Фонтан

      В книжках пишут, что лучшее лекарство для разбитого сердца, это путешествие, вот и Энжел Вингс, пегаска с красно-карамельной гривкой, скреплённой забавной заколкой-бантиком, лечит своё сердце. Она смотрит из иллюминатора гондолы дирижабля на белые всплески прибоя у берега ещё незнакомой ей страны, различает силуэты пегасов-регулировщиков, направляющих воздушные гиганты – пассажирские аэростаты - к причальным мачтам порта Фьюмичино. И она старается ни о чем не вспоминать, ну или хотя бы думать о соке из красного апельсина. И об одном из фонтанов Рима - ведь там, у этого фонтана, можно склеить разбитое, сшить порванное, починить сломанное – об этом тоже пишут в тех самых книжках. А Энжел Вингс пустилась в путь как раз ради того, чтоб в её жизни всё исправилось и наладилось – таким вот волшебным способом. И как только дирижабль застывает у своей причальной мачты, пегаска в нетерпении вскакивает со своего места, и, несмотря на вежливое «Attendere prego, signorina, non abbiamo attraccato.» бортпроводниц, бежит к ещё закрытому люку. Наконец, спустившись по трапу, она оказывается среди толпы нерешительно топчущихся пассажиров, и ей приходится медленно шагать вместе со всеми, поглядывая на беспристрастные стрелки указателей и подрагивая крылышками от нетерпения.       Суета порта, путаница с багажом, неразбериха с автобусами – вот и верь после этого путеводителям: транспорт всё равно ходит, как пожелает, и вот она уже едет в Рим, глядя во все глаза на незнакомую страну, на пейзажи, от которых во рту ощущается вкус корицы. Её сердце чует какое-то волшебство приближающегося города.       Рим существовал всегда. Говорят, его стены уже стояли до того, как пони, пегасы и единороги согрелись у общего очага, а в одной легенде даже говорится о том, что на небе светила ещё были не подвижны, а этот город был уже древним на тот момент. Никто не знает, кто строил Рим, никто не установил, кем были его первые жители, и все пони, в конце концов, согласились не ворошить историю Рима, боясь тайн, скрытых под патиной старины, забвения и непонимания. И, вместе с тем, любопытство притягивает сюда пони со всего света. Сейчас, в автобусе, везущем туристов из порта в Рим, постоянно раздаются восторженные крики:       - Смотрите! Смотрите! Трастэвере! Как зелено! Какие узкие улочки! Какие шикарные виллы!       - Дорогая, это площадь Албании, тут мы с твоей мамой и познакомились.       - Ух, как тут красиво!

И, наконец, общий восторженный крик:

- Колизей!

Энжел Вингс не интересны ни виллы Трастевере, ни площадь Албании, ни даже Колизей. Она здесь ради одной достопримечательности, незнакомой большинству приезжих, но часто описываемой в дамских романах. Ради неприметного фонтана, льющего прозрачную воду на маленькой, удаленной от туристских маршрутов, площади. Пегаска снова вспоминает строки, заставившие её пуститься в дорогу: «И он прижал её к своей широкой груди, и их сердца забились в унисон, а губы слились в жарком поцелуе.» Лёгкий румянец трогает её скулы, а воспоминание вновь жалит её под ложечкой: очень неприятные истории приключаются не с книжными героинями, а с обычными пони, и эти самые беды происходят не из-за козней злодеев или непредвиденных обстоятельств. Горе приносят те, кого считаешь самыми нужными в своей жизни, с кем становишься близкой, а потом оказывается, что всё не так, и они уходят, смеясь над твоими обидами, не сопереживая твоим слезам, пожимая плечами в ответ на твои вопросы. Одиночества не чувствуешь, пока тебя не бросят. И не понимаешь, как сильно любишь, пока ответная любовь не превращается в мираж.

Так случилось и с ней: Лётная Академия Вандерболтов, изнурительные тренировки, радость от встречи с двумя знаменитейшими пони: Рэйнбоу Дэш и Твайлайт Спаркл, прилетевшими тогда решать проблему дружбы среди них, курсантов. А как она гордилась успехом её однокурсников, вернувших тогда свою дружбу и добившихся зачисления в отряд Вандерболтов. И был ещё один курсант: сильный, заботливый, отважный. Он красиво ухаживал за пегасочкой, и она ответила ему взаимностью, а дальше были счастливые дни и совершенно умопомрачительные ночи. Целая неделя. И она подошла к концу. Энджел Вингс рыдала, уезжая из школы, а он обещал приехать к ней, вот только сдаст ещё несколько тестов и пройдёт ещё немного испытаний – сущие пустяки, ну что ты плачешь, право слово! И не приехал. Она писала ему каждый день и не получила ни одного письма в ответ. А потом, итомлённая тоской, безмерно соскучившаяся, села на первый же поезд и поехала в Академию. Увы, оказалось, что никаких тестов и испытаний ему сдавать не требовалось – он не прошёл в отряд, так же как и она, и даже уехал домой на следующем поезде после неё.       Решив, что ещё не всё потеряно, и он просто не хотел её расстраивать своей неудачей в обучении, она поехала в его город, всю дорогу повторяя про себя ласковые слова утешения и прощения, приготовленные для него, но дома он и знать её не захотел, накричал, оскорбил, и пегасочке пришлось возвращаться, глотая слёзы и коря себя за доверчивость и наивность. Дальше потянулись тягучие дни и бессонные ночи, тоска подточила силы, пропал аппетит, пришла осенняя простуда, и лёжа в постели с температурой и кашлем, она прочитала сначала одну легкомысленную книгу, затем другую. И в каждой рассказывалось о возвращённой любви и чудесном фонтане в Риме, этому поспособствовавшему. Неудивительно, что, как только Энджел Вингс выздоровела, она тут же стала хлопотать о загранпаспорте, визе, билетах и бронировании гостиницы. Ну и купила себе чемодан на четырёх колесиках с блестящим замочком и красивой эмблемой на крышке. А ещё выучила, как спрягаются глаголы в том самом языке, на котором говорят в Риме – любой учитель вам скажет, что хоть для начала это очень неплохо, но, конечно же, надо изучать язык дальше. Но ведь пегаска едет только ради фонтана, потому можно обойтись и таким знанием языка. Впрочем, она купила ещё и разговорник, где отметила самые нужные по её мнению слова и выражения: «Come passare?», «fontana» и «zuppa di verdure» . И, наконец, через две недели Энджел Вингс поднялась на борт дирижабля, держащего курс из Кантерлота в Рим.       Всплакнув вместе с мамой на трапе, помахав на прощание копытом отцу, она с серьёзным видом уселась в кресле эконом-класса, намереваясь непременно получить то, чем славится этот чудесный фонтан древнего города. Она так была занята своими мыслями, что за время полета не притронулась ни к еде, ни к напиткам, и так неприветливо буркнула в ответ соседу по ряду, когда он попытался завести с ней беседу, что тот испуганно замолк и уткнулся в газету на весь многочасовой полёт. Пегаска же всю дорогу просидела, важно надув щеки, не вынимая из гривы заколки-банта и не снимая с копыт подковок, и бортпроводники, наверно, решили, что она – чиновница из кабинета Селестии, получившая нагоняй от Её Высочества, и отправленная исправлять свою оплошность в другую страну, потому пытались всячески ей угодить, но даже тортик, принесенный для неё из бизнес-класса, так и остался нетронутым, и «спасибо» от неё они так и не дождались.       «Stazione Termini!» - объявляют в автобусе, и туристы выскакивают из раскрывшихся дверей, стараясь побыстрее забрать свои сумки из багажного отделения. Энжел Вингс оказывается в самом центре толкающейся, суетящейся толпы. Её копыта пытаются дотянутся до чемодана, а глаза обегают всё вокруг: дворец на другой стороне площади, словно нарисованный пастелью – такими теплыми кажутся его стены, каменные шипы монументов, словно знаки победы любви над войной и бедами, кипарисы с тяжеловесной зеленью. Всё это ново, но почему-то не трогает её, не радует и не успокаивает. Она не слышит городской суеты, и когда остается на автобусной остановке одна со своим четырёхколёсным чемоданом, потеряно опускает голову.       - Io ti aiuto?       - Fontana… - молвит пегасочка в ответ, одно из вспомнившихся ей слов, потом вцепляется в ручку чемодана и шагает, держа перед собой непонятно откуда оказавшуюся в её копытах карту города.       Южный вечер старым пыльным бархатом опадает на улицы города. Чемодан уже спрятан под кровать гостиничного номера, а на карте услужливой горничной помечена площадь с тем самым фонтаном: жирный кружочек красным маркером. Подковки цокают по отзывчивым, пружинящим камням столетних мостовых, глаза сверяют названия улиц с обозначениями на карте. Шумные, полные никогда не спящими туристами, улицы остаются в стороне. Она идёт тихими, засыпающими кварталами, и мягко сияющие вывески с доброй снисходительностью провожают её ласковым неоном: «Tabaccheria», «Barbiere», «Farmacia» «Gelateria» . И тут её ухо улавливает журчание воды, и через несколько шагов она оказывается на небольшой округлой площади, окруженной скамейками и розовыми кустами, кутающимися в тень наступающих сумерек – такую густую, что кажется, будто эту тень можно разливать по чашкам, словно таинственный кофе, сваренный в небесной кофейне специально, чтоб взбодрить одиночек, забредших сюда с неспокойными сердцами.       На вид этот фонтан ни чем не примечателен: чаша со шпилем над бассейном, куда переливалась вода. Каменная облицовка бассейна пожелтела и потрескалась от времени и зимних непогод, а от воды пахло тиной и ряской. В самом Риме было множество других фонтанов, превосходивших этот и по размерам, и по пышности – украшенных искусными скульптурами, облицованных роскошным мрамором, с кристально чистой водой, фонтанов, вокруг которых постоянно толпятся туристы, бросающие в них монету за монетой, загадывающих желания и верящих в их исполнение. Неизвестно, каким образом этот фонтан попал на страницы дамских романов с полочки Энджел Вингс, но пони верит в чудеса, связанные с этим местом, и этого для неё было вполне достаточно.       Она достаёт из сумочки монетку, и осторожно, боясь спугнуть надежду, подходит к журчащей воде. Украдкой оборачивается: вдруг кто увидит и помешает, посмеётся над ней, затем кладёт монетку на бортик бассейна и нерешительно подталкивает её копытцем к воде.       - Bene! – булькает монетка и погружается на дно.

Энджел Вингс вздыхает. Она делает шаг назад и оборачивается. Ничего не происходит вокруг – те же сгущающиеся сумерки, те же скамейки. Те же кусты, да и фонтан журчит так же, словно ему и не подарили только что монетку. Пегаска в недоумении: неужели она приехала сюда зря? Она, конечно же, понимает, что тот, ради кого она предприняла это путешествие, далеко, и она сможет узнать, что прежние его чувства к ней вернулись, лишь когда прилетит обратно, в Эквестрию. Но ей нужен был какой-то знак, подтверждение того, что она всё делает правильно: например, пусть подует утешительный ветерок, или подмигнёт ранняя вечерняя звёздочка, или ещё пусть случится что-нибудь, пусть и обыденное, но ободряющее, заметное только ей одной. Увы, вокруг так же тихо, спокойно и уже темно.

Пони грустно бредёт в гостиницу. По дороге она всё ещё пытается что-либо разглядеть необычное для себя, но надежда увидеть знак тает с каждым шагом. В номере она долго лежит без сна, прислушиваясь к засыпающему городу: к умолкающим на ночь клаксонам и становящемуся всё тише веселью гуляк. И когда кипарисовая прохлада Вечного Города, наконец, убаюкала её, в полудрёме она даже не поняла, а решилась – надо каждый день приходить к этому фонтану и бросать туда монетки, и однажды фонтан ответит, а дома её будет ждать он – с букетом её любимых белых хризантем и самыми важными для неё словами. Но это она видит уже во сне, первом её сне в Риме, и, быть может, в этом сне она и должна была увидеть тот самый знак от фонтана? Но беспокойные сердца многого не замечают. Энджел Вингс просыпается утром с одной лишь мыслью – сходить к фонтану с очередной монеткой.

И день за днём, и хоть бы солнышко по-особому опустило свой лучик на ту маленькую площадь, хоть бы распустился какой-либо особый цветок на клумбе, каждый раз монетка булькает: «Bene!», но ничего не происходит. Римская осень чудесна: тепло, и если и пойдёт дождик, то он быстро прекращается, и можно гулять по этому городу с утра до вечера, перекусывая пиццей и запивая её чистейшей водой из уличных фонтанчиков, неожиданно натыкаясь на неизвестные путеводителю древности. А можно вскарабкаться на самую вершину купола главного собора и чувствовать, как сердце замирает от головокружительной высоты и невозможно прекрасного вида, открывающегося с такой верхотуры. И ещё можно зайти в древний Пантеон и попытаться увидеть, как ровно в полдень из отверстия в куполе опустится волшебный столб плотного солнечного света - всего на мгновение. Можно целый день подниматься и спускаться по Испанской Лестнице, и это никогда не надоест. Или потеряться среди развалин Колизея. А ещё можно прийти на центральный вокзал Термини, купить билет на скоростной поезд и съездить на денёк во Флоренцию, Неаполь, Геную, Венецию, Милан, вернуться затемно и поужинать пастой на веранде ещё не успевшего закрыться ресторанчика. А Энджел Вингс грустит. Она не пошла в Пантеон, не поехала во Флоренцию, даже не попробовала пиццу. Монетка за монеткой ложатся на дно злополучного фонтана, капают слёзки в текучую воду. И пегаска внезапно ощущает себя такой же каменной, как и холодные, бесчувственные стенки бассейна, глотающего её монетки. Она вытирает копытом слёзы и говорит себе:       - Всё зря. Ну и ладно!       И она идёт собирать чемодан - пора возвращаться домой. Она теперь ненавидит этот город такой красивый для остальных, и оказавшийся таким холодным для неё. Дома лучше. Она забросит чемодан в кладовку и никогда больше не купит билет на дирижабль. Пусть другие путешествуют, влюбляются, страдают, ей и одной хорошо. Отныне она будет бесчувственной, саркастичной и вредной. Так будет лучше. Решено – раз и навсегда.       Энджел Вингс глядит на одинокую монетку в своей сумочке – последнюю из разменянных когда-то для фонтана. Пони сердито хихикает, подбрасывая её в копытах – глупый металлический кругляшок! Но тут, в приступе какой-то истончающей разум тоски, она умолкает, затем выбегает из гостиницы. И снова её провожают те самые неоновые вывески, опять гулко отвечают подковкам камни мостовой. И вот уже вдалеке она слышит ставший уже таким знакомым за эти дни шум текущей воды, вот уже виднеются те самые потерянные в тени розовых кустов скамейки, и круг покоя неизвестной туристами и позабытой гидами площади принял её в свои объятия.       Пегаска подходит к фонтану, и ей кажется, что он сочится самодовольствием, насмехается над ней. Она смотрит зеленоватую воду, различает на дне свои брошенные ранее монетки, и разум снова подсказывает ей: «Ничего не изменится. Если могло что-то произойти, то давно бы произошло. Возвращайся. А на эту монетку побалуй себя - купи мороженое. Говорят, оно тут лучшее в мире. Gelato . А ты его так и не попробовала. Зато сколько денег сюда накидала. Транжира.» И монетка замирает в её копытах. Кажется, что фонтану эта денежка и не нужна вовсе – он всё льёт и льёт воду. Энджел Вингс неуверенно убирает монетку и уже собирается уходить, как вдруг кто-то грубо дергает сумочку у неё из копыт. Она изо всех сил вцепляется в ремешок сумочки и с возмущением оборачивается к грабителю, но тут тяжелый металл подковы обрушивается ей на голову, из глаз сыплются искры, что-то горячее и липкое стекает на лоб. Неожиданно волна гнева подкатывает к горлу – она ещё сильнее удерживает сумочку и, пытаясь уклониться от следующего удара, делает шаг назад. Этого оказалось достаточно, чтобы нападавший - темная фигура в вечернем сумраке – потерял равновесие, споткнулся о бортик бассейна и плюхнулся в фонтан, окатив пегаску водой с головы до самых копыт.       - Сhe cazzo! – кричит грабитель и, выскочив из воды, бежит прочь.       Всё произошло так быстро и неожиданно, что Энджел Вингс не успела ни рассмотреть преступника, ни испугаться. Только теперь она чувствует боль в месте ушиба и опускается на мостовую у самого бортика фонтана. Перепуганные жители окрестных домов распахивают ставни и двери. Раздаются голоса:       - Che cosa è successo?       - Signorina, hai bisogno di aiuto?       - Ho visto dove ha diretto. Chiami la polizia.       Энджел Вингс отрицательно качает окровавленной головой. Потом вдруг поднимается на копыта и улыбается. Её тоска и грусть вдруг исчезают, словно какой-то добрый колдун снимает с неё эти наваждения. Она перестаёт ощущать себя окаменевшей, холодной и бесчувственной. Она вдыхает полной грудью, и Рим, этот древний, волшебный город, наполняет её лёгкие своим благодатным ароматом: запахами пиццы из дровяной печи, кофе, бурлящего на плите, пряностью озона от искр проезжающего недалеко трамвая, дымков благовоний, вытекающих из-под ворот базилик, нектара цветущих апельсиновых садов Авентинского холма. Пегаска чувствует себя вновь ожившей, у неё снова появляется надежда, что вскоре всё будет хорошо, пусть и не с тем пегасом, и с другим, а может даже без кого-то рядом – это тоже замечательно. И ради нового обретения этой надежды стоило ехать в Рим, искать этот фонтан, бросать в него монетки и чуть не быть ограбленной в последний вечер: такая надежда питает жизнь, и от неё, в конце концов, рождается любовь.       Пони открывает свою спасённую от грабителя сумочку, достаёт ту самую последнюю монетку, и торжественно бросает её в воду.       - Bene! – исчезает монетка в глубине.       Энджел Вингс в последний раз бросает взгляд на фонтан, затем уходит с площади – она идёт туда, где продают мороженое. Её походка теперь беззаботна, улыбка лучится юностью, а тело сладко томится в ожидании подвижных игр дома, а может, и иных наслаждений – посмотрим, как вернемся домой. Ну а кровь в гриве – пустяки, до свадьбы заживёт. Пегаска заходит в джелатерию, и вспоминает единственное из названий блюд, выученное ей перед поездкой:       - Io voglia zuppa di verdure.       Этим она вызвала добрые улыбки и лёгкое недоумения, но мороженое ей всё-таки дали – то, на которое она указала копытом. Лучшее в мире мороженое. Gelato. И расплатилась она за него купюрой. Как видите, вечер окончился замечательно – и не только для Энджел Вингс – случайно забредший на площадь с фонтаном нищий выловил со дна все её монетки, а грабителя выследили и схватили. Рим успокоился, и каждый нашёл своё немудрёное счастье: кто тихо заснул, а кто занялся любовью. А над Колизеем переливалась серебром полная луна. Вот такая наступила ночь.       А утром Энджел Вингс полетела домой, и теперь она улыбается бортпроводникам и пассажирам, вежливо кивает головой в ответ пожилому соседу по ряду, пустившемуся в пространные рассуждения по поводу предстоящего чемпионата мира по хуфболу, и даже не отказывается от тортика, снова принесенного для неё из бизнес-класса – видимо, из-за забинтованной головы, но думаю, вежливость и дружелюбие пегаски во время полёта тоже сыграли не последнюю роль в получении этого лакомства. Дирижабль летит плавно, на борту комфортно, а из иллюминаторов виден спокойный океан – кто знает, может причиной тому не только хорошая погода, но и особая магия успокоившегося сердца? И после того, как дирижабль причалит в Кантерлоте, у этой пегаски будет всё хорошо, я уверен в этом.       Рим же простоит ещё долгие тысячелетия, и среди туристов, устремляющихся сюда из разных концов света, нет-нет, да окажется пони, приехавшая сюда склеить разбитое, сшить порванное и починить сломанное, и, надеюсь, она найдёт дорогу на ту самую площадь к тому самому фонтану. И она не забудет разменять купюры на мелочь.       Пусть она услышит то, что не услышала занятая глупым самокопанием Энджел Вингс – в булькании монеток, погружавшихся в воду, звучало:       - Bene!       Таким образом, фонтан всё же давал ей знак, что он исполнит её желание, и можно было обойтись всего одной, первой монеткой, впрочем, всё равно для Энджел Вингс всё закончилось замечательно, разве что шишки на голове не было бы. Так что не забывайте прислушиваться: у надежды не самый громкий и не самый отчетливый голос, зато безысходность всегда звучит громко и чётко, как военный оркестр.       И этой пони обязательно нужно отведать лучшее в мире мороженое – gelato, не из магазина, не в ресторане, а именно в джелатерии. Да, чуть не забыл, пусть она купит в дорогу чемодан на четырёх колёсах, с ним удобнее путешествовать.