение. — Тут ночью кто-то ходит. Поначалу я с ума сходил, но сейчас привык. — Артем, это не нормально. Слышать шумы и видеть кошмары… Притом ты вечно один, черт подери! Слушай, прекращай этим заниматься. Тебе нужно найти кого-то! Ходи в университет, гуляй, не знаю… хоть со мной. Я вот в парке давно не была — давай сходим. — Маша, шумы реальны. Я тебе говорю, что они появились после того, как пропал крестик… — И ушла Света, — добавляет она. — И это тоже, да. Мы ни к чему не пришли. Говорили, пока не закончилась сигарета, а после ушли в зал. Мы сели на диван, я включил песню на ноутбуке. Маша сидела, освещенная экраном, и смотрела в кухню. Заиграл Боб Дилан «The Times They Are A Changin». — Самое то, — говорю. — Да уж, выбрал саунд. Пока мы курили у открытого окна на кухне, в квартире стало прохладно. Мы сидели, укрытые шерстяным пледом, и упирались спинами в стену. Я сделал музыку громче, чтобы не слышать тишину. Маша сидела и дрожала. Я взял ее холодную руку и стал греть. — Ты так с ума сойдешь, — говорит. — Пожалуйста, не надо так смотреть на мир. Прекрати искать знаки. Тебя так выгонят из университета. Ты себе жизнь сломаешь из-за нее. Она ушла и теперь с другим — смирись, ведь ничего не изменить. — Да будь, что будет, — говорю. — Фатализм? — Я подожду… Давай ложиться, — говорю. Я потянулся к ноутбуку, чтобы выключить его. Маша сняла джинсы и свернулась у стенки. За окном два часа ночи, мне страшно ложится, но у нее завтра экзамен. Я полежу рядом, просто полежу, может и пронесет сегодня и никаких кошмаров не будет. — Спокойной ночи, — говорю. — Спокойной ночи, — говорит она. Стало совершенно тихо. Темная квартира погрузилась в мертвую тишину, от которой я уже устал. Дайте мне звуков, дайте мне что-нибудь, чтобы не слышать тишину. Я закрыл глаза и тут на кухне что-то хрустнуло, точно сломалась кость. Хрустнуло, словно кость, обернутая в пластиковую бутылку из-под колы. Потом звук когтей по линолеуму и снова тишина. Я накидываю на лицо подушку, закрываю уши. Опять началось. Я почувствовал, как слева от меня под подушку проникает Маша. Она носом упирается в мое ухо и шепчет: — Что это было? — Ты слышала? — Господи, что за херня? Я думала, тебе это мерещится. А тут взаправду… Я слышала, там кто-то скребётся… Я молчу. Недолго, но молчу, прислушиваясь к звукам на кухне. — Эта херня началась после того, как я потерял крестик… в ту ночь, когда меня бросила Света. Маша укутывается в мои волосы и прижимается ко мне всем телом. Ей страшно, а я уже устал. Я поворачиваюсь к ней лицом и обнимаю ее левой рукой. Под кофтой она очень теплая, как я и думал. Что за чертовщина творится в моей жизни, я не знаю, но это точно потому, что я стою, возвышаясь над раковиной, и опустошаю свой резервуар. Определенно.