ctr alt del

Тебе семь лет и ты падаешь. Через несколько секунд - но тебе они покажутся бесконечностью, которую ты всегда будешь прокручивать в своей голове – через несколько секунд ты упадешь, ударишься об ограду и твои кишки разлетятся по всему двору, и ты будешь слишком шокирован, чтобы издать хотя бы звук, но крик твоей мамы наверняка разбудит всех соседей. Но пока что ты в свободном падении, погружаешься в пустоту, а над тобой только звезды. (Ты такой же дикий, как и твоя мама; она давала тебе штуки, от которых кружилась голова, но ничего похожего на это. С этим ничто не сравнится.) Ты никогда никому не расскажешь об этом, по крайней мере, не на трезвую голову, но ты проведешь остаток жизни, преследуя ту эйфорию. - Своего первого парня ты целуешь неделю спустя после своей первой девушки. Он отвечает на твой поцелуй, затем ласкает тебя рукой в качестве компенсации, а после развивает все иллюзии, разбивая тебе нос. Требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к этому – к работе на два фронта, особенно если все началось чтобы взбесить отца и, да, выглядит как старое книжное клише, но ты упрям. Ты целеустремлен. Когда-нибудь ты выведешь его из себя, и это будет впечатляюще. Ты теряешь счет, сколько раз звонил и просил его вытащить тебя из тюрьмы, где-то на двадцати, а из травмпункта – где-то между тринадцатью и шестнадцатью (или больше? Раньше ты вел счет в старой школьной тетради, которую в итоге сжег.) Он вытаскивал тебя из драк и наркопритонов, всегда с невозмутимым лицом. Ты ждешь, что тебя отправят в реабилитационную клинику или школу-интернат для конченных детей, но этого не происходит. Ничего не происходит. Это душит. (Словно в больнице, уныло и серо и все ходят вокруг тебя на цыпочках, словно ты в любую минуту можешь взорваться.) Поэтому ты повышаешь ставки. В четырнадцать ты убегаешь из дома и автостопом добираешься до Нью Йорка, где остаешься на год. Ты повторяешь это в семнадцать, но на этот раз все проходит не так гладко. Ты поджигаешь школьный сарай, угоняешь машины и ломаешь вещи отца, глубоко в душе понимая, что ты всего лишь очередной злой ребенок, разбивающий руки в кровь, но это осознание ничего не меняет. (В любом случае, так ты притворяешься.) - Где-то по пути ты узнаешь правила игры (или ты так думаешь). Ты узнаешь, как правильно говорить и ходить, как уговаривать и отговаривать и, черт возьми, преуспеваешь в этом. Всё, что нужно сделать – сверкнуть своей улыбкой и пройтись так, словно ты здесь хозяин, и они будут есть из твоих рук. Ты хорош во всем; ты хорошо притворяешься, что хорош во всем, и, честно, ты смог бы совершить великие дела, если бы захотел, если бы сконцентрировался и приложил усилия. - Саймон – первый парень, первый из всех, кого ты думаешь, что мог бы полюбить (но ты уверен, что эта часть тебя сгнила на той больничной койке, в ожидании появления матери). Он чувствует тебя так, что по всему телу проходят мурашки. Ты знаешь, что он собирается сказать, еще пока он не открыл рот; ты этого ожидал. Ты прокручиваешь в голове ответные реакции, многочисленные сценарии, где ты, запинаясь, отвечаешь, что ты тоже – или ты мог бы, но затем все случается и он знает, в ту секунду, когда эти слова прозвучали, что ты не ответишь тем же, и ты молчишь. (Хотя ты и хотел бы их сказать.) Ты засыпаешь у него на груди и понимаешь, что что-то изменилось. И все же удивляешься его уходу на следующее утро. Тому, что он покинул страну, даже не оставив записки. (Ты переворачиваешь номер вверх дном, ранишь себя, но этого недостаточно, или, может, тебя недостаточно, и никогда не будет. Ты строишь планы, томясь на очередной больничной койке, собираясь спрыгнуть с чего-нибудь высокого, или же отплатить Саймону той же монетой, став лучше его. Но ничего из этого не происходит.) Каким-то образом твой папочка узнает об этом, затаскивает тебя обратно в старую добрую Америку и устраивает на работу, отнимающую все время. - Это то, что тебе нужно, Джо, - говорит он, пытаясь перекричать двигатель самолета. – Хорошая работа, которая займет твой ум. - Дело в том, что ты любишь эту погоню. Погоню, яростную борьбу и хаос. Тебе нравится ломать вещи и смотреть, как люди собирают осколки, вводить людей в незнакомые ситуации и смотреть, как они паникуют; ломать людей и снова собирать их. Тебе просто не нравится оставаться на финал. - Ты говоришь себе, что это папина работа превратила тебя в блеклую тень самого себя, состоящую из пустых улыбок и быстрых трахов, после которых ты еще острее ощущаешь пустоту. Все из-за людей, которые окружают тебя, точных копий какой-то рабочей модели, скучные костюмы и скучные идеи, набирающие номера, пишущие коды и отвечающие «да, сэр». Тебе все еще нравится ломать и поджигать вещи, ты водишь машину слишком быстро и носишь кепки в помещении. Тебе все еще нравится ломать людей, трахаться не с теми, а твоему папочке все еще приходится вытаскивать тебя из тюрьмы пару раз в год. Только теперь на следующее утро ты надеваешь костюм и тащишь свою задницу на работу. - Люди, с которыми ты работаешь, думают, что ты опасный, и ходят вокруг тебя на цыпочках. (Люди, с которыми ты работаешь, думают, что ты чувствительный, и ходят вокруг тебя на цыпочках.) - Кэмерон все изменила. Гордон все изменил. Изменили тебя. Гордон не задает вопросов, ты ему так же безразличен вне работы, как и он тебе, и он так же по-своему заебан. Он как открытая книга, и ты точно знаешь, куда надавить, чтобы сделать его своим. (Донна же непредсказуема, видит тебя насквозь и не уверена, нравится ли ей то, что она видит. Она тоже может быть гениальной, она гениальна. Возможно, тебе надо было уделить ей внимание с самого начала.) А вот Кэмерон. Кэмерон. Она гениальна, она так гениальна и так человечна, и долго не задает вопросов, а после ответов ты ждешь, что она уйдет, но она не уходит (до определенного момента, и хотя ты ждешь, что она вернется, это выкидывает тебя обратно на орбиту, ты теряешь контроль, и даже Гордон не может вернуть тебя обратно на землю - ) - Ты очень стараешься ради этого проекта. Ты очень стараешься для Гиганта. Ты собираешься изменить мир и подняться наверх, стать одним из великим. (Ты очень стараешься его замедлить, поджигаешь грузовики и возишься с программами; ты будешь на дне, лишь примечанием.) Ты и Гордон и Донна и Кэмерон. (Кэмерон и Гордон и Донна.) - Отец рассказывает правду о твоей маме. Тебе тридцать два, ты богат, работал на IBM почти гребанные десять лет, ты хорош в своем деле, беспощаден, тверд как скала, «Пора тебе узнать», говорит он, словно это какой-то пустяк, словно ты уже давно должен быть догадаться. Как будто это что-то нормальное, семейная тайна, скелет в шкафу. - Она мертва, Джо, - говорит он, и ты немеешь внутри (больше, чем обычно). - Она уже давно была мертва, пап. И он смотрит на тебя поверх бокала с виски. - Нет, сын. Это не совсем так. - Раньше тебя это не волновало; что у тебя никого нет. Вплоть до того урагана, до того, как ты прыгал на улице, пытаясь рассмешить детей, пытаясь успокоить Донну (и боже, когда это случилось, когда ты стал заботиться?) И ты едешь к Кэмерон и пускаешь ее в себя, рассказываешь свой самый большой секрет, который скрывал от всех остальных (она первая не повелась на одну из твоих стандартных историй, или же просто она первая, которой не все равно, что ты лжешь.) Ты не хочешь, чтобы она видела, что ты всего лишь злой ребенок под крутым костюмом и зализанными волосами, но она видит. Конечно, она видит. Конечно, она уходит. - Дело в том, что ты не совсем уверен кто ты, когда ты не среди людей. Дело в том, что ты можешь быть собой только тогда, когда ты один. - Тебе тридцать пять и ты падаешь. На этот раз не с крыши (хотя такой вариант тоже мог быть), ты над пропастью, держишь зажженную спичку, и перед тобой первое, что ты (они) когда либо создавал. Ты не создаешь вещи, Джо. Ты их только разрушаешь. Какая-то часть тебя пытается убедить тебя - ты не знал, что сделаешь это, что ты сможешь сопротивляться зову, что ты успокоишь гнев, (только это больше не гнев, а шум в твоей голове, который все нарастает и который нужно заглушить.) Через секунду ты упадешь на землю. Через секунду всё будет кончено. Но пока ты в свободном падении. Ты поджигаешь спичку, и пламя устремляется вверх.