Солнечные снега

Дино открыл дверь. Сквало стоял на пороге — весь запорошенный снегом, хмурый, с бутылкой в руках. — Каваллоне, ну где ты ходишь? Дино улыбнулся, прислонился к створке плечом. — Тебе не говорили, что Рождество принято проводить в кругу семьи? У Сквало был пустой, невыразительный взгляд; он ухмыльнулся и шагнул вперёд — почти вплотную. — Не с этими же дебилами мне его встречать, — сказал он. Просто и незамысловато, в лоб; у него всегда была манера говорить важное так, что оно казалось неважным. Других вариантов не было. Дино взял его за воротник форменной куртки и затянул внутрь. Дино вёл Сквало короткими узкими коридорами; в тишине раздавалось бормотание кухонного телевизора и звон посуды. Дино не зря сказал про семейный праздник: в зимнем коттедже не осталось никого, кроме кухарки, старой экономки и Ромарио. Всю остальную прислугу он отпустил ещё утром. Дино ждал. Нет, не так: Дино знал, что он придёт. В комнате Сквало поставил бутылку на стол, развернулся, упершись в него поясницей. Дино достал стаканы. — Праздничный ужин? — спросил он. — Мьячетто, каппелетти, зампоне? Сквало покачал головой. Снег на его куртке таял, оставляя тёмные пятна, волосы запутались на концах. Он выглядел красивым, мрачным и… Дино подошёл ближе, донца бокалов глухо стукнулись о столешницу. Он помнил про традиции, про вечернюю мессу в базилике, но всё это отступало, отходило на второй план. — Ты ведь останешься, — произнёс он тихо. Он утверждал, не спрашивая; если бы мог — он бы приказывал. Но он не мог. Когда-то это злило, потом перестало. Теперь он просто ждал его, он хотел его, он хорошо его знал. А подо всем этим, глубоко, конечно же… ...конечно же да. Сквало вдруг усмехнулся — как-то безрадостно, затем радостно, зло, — потянул язычок молнии на своей куртке, отбросил её прочь. Качнулся вперёд, вжимаясь лбом в лоб Дино, обхватил ладонью за затылок, не давая уйти. Прошептал: — Ты всё ещё много думаешь, — и сделал до обидного простую подсечку. Они покатились, сцепившись. Ворс ковра жёг открытую кожу, ныли рёбра и ныла спина. Внутри пузырилась лёгкость. Всё было совсем как тогда. Той весной Дино наконец научился прогуливать — не отпрашиваться, не уезжать по делам, не отлёживаться в лазарете после особенно неприятных тренировок Реборна — нет. Он научился сбегать с уроков, выпрыгивая в окно, исчезать в коридоре под носом у директора, прятаться в подсобке, заглушая дыхание, чтобы успеть выскользнуть на перемене. Он научился прогуливать по-настоящему. Нет, это Сквало его научил. Они часами бродили среди холмов, воровали фрукты, дремали в тени. Стена вокруг частной школы, прежде кажущаяся высокой и неприступной, со временем перестала ощущаться препятствием, учителя — теми, на кого стоит постоянно оглядываться, отметки — важной составляющей жизни. Их сопровождал сладкий дух свободы и вседозволенности, разделённых на двоих тайн. Дино любил то время и любил о нём вспоминать. Занимался июнь; солнце жарило всё сильнее, трава желтела, выцветая, и становилась жёсткой. Приближались экзамены, за ними — каникулы. Думать о них не хотелось, не думать не получалось. Они со Сквало шли куда-то — бесцельно. Стебли царапали опущенные ладони, Сквало рассказывал очередную историю — громко, отрывисто, то размахивая руками, то пихаясь. Дино совсем его не слушал. Рядом со Сквало просто было тепло. — И кому я рассказываю, — заявил Сквало насмешливо, оказываясь вдруг совсем близко. Дино повернул голову; тот дышал ему в шею, было щекотно и влажно. — Что? — Ты слишком много думаешь, — сказал Сквало вместо ответа; что-то странное было в его словах и во взгляде, что-то смахивающее на беспокойство, так на него непохожее. — Тебе не идёт. А потом Сквало его толкнул — и вот это уже было похоже, — Дино только и успел, что схватить его за футболку, утягивая за собой. Они покатились вниз по склону; дыхания не хватало, всё перебивал терпкий запах травы. В конце концов они остановились. Сквало навис над Дино, ощерившись, и выглядел совсем диким. В нём было так мало человеческого, в нём было так много всего. Дино осторожно поднял руку, тронул его лицо — заторможенно, будто во сне. По телу пролилась горячая душная волна, разделяя время на «до» и «потом»; его накрыло. Сквало вдруг резко расслабился, наклонился, целуя его куда-то в подбородок, прошептал: — Перестань. Не смотри на меня так, слышишь, не смотри. Его трясло — лихорадочно, жарко, — пока он задирал вверх их футболки, стягивал вниз джинсы. Дино тоже трясло; вместо Сквало он смотрел на синее-синее небо над головой, дрожащее, как кисель, и кусал щёку, чтобы не застонать. — Эй, — позвал Сквало. Его горячие губы коснулись виска. Он лёг рядом, оставляя колено поперёк бёдер Дино, положил мозолистую ладонь ему на живот. Дино не выдержал, задышал — прерывисто, рвано. Закрыл глаза, жмурясь от удовольствия, тут же открыл. У Сквало был пронизывающий взгляд, он доставал до самого дна. Дино и не собирался ничего от него скрывать. — Ты можешь… — хрипло начал он, замолчал, сорвавшись, сжал зубы. Ладонь поползла ниже; живот сводило судорогой, кожа горела. Дино замотал головой, стукнулся затылком о тёплую землю. — Хочешь, чтобы я просил, да? Сквало почему-то фыркнул, совсем мягко, и ответил: — Нет, не хочу, — помолчав, добавил, — не надо. «Я всё вижу», — слышалось в этих прерывистых и тихих словах. Дино начал заново: — Я… Сквало вжался в его прижатую к боку руку — от плеча до кончиков пальцев; член проехался по ней, оставляя вязкую дорожку растёртых капель. Это было предельно откровенно, это было лучше любого ответа. Сквало дрочил ему медленно, будто хотел вытянуть душу, ни на секунду не переставая смотреть — выходило смущающе. Желание растекалось густым и сладким, обволакивало, не давая двигаться. Стрекотали кузнечики, где-то вдалеке громко вскрикнула птица. Язык Сквало настойчиво вылизывал шею Дино, его пальцы, сжавшись плотным кольцом, двигались, не останавливаясь ни на секунду, небо всё так же тряслось над головой, выплёскиваясь за края зрения. Дино протянул руку, касаясь мокрой головки, почувствовал крупную дрожь и то, как впиваются в плечо зубы Сквало, и кончил следом.

***

Волосы Сквало закрывали весь обзор. Дино посмотрел на него снизу — секунду, другую, — напрягся и поменялся с ним местами. Он ждал, что Сквало ответит тем же и они покатятся снова, рискуя разбить головы о мебель из цельного дерева, но тот лишь, оскалившись, раскинулся на полу. — Ну же, — подбодрил Сквало. В его глухом голосе явственно слышалась издёвка. — Ты победил. «Разве?» — подумал Дино и тут же переспросил вслух. На самом деле он не стремился к победе, он ни к чему не стремился, просто… просто он слишком давно хотел этого. Хотел так. Но Сквало, выглядевший уставшим и настолько расслабленным, настолько привычным, этот Сквало был таким только с ним. Так давно, так безумно давно. Дино наклонился, прижался щекой к щеке, застыл, пытаясь сохранить в себе, запечатлеть этот покой. Сквало забрался рукой под его рубашку, погладил по спине — небрежно; край его перчатки задрался, кожи коснулся холодный протез. Дино вздрогнул. Часы пробили десять. Дино вдохнул, глубоко, как человек только что вынырнувший из кошмара, и встал. — Мьячетто, каппелетти, зампоне, — сказал он твёрдо, тут же примиряюще улыбнулся. Потом вспомнил: — Месса в базилике в полночь, а вот после... — А вот после, Каваллоне, мы пойдём только в постель, — ухмыльнулся Сквало, рывком поднимаясь с пола; его тон не оставлял сомнений в том, зачем именно. — Я трое суток не спал, разгребая дела, чтобы сюда вырваться. Будет здорово, если меня не отрубит прямо на твоей чёртовой мессе. — Сквало, — осуждающе произнёс Дино. — Ну что ты за католик. – О Мадонна рождественского вертепа, ковчег Божий над миром, молись обо мне, молись о нас, молись обо всем человечестве, о нежная наша Матерь, – скороговоркой проговорил Сквало, ухмыльнулся шире, привалился к его плечу. Дино покачнулся, машинально обнял. Сквало дышал ему в шею, было щекотно и влажно, было хорошо; а время, протекая ровно, больше не распадалось на части. Снаружи валил снег, мороз рисовал на окнах плавные линии, линии неумолимо сплетались в узоры. За спиной тикали часы.