О пауках и сараях, а также о взрослом страхе перед темнотой.

Мне всегда казалась, что в чулане живет кто-то темный и страшный. И если он вдруг вырвется, то сможет сломать все светлое и красивое, что находится за пределами крошечного темного закутка. Маленький монстр, вырвавшись из темноты, сможет стать настолько огромным, что заслонит Солнце. Помню, что впервые по-настоящему испугалась, когда мне было года четыре. Это было летом. У бабушки. В деревне. Из любопытства заглянула в комнату со странным названием «чулан». Сначала я увидела только темноту и черные очертания каких-то странных и непонятных предметов. Но вдруг, лучики солнца проникли в чулан и, наверное, отразившись в валяющемся там зеркале, заиграли на противоположной стене. И тут находящиеся в коморке предметы отбросили огромные, страшные и злые тени. Но самой ужасной была движущаяся тень громадного толстого паука. Паук был настолько огромным, что казалось, он не только заслоняет собой все остальные тени, но и вот-вот вырвется из своего темного мирка и проглотит все полные радужных красок предметы. Накативший ужас был столь силен, что я не могла даже заплакать и закричать. Спустя какое-то время, когда ступор потихоньку стал отступать, папа показал мне тщедушное, маленькое и жалкое тельце убитого им паука. Было ли это игрой света и тени, не в меру разыгравшимся детским воображением или до предела увеличившим мои глаза страхом, но ужас перед огромной тенью паука не был побежден видом его маленького убитого тела. Даже через несколько лет, читая «Приключения Буратино» и наткнувшись на то место, где деревянного мальчика запирают в сарае, я не смогла отделаться от ужаса перед скользящей по стене теню. Книга была отброшена. А потом тени стали намного страшнее…. Это было примерно через месяц после маминой смерти. Мой дворовый приятель Сашка пытался хоть как-то меня развеселить и, уговаривая пойти играть с ним в догонялки, схватил меня за руку. Именно тогда мне впервые открылся темный закуток человеческой души. Сашкин отец, с виду умнейший и интеллигентнейший человек, которого дворовые кумушки нередко ставили в пример своим разбитным мужьям, зверски избивал мать мальчика. Передо мной, как в сумасшедшем калейдоскопе, пронеслись Сашкины страх и боль, его обида за маму, его ненависть к отцу. Этот случай не был единственным. Он был только первым. Постепенно я стала безумно бояться прикосновений. Ведь любое из них может принести боль. Нет, ни физическую, но гораздо более страшную... Иногда перед моим мысленным взором возникают детские обиды и юношеские разочарования. Иногда приходится видеть чужие страхи, предательства, унижения и боль. Иногда я, как бы со стороны, наблюдаю за чужими, порой очень страшными, преступлениями и почти физически ощущаю эмоции преступника и жертвы… Действительно ли я умею считывать информацию, «записанную» мозгом в момент атаки адреналина или это лучики великой Совести Вселенной – Солнца, когда-то пойманные ребенком и посланные на стенку в виде солнечного зайчика, вновь отражаются в потемневшем от времени и закопченном грехами и обидами зеркале человеческой души… Не знаю. Но жутко осознавать, что у любого, даже у лучащегося счастьем ребенка, внутри может оказаться то, что хочется запрятать далеко-далеко в чулан своей души, в темницу сознания. А ты, вдруг, вытаскиваешь это наружу, на свет… Только на свет ли… Ведь кажется, что в собственном чулане уже давно нет ни одного светлого уголка. На новой работе мои уникальные способности оказались как нельзя кстати. Старинная школа-пансионат кишмя кишит страшными пауками, сеющим тень, гораздо большую чем их мелкие злобные души. Страх и азарт, оттененные отвращением к себе самому, у Ильи Шевцова, выносящего ценности из хранилища Эрмитажа. Несмотря на совместную работу, и - странно признаться даже самой себе - дружбу с этим человеком, я всячески пытаюсь избежать повторного к нему прикосновения. Страх, боль и ужас жертвы, совсем еще молодой агентессы Князя, при прикосновении к руке Вадима. Чувство гадливости, желание отмыться и никогда, ни при каких условиях больше не дотрагиваться до этого страшного человека. Леденящий душу ужас при прикосновении Тамары. Не столько от вида стоящих на коленях обритых наголо мужчин и женщины, делающих им инъекции, а от странной, пугающей пустоты. Казалось, что душа у нее не темная, а просто мертвая, убитая кем-то сильным и страшным. Только звенящая тревога за кого-то близкого, запрятанная где-то очень и очень глубоко делала ее отдаленно похожей на человеческую. Страшнее всего прикасаться и видеть тьму того, кого любишь. Это не страх увидеть что-то плохое и запятнать тем самым представление о любимом человеке. Это ощущение его боли, его страха, его тьмы. Странно, но еще в детстве, когда я только начала избегать прикосновений даже близких людей, я никогда не боялась касаться папы. Его главная, затмевающая все остальные, боль, вызванная смертью мамы, была настолько близка моей собственной, что я почти ее не ощущала. Прикосновение и поцелуй Кирилла были просто невыносимыми. Страх и ненависть, боль и отчаяние, отвращение и злоба… Как же тяжело, если любовь такой силы, что ощущаешь потребность не только физического, но и душевного единства... Если хочешь полностью доверять человеку, но боишься нарушить хрупкое равновесие его души… Но как же странно, что свет любви сильнее тьмы совершенных преступлений, сильнее глухой стены отчуждения, выстроенной смешанным с неверием страхом. И именно этот свет помогает преодолеть гнетущую атмосферу этого странного темного места. Именно этот свет помогает сохранить в себе желание во всем разобраться, наказать тех, для кого темнота души давно стала нормой, тех, кто отчего-то решил, что кто-то другой, а вовсе не они недостойны жизни. Именно этот свет дарит надежду наконец-то одержать победу над страшными пауками, выползающими из темного чулана подсознания.