На контрасте

Он работал барменом в даунтауне. Сквало иногда заходил туда выпить – текила, коньяк, ром и самбука, Сквало не пил только виски, потому что виски всегда пил Занзас. За десять лет воротило от одного запаха. Он постоянно улыбался, между его пальцев, мелькая, перекатывались прозрачные пакетики, утекая в руки надёжных клиентов. Кокс, таблетки, ампулы – не было того, чего он не мог достать. Сквало никогда не пробовал ничего тяжелее травки. Сквало просто нравилось, как он мешает коктейли. Они не разговаривали. У него было обострённое чувство опасности и он никогда не нарывался зря. Он был барменом, а казался всемогущим. Сквало всегда оставлял ему хорошие чаевые. – Водка, лимон и лайм, – попросил Сквало однажды. Были плохие ночи – середина осени, сильные ветры, сырость. Обрубок руки ныл на непогоду, ныла и рассечённая бровь. Грёбаный Занзас и его грёбаные стаканы. Бьякуран толкнул к нему низкий бокал, тот остановился ровно у здоровой руки. Сквало было интересно, с каким лицом Бьякуран дерётся и с каким трахается; он не собирался удовлетворять свой интерес. У него была работа – иногда весёлая, иногда нудная, всегда грязная, свой собственный стиль и своя слава, ушибленный на всю голову босс – он передёргивал на Занзаса, когда им было пятнадцать; ничего личного, просто у Сквало всегда стояло на силу, – и куча дел. По средам и пятницам он просиживал штаны за стойкой в дешёвом баре, хотя в особняке оставалось столько выпивки, что ею можно было бы заполнить бассейн. – И как ты пьёшь эту кислятину, – спросили над ухом. Сквало не обернулся, Бькуран со смехом опустился на соседний стул. – Ты бы видел своё лицо. – Катись отсюда. – Как нелюбезно. Он, казалось, был сразу везде – вскакивал и садился, вертелся на сиденье, болтал ногами, закусив большой палец. Жёлтый полумрак добавлял ему цвета, тату под глазом казалась фингалом. – Моя смена закончилась пятнадцать минут назад. – Тщательно выверенная небрежность, шутливый тон, колючий взгляд – следующим должно быть “я живу неподалёку”. Сквало он не нравился – ни тон, ни взгляд, ни сам Бьякуран. У Сквало вставало на силу и на этого щенка в белом, с татуировками, шрамами, беспорядком на голове, беспорядком в ней, в этом не было никакого смысла. – И удобно тебе ходить с такими длинными? – спросил Бьякуран. Его пальцы вертели-накручивали прядь, словно в этом не было ничего такого, словно Сквало не мог нарезать его руку мелкими кубиками. – Катись отсюда, – повторил он. Бьякуран, улыбаясь, качнулся ближе – от него пахло приторным, сладким – и сказал: – Без проблем.

***

– Эй, крутая форма. Сквало обернулся. Бьякуран стоял на пороге, на табличке над его головой было выбито “Джессо”. Сквало стряхнул кровь с ладони – ублюдочный Кабрера даже сдохнуть не мог, не изгадив всё вокруг, – захлопнул за собой тяжёлую дверь соседнего офиса. – Никогда не видел тебя в чёрном, – сказал он в ответ. Бьякуран просиял, склонил голову к плечу, потом нахмурился – от смены выражений на его лице начинало укачивать. – Я бы предложил тебе кофе, – произнёс он с сожалением, – но, кажется, ты спешишь. У лифта послышался припадочный смех Бельфегора, следом унылый голос мальчишки. Тридцать этажей офисного здания, камеры на этажах, восемь запасных лестниц, толковая администрация, которая не вставляла палки в колёса. – Скоро приедут прибраться, – отозвался Сквало. – А потом у вас будет новый сосед. Бьякуран хмыкнул, развёл руками – от него веяло безобидностью, такой наигранной, что сводило зубы. – Не страшно, мы знаем, как уживаться. Мы, мы, мы. Сквало ничего не слышал о семье Джессо и никогда не занимался дурью напрямую. У него не было причин любопытствовать. Он кивнул, даже не посмотрев в его сторону, и уже на ходу бросил: – Бывай. Вечером он набрал Каваллоне. Его старый, старый, до тошноты старый друг тоже не занимался ничем напрямую, но знал всё и помнил всех. Улыбчивый, сияющий, трогательно неловкий – его до сих пор любили те, у кого он вырезал семьи и поглощал империи. Каваллоне верили, Каваллоне обожали, ему прочили политические посты. Дино путался в частях тела, падал со сцен, неловко смеялся в микрофон и говорил, что он совсем не представителен, что он всего лишь мелкий бизнесмен, и это не для него. Если бы не было Вонголы, Каваллоне бы контролировал семьдесят пять процентов Италии, но он не хотел и не любил зарываться. Сквало это нравилось – он всё ещё не планировал его убивать. Даже когда тот простецки ржал в трубку как обкуренный школьник. – Ты решил сменить род занятий? – Каваллоне. – Или Вария… расширяется? Сквало досчитал до трёх, сжал трубку до хруста и рявкнул: – Это личное дело, тупой конь, просто слей мне чёртовы архивы! На другой стороне повисла тишина. Через секунду ноутбук Сквало отозвался коротким кваком, ожил экран. – Расскажешь? – спросил Дино. У него был серьёзный голос, улыбка прорезалась лишь в самом конце. Сквало представил, как это будет – белая вилла, сияющая на солнце, зелёные холмы, ящик вина, и второй, и третий, хохочущий Дино, сползший под стол, и нелепая история без конца и начала. – Как-нибудь потом, – буркнул он, отключаясь. Джессо оказались маленькой семейкой, одной из десятков таких же. Они толкали наркотики, перекупая то у кубинцев, то у каморры, не замахивались ни на что крупное, не лезли в другие сферы. Никого не интересовал их босс или местоположение, в отчётах бдительного Каваллоне не было даже офиса в здании на тридцать этажей. И ни слова о Бьякуране. – Что сегодня? – спросил он, натирая бокал для мартини. Сквало разглядывал его – как мог отстранённо – и пытался хоть что-то понять. У него было чутьё – на людей, на ситуации, на места и на время. Бьякуран был нелепицей, белым пятном, с ним ничего не было ясно. – На твой вкус. На свой вкус Бьякуран сотворил нечто кошмарное – яркое, ягодное, сладкое до смерти и, казалось, совсем некрепкое. Сквало быстро допил его и заказал ещё. Это стало ошибкой. – Я заберу его, – насмешливо сказал Бьякуран. Сквало попытался пошевелиться, но не смог. Холодные ладони забрались под куртку, обхватывая за талию, и стащили его со стула. У Бьякурана оказалась студия – просторное место со скошенным потолком и окнами до пола. Была глубокая ночь и было светло; телещит напротив красил стены попеременно в красный, зелёный и оранжевый. Сквало приподнялся на локте. – Ты охренел? – спросил он негромко и тут же заорал: – Да я тебя заживо прикопаю, дебил! Бьякуран метнулся к нему, закрыл рот липкими пальцами. – Тише, – шепнул он, хохотнув, прижался лбом ко лбу. – Мы ведь не хотим, чтобы кто-то вызвал полицию. Он был тёплым, он пах безумием и ванилью. Сквало медленно отстранился и тихо, очень вкрадчиво сказал: – Или ты сейчас же объясняешь мне, какого чёрта, или я тебя прикончу. Бьякуран улыбнулся – непривычно; он улыбался почти всегда, но никогда – так неприятно. Сощурил глаза. – Я думал, это понятно, – заметил он. У его губ тоже был оттенок ванили. Ему не шло. Сквало не отказывал себе в удовольствии – он вылизывал его рот, трогал языком дёсны и нёбо. Не хотелось ничего говорить. Он сказал: – Ты правда думаешь, что я такой идиот? Бьякуран неровно дышал в щёку; не было видно ничего, кроме смешавшихся волос. Сквало продолжал: – Бар в даунтауне, офис рядом с Кабрерой, то, как ты толкаешь наркоту, то, что её толкаешь именно ты. – Ты идёшь по неверной дороге, – шепнул Бьякуран, потрогал, словно сомневаясь, руку выше крепления протеза, погладил костяшками снизу вверх. Сквало вздрогнул, стиснул свободной ладонью ворот его растянутой футболки. – Слушай, ты… Бьякуран покачал головой. Его большой палец пощекотал ложбинку на сгибе локтя, пополз выше под рукав. – Тебя не касаются мои дела. Он играл на контрастах, делая это, как делал всегда: цепкий взгляд и нежное, интимное движение сочетались так же, как безупречно ангельский вид, браслеты с шипами, цепочки на джинсах и набитая под глазом картинка. Это было как наваждение. Сквало натянул ткань так, чтобы она врезалась в шею; Бьякуран даже не попытался высвободиться. Сквало проигрывал ему, проигрывал безнадёжно и как никогда в жизни. Решение болталось на поверхности, отрицать это было бы глупо. – Надеюсь, у тебя есть что-то удобнее дивана. У них была ночь – множество кривых кусков, сложенных в одну линию. Сквало вылизывал шрамы на его лопатках – эти широкие глубокие борозды, похожие на следы от срезанных крыльев, – гладил вдоль позвоночника. Бьякуран, безвольно раскинувшийся на постели, в одно мгновение превращался в сгусток энергии; от него не было спасения. Он жалил поцелуями – насмешливый, несдержанный, – сверкал глазами, обхватывая губами член, нарочно зажимал волосы, стесняя движения. Сквало заламывал ему руки, раздвигал ноги коленом, утыкая лицом в подушку. Этому не было конца. Утро рухнуло на них, придавливая своим весом. Нечеловечески хотелось спать. – Где, твою мать, тебя носит? – орал в трубку Занзас. Сквало пытался собраться под эти вопли – Бьякуран тянул мятую футболку из его рук, тихо смеялся, обещал сделать ему кофе с зефиром. На другом конце города Сквало ждали не то чехи, не то поляки. Сквало согласился на кофе – ленивый и неспешный, с лёгким привкусом проведённой ночи, – а потом велел таксисту гнать, как будто он при смерти. По пути была одна из левых квартир; он не успевал принять душ, но успевал взять оружие. В 9.05 Колек Ружевич разбирал почту, пытаясь запихать тушу в массивное кресло, в 9.07 – успел обделаться и рыдал, как ребёнок. Сквало водил мечом перед носом, пока он загружал файлы на сервер. После кофе ему требовался кофе, но секретарша Ружевича, подвывая, угнездилась под столом в приёмной. Отчётливо пахло дерьмом; сам Ружевич не переставал сорить словами, именами и датами. Сквало слушал его вполуха, наблюдая за процентами загрузки, и не сразу обратил внимание на знакомую фамилию. – Это всё он, говорю вам! Этот ублюдок, он подмял всех торгашей в трёх соседних районах, никто ничего не успел… Никто даже не знает, откуда он взялся, он как будто знает всё наперёд. Сквало было всё равно, это не было его работой. Сквало не было всё равно. – Как, ты говоришь, его зовут? Загрузка завершилась, окно свернулось, открывая розовые рододендроны. Исполненный надежды Ружевич назвал имя и сдох, не успев обделаться снова. – Не ожидал увидеть тебя так скоро. У Бьякурана в руках был обычный продуктовый пакет, из которого торчали багет и край упаковки зефира. Сквало ухмыльнулся, отлипая от стены. – Пошли внутрь, есть разговор. Они не дошли никуда – хлипкая дверь тряслась, стуча об косяк, Бьякуран стонал и смеялся, пряжка ремня то и дело била Сквало по колену. Контраст проявлялся снова – грубая джинса, стянутая до середины бедра, на правой ноге, голая кожа на левой. – Зачем ты приходил? – невнятно спросил Бьякуран. Он блаженствовал, закидывая в рот белые куски маршмеллоу и пытаясь одновременно вытереть волосы; с него натекала вода, оставляя на ковре тёмные пятна. Сквало лежал на его кровати в грязных ботинках и смотрел в потолок. – Разве нужна причина? – заметил он; горло саднило, губы потрескались в углах. Сквало встал, положил ладонь на его холодный влажный живот, провёл пальцами по шрамам на рёбрах. – Не вставай у нас на пути, – сказал он, сжимая в кулаке мокрые пряди. Брызнули капли, потекли вниз по спине; Бьякуран выгнулся, глядя из-под ресниц, и Сквало почувствовал то, чего не чувствовал никогда прежде. Беспомощность. – Не буду, – торжественно пообещал Бьякуран, улыбнулся, кивнул как китайский болванчик. – Я не буду вставать у вас на пути. Он был честен; дело было не в том, что Сквало ему не верил. Бьякурану не нужно было вставать или не вставать на пути, после таких, как он, пути не оставалось вовсе. Это был шах и мат. Сквало прикрыл глаза, теряя интерес; Бьякуран гладил его член – кончики пальцев сморщились от воды, ощущение было странным. – Мы ещё встретимся, – шепнул он. Это не было клятвой или угрозой, его голос выдавал запретное, томительно сладкое – предсказание будущего, уже свершившийся перейдённый рубеж. Сквало не сомневался. В ушах стояло “это будет мой мир” – воспоминание на грани сна, неловкое и спонтанное, как романтическое признание. Снаружи шёл дождь, он барабанил в стёкла, размазывая по стеклу цветные огни рекламы. Когда Сквало вернулся в следующий раз – мансарда была пуста; дни тишины выматывали, очертания лица стирались в памяти. Никто не верил, что маленькая семья без истории станет опасной. А потом началась война.