«Я вижу всё, что ты хочешь»
Арсений читает пальцами светлую кожу, ласкает так, как не доставалось и супруге. Обводит каждую родинку, каждую выступающую кость. Пальцы-губы-язык. Он не скупится. Он наслаждается и пьянеет. Где-то внутри оседает адская боль, осуждение. Но он не покажет, не выдаст себя. Его мальчик, его зеленоглазое сокровище хочет совсем другого. И Арс даёт ему всё и сполна. В этой точке Вселенной он полностью отдаётся Антону, наслаждается им, пьёт, ест, дышит — всё, что только можно делать, он делает. Он весь принадлежит Антону. — Мой, — выдыхает он тихо, оставляя на острой, длинной ключице засос, — мой. Он знает, как им обоим хочется в это верить. Он знает, как сильно Шастун хочет, чтобы это «мой» не приходилось прятать за огромными кольцами, скрывающими узоры на коже.. Он знает, что и сам хочет того же. Хочет быть рядом так долго, как только можно. Хочет остаться навсегда. Оба хотят.«Я знаю всё, что ты можешь»
Антон почти не дышит, когда ласково прикасается к крепкому запястью Арса губами. Он просто прикрывает глаза, целует метку, зарывается в неё носом, запоминает, успокаивает себя. Три года. Три. Им удаётся скрывать, но приходится вечно прятаться, вечно бежать от реальности. Антон знает, что Арс не может иначе. На широкой груди ЕГО мужчины, под ключицей красуется потёртая, выцветшая татуировка цветка лотоса. Знак принадлежности. Вечной. Принадлежности НЕ ЕМУ. Шаст знает, что она не настоящая, знает, что Арсению пришлось набить это нечто прямо перед свадьбой, которая ему была и даром не нужна. А ещё Шаст знает, что где-то в Санкт-Петербурге есть Она. Та самая, с веткой сакуры на спине, с вечными приветами для «Шастика», с лучезарной улыбкой. Та самая, что по праву владеет этим дурацким лотосом, а теперь ещё и кустом розы на любимом запястье. ЕГО кустом! Стоны разрывают ночь, заставляя стёкла в окнах запотеть. Арсений закидывает одну ногу любовника себе на плечо, усадив его на подоконник, прижимая к прохладному стеклу. Они никогда не трахаются. Точнее не так. Антон иногда потрахивает случайных знакомых в туалете клуба, где пытается заглушить боль и тоску. Арсений трахает супругу пару раз в неделю, представляя на её месте Антона, еле сдерживаясь, чтобы не ошибиться именем. А вот между собой они занимаются любовью. Долго, сладко. Или быстро и остро. И каждый из них точно знает, как разительно отличается одно от другого. Их секс всегда уникален. Антону нравится крепкая хватка, нравится после находить на теле миллион отметин. Он бы хотел оставить свою в ответ… Но…но. Шастун скулит, извивается, кусая и без того припухшие губы. Арсений же не сбавляет оборотов, толкает к самому краю пропасти, сжимает в пальцах светлые волосы и хрипло шепчет одно и тоже. Как мантру. Шепчет любимое имя. Наслаждается каждой буквой. И отпускает себя, не боясь ошибиться. Губы к губам. Снова перебраться в постель, поставить Антона на четыре кости и продолжить с двойной страстью, выцеловывая каждый позвонок на худой спине, дёргая угловатые бёдра на себя так резко, что и словами не передать. Антон выгибается и кричит так сладко, что хочется запечатлеть мгновение, продлить его. Навсегда. Они кончают снова, снова валятся на влажные простыни. Им нужно передохнуть пару минут. А потом снова. Попов впивается в губы Антона поцелуем, переплетает пальцы и ничего больше не говорит. В тишине московской съёмной квартиры они любят друг друга до самого рассвета, проклиная время, что спешит так уверенно и неумолимо.«Душа — это сад, Только он не цветёт зимой»
Арсению немного за тридцать. Его зима кончилась на тридцатом году. Он частенько шутит, что это не справедливо. Антон ведь зимовал всего каких-то двадцать два. Шаст улыбается грустно, закрывает глаза и стискивает мужчину так сильно, как только может. — Зима-то может и кончилась, а что дальше? — как-то обречённо шепчет он. Впервые за три года. Боль от осознания так сильна, что нет сил противиться и притворяться. — Я не могу, — тихо отвечает, Попов на незаданный вопрос, — ты же знаешь, родной, не могу. — Знаю, я знаю всё, что ты можешь, — кивает Антон, ослабляя хватку, в его голосе обречённость. — А я знаю всё, что ты хочешь, — улыбается Арсений в ответ, вспоминая вдруг песню, что играла по радио, когда он мчался к Шастуну через весь город, — мы не такие, как все. — Разбить бы все эти окна твоей души, — фыркает Шаст, чуть улыбаясь, подбадривая их обоих, — и вставить новые стёкла. Через три дня закончатся съёмки. А через четыре — они разлетятся птицами по разные стороны от Москвы. Чтобы тихо умирать НЕВМЕСТЕ. Арсений снова тянется к родным губам. У них осталось целых четыре дня. А потом… Потом…Только не со мной Только не с тобой осталась Повесть тайных слов, Нежность робких губ, усталость…