Ручной зверь

Внутри Диппера — дыра. Просто глухая пустота и звонкое эхо с отголосками криков о помощи. Диппер улыбается. Потому что мальчикам, которым ещё нет восемнадцати, так положено. Положено по уставу быть милыми, со срывающимся голосом и забавно злиться на это «миленький». Дипперу положено. А внутри дыра размером со вселенную. Только без звёзд. Вообще без ничего. Темнота, глушь и холод. И ночами Диппер пропадет там вновь и вновь. И дрожит от страха, и рыдать хочется. Но. Но мальчикам с дырами в сердце положено кулаки сжимать да губы кусать, чтобы никто не понял. Чтобы собственных всхлипов не слышать. Чтобы стыдно не было. Но в собственных кошмарах всё страшнее и страшнее. И дыра эта пахнет одиночеством и липким отчаянием. Диппер боится засыпать. Потому что знает, что там будет. Знает и боится собственных монстров, которых вырастил, судя по всему, тоже сам. И теперь остаётся только тоскливо усмехаться и, кусая губы, пытаться перебить в себе страх и заглянуть личной тварине в глаза. Но в глазах этих слишком много собственных грехов, ненависти и неправильных поступков. И, смотря в глаза, лишь страшнее становится, и бездна всё глубже затягивает, и улыбаться отчего-то сложнее становится. Диппер боится, что когда-нибудь разучится вовсе. И это кажется хуже кошмара, что повторяется вновь и вновь. Потому что близкие начнут понимать, беспокоиться, бояться. А Дипперу, как никому другому известно, что бояться — это так ужасно, отвратительно, низко. И картонная храбрость тут тоже не поможет. Ничего не поможет. В спасение Диппер уже не верит — как и в Бога и самого себя. Но спасение ниспадает на него тёплыми объятьями и шепотом на ухо: — Боишься, сосновое деревце? Диппер дергается скорее интуитивно, нежели от испуга. В его голове он же хозяин. Верно? Хотя когда в его голову пробирается Билл Сайфер уже ни во что не верится. — Руки… человеческие? — Диппер смотрит на обнимающие его со спины руки — кожа бледная, длинные пальцы и ни единого пореза и шрама. — Ты же чертов треугольник, Господи. Билл смеётся едва ли не на ухо — и в смехе этом Диппер слышит тепло какое-то, совсем несвойственное демону, да и твари, прежде всего. — Рад, что ты считаешь меня своим господом Богом, дитя, — и прижимается ещё ближе, зарываясь носом в мягкие вихры волос. — Не так страшно, да? А Диппер и впрямь ощущает, что страх совсем не чувствует, лишь так, пальцы едва дрожат, но это мелочи по сравнению с тем, что он обычно испытывает. А обычно его тошнит, перед глазами всё плывёт и из груди рвутся надрывные рыдания. — Отвали, а? — скорее для вида, нежели он правда хочет, чтобы внезапное тепло, что почему-то успокаивает чересчур, куда-то пропало. — Ты же не забыл, что я умею читать мысли? — и смеётся опять. С каких пор Билл вообще заимел себе вполне такой человеческий смех — или это в комплект к его вроде как тоже человеческому телу? — А ещё я не забыл, что ты демон. — Мы в твоей голове, малыш. Сейчас всё по твоим правилам. Хочешь — прогони. Но ты не хочешь, — и усмехается, трясь о макушку. — Ты же по-любому можешь что-нибудь утворить. Например, свести меня с ума, — Диппер задумчиво кусает губу, прикидывая ещё парочку возможных вариантов. — Могу, — он кивает и зарывается пальцами в копну волос, перебирая тёмные пряди. — Много чего могу. Но из всех весёлых вариантов выбрал самый тупой и унизительный, — и вздыхает, натужно так. — Унизительных? — Демон спасает какого-то человека от его кошмаров, ха-ха, смешно, похлопай мне. Диппер вздрагивает и поражённо поворачивается к нему. Ладно, если что-то Диппер и готов был признать в Билле, так это его вкус. Потому что его человеческое обличье правда было… крутым. У Пайнса даже крутится на языке это приторное «сексуальный». Он был чертовски хорош. — Нравится? — и улыбается широко. — Ох, чёрт, только не улыбайся, — Пайнс морщится — острые зубы, совсем как у акулы, не внушали совершенно никакого доверия. — Так лучше? — и снова улыбка, и зубы человеческие, только клыки неестественно острые. — Намного, — он кивает, косо поглядывая на Билла. — Так, зачем тебе это? Сделки не жди. — Глупо думать, что мне что-то нужно от тебя. Считай, что это просто моя маленькая прихоть, — и снова обнимает, заставляя уткнуться в шею. — Как ты это делаешь? — Диппер ощущает запах сахарного печенья и какао — далекий запах детства. Уютные вечера, никаких забот и кошмаров. — Твоя голова мне всё-ё-ё рассказала, и даже то, о чём ты пока не догадываешься, — его пальцы беспорядочно зарываются в волосы, перебирая. — Разве так бывает? — Человеческое сознание — удивительная вещь, мой мальчик. Диппер фыркает, утыкаясь носом в тёплую шею. Относительно он понимал, что обниматься совсем не по-дружески с мужчиной-демоном как минимум странно. Но и было бы глупо отрицать то, что его тепло — такое порочное и грешное — действительно успокаивало. Совсем не настоящее тепло. Да и не его вовсе — скорее собственного сознания Диппера. И сам он не знает, почему у него не получается в собственной голове поставить на место Билла, допустим, Венди. Быть может потому, что он и не хотел вовсе. Или потому, что его руки — сильные, в которых столько могущества, и которые именно ему в данный момент не вредят, дарили странное чувство защищенности и собственной важности для Билла. Быть особенным для демона — это вообще привилегия, или так, нечему тут радоваться? Этого Диппер тоже не знал. В последнее время он слишком многого не знал, и это просто невероятно раздражало. Пайнсу кажется смешным, что в его ночном кошмаре сейчас демон, и от этого кошмар должен становиться ещё ужаснее. Но… но Диппер не ощущает страха в горле, дрожи в ногах и вспотевших ладоней. Вместо этого — тёплые руки и горячие дыхание возле шеи. — Прими меня за своё спасение, дитя, — и сильнее прижимается горячими губами к виску, из-за чего Диппер вздрагивает и весь напрягается. — Это фраза странно звучит, — Диппер качает головой, закрывая глаза. — Успокаивающе?.. — Я так тебя ненавижу, — шепчет Диппер, опуская голову, и слыша ритм его сердца. Так забавно — у демона внутри стучит человеческое сердце, которое, наверное, способно что-то чувствовать. — Билл, что ты сейчас чувствуешь? — Демоном не положено что-то чувствовать, — его голос на секунду показался отстранённым и холодным, таким, будто самому ему эта фраза кое-как далась. — Ты сейчас не демон, Билл, — он отдаляется, смотря ему в… глаз. Видимо, с двумя ему просто напросто непривычно. Но стоит сказать спасибо, что на втором у него всего лишь безобидная повязка, а не один глаз на пол-лица. Билл хмурится. А Диппер криво усмехается. Демонам нельзя чувствовать, ощущать, быть людьми в реальном мире. Демоном не положено ощущать радость, счастье и уют. Демоном не положено. И лишь в границах чужого разума Билл может примерять на себя разные костюмы и роли — чужие эмоции и чувства. И совершенно неудивительно, что ему это нравится. — Тебе же нравится ощущать себя человеком, да? — Пайнс склоняет голову в бок, не отрывая от него взгляда. — Это унизительно, а не круто, мой глупый мальчик, — он безобидно треплет по голове. Будто и вправду утешать пришел. Будто и вправду защищает от всего самого страшного и пугающего, что сейчас стоит за спиной Диппера, оттого он и боится повернутся. А вот Билл другой — ему не страшно. Потому что столько человеческих ужасов видел, что личная тварь Диппера кажется ему мягкой игрушкой. — Не ври. Мы в голове, если не забыл, — Диппер хитро прищурился, улыбнувшись. — Что ты чувствуешь? — он привстает на носочках, пытаясь дотянуться до него, но даже стоя на цыпочках у него ничего не выходит. — Сердце же бьется, значит чувствуешь, — он проводит ладонью по жёлтому жилету, останавливаясь на уровне сердца, и произносит вслух: — Тук-тук-тук. Ты волнуешься, знаешь? То, что ты сейчас ощущаешь — волнение. Сердце бьется слишком быстро. Билл выглядит удивлённым, таким, будто его чем-то напугали. Будто это ему в голову залезли и сейчас там роются, совершенно без зазрения совести перекапывая каждый грех. — Как ты это делаешь? — Билл сильнее сжимает руки за чужой спиной, заставляя Диппера поражённо выдохнуть. — Человеческое тело — удивительная вещь, мой треугольной друг, — пародируя недавние слова Билла, отвечает Пайнс, хитро улыбаясь. — И знаешь, зачем ты ко мне пришёл? Не из-за жалости. — Потому что я живу здесь, сосенка, — и вновь улыбается. — Поэтому ты мой, Диппер Пайнс. Только мой. Я в твоей голове хозяин, а после меня ты. — Хочешь меня этим напугать? Ты же мне ничего не сделаешь. И тоже не из-за жалости. А потому, что ты… — Заткнись, — и вновь прижимается, заставляя уткнуться в плечо. «Сам знаешь, да?» «Господи-блять. Диппер, молчи, иначе кошмары тебя будут преследовать всю оставшуюся жизнь». «В моей голове живет демон, чем ты меня сейчас пугаешь, Билл?» В руках демона чересчур тепло. И хорошо. И собственная бездна за спиной не страшит, даже не пугает то, что он от неё в метре. Потому что за этим метром — другая тварь. И хоть Диппер её не растил, и даже к себе не заставлял привыкать, но тварь домашняя, и в обиду не даст — потому что надо же ему хоть где-то существовать. И у твари этой сердце стучит ровнее, и ритм успокаивается. А тварь трется щекой о его макушку и обнимает слишком крепко — потому что сам боится ненароком отпустить и потерять Диппера в холодной бездне, в которой всё слишком быстро теряется, пропадает и назад точно не возвращается. Потому что сам невольно привык. Потому что хоть и зверь — и даже человеческое обличье ему не поможет скрыть то, что он тварь — но ручной. И ластится только к рукам Диппера. Диппер просыпается слишком резко, и первое, что он делает — тянется руками куда-то вверх, будто пытается нащупать его, вновь прикоснуться. Но впереди его нет — лишь пустота и ничего более. «Не глупи, малыш». — Ты теперь каждую ночь издеваться надо мной будешь? «Я живу в твоей голове. Весь день. Буду знать твои грехи и неудачи» — Моя главная неудача — ты, Билл Сайфер. В голове смех и издевательское: «Я буду скучать. До следующей ночи, сосенка» — Ты сведешь меня с ума, — и выдыхает тяжело, смотря в пустоту, которая точно его не обнимет. Из Билла — самый отстойной ночной кошмар. У его ручного зверя слишком теплые объятья. У его ручного зверя слишком тёплые губы, и в скулу на прощание целует он тоже, к слову, слишком нежно.