Рождество Паука

После очередного скандала из-за недопонимания со своим слугой, юный граф отправился в свою спальню. Вбежав в нее, он запер за собой двери, сбросил с себя тяжелый пиджак, оставив лишь свою белую рубашку. Неспешно шагая вдоль лунной дорожки, юноша подошел к книжному шкафу и тумбочке, накрытой вязанной из белых нитей шалью. Алоис вынул из нижнего ящичка тумбочки, что стояла у кровати, крошечную шкатулку, открыл ее и взял несколько оборванных листов бумаги, ленту и брошь, разбитые когда-то очки Клода. На клочках бумаги и на стеклах очков были пурпуровые пятна, на обрывках было написано следующее: «Третий день декабря. Сегодня ночью шел снег, такой сильный, что замел все двери и окна первого этажа. Клод чистил их с утра. Было приблизительно пять. Ночь еще не ушла из проклятого города. Я наблюдал за ним с балкона, прятался. Ноги мои жутко замерзли, ибо я не одел ни сапог, ни туфель, а балкон был укрыт снегом, как и все вокруг. Ко всему утро было морозным. На моих щеках проступал румянец. Не знаю от чего больше: от холодного свежего воздуха или от этого чувства внутри? Я знал лишь то, что я не хочу видеть бегущие стрелки часов, которые за собой несли то самое время "просыпаться" по его каждодневному и бездушному "Доброе утро, Ваше Высочество". Я хотел продолжить наблюдать за ним, за тем, как падают его черные, как смола, волосы, как сверкают золотом его глаза... Но утро все же пришло и заставило меня снова спрятаться в кровати. Он пришел. Снова это его "Доброе утро". Все тот же ароматный чай, но со свежим оттенком, похожим на вкус крови. Чудно, но так вкусно. И вновь я целый день бил его по щекам. Нет, не от того, что он не услужил мне, а от того, что касаться к его плоти просто так мне не позволено.» «Это чувство. Сегодня уже полгода, как оно живет во мне. Я помню тот день. Сегодня примерял костюмы. Клод прекрасно шьет. Что значит демон. За обедом было весело. Хотя нет. Не весело. Я чуть не обнял его при Анне и тройняшках, чуть не коснулся его губ. Да что же это я? Я не могу удерживать себя, сегодня я украл его ленту, пахнущую ним ленту, подменив старую новой, а вчера украл его брошь. Нет, не украл. Взял в долг. Каждую ночь смотрю на битые очки, одеваю их, представляю, как снимаю их с его лица и целую, целую, целую! Вчера только порезался о разбитое стекло этих очков... Почему он в моей голове? В сердце и душе. Его нельзя любить. Он дворецкий. А я буду его любить. Один лишь взгляд его золотых глаз пробивает во мне это чувство, что каждый раз хлынет с новой силой. Я стал стесняться его, когда он одевает меня, прикрываюсь или вообще выгоняю его. Но мне так хочется дарить ему свое тело. А улыбка. Чего стоит одна улыбка Клода. Такая редкая, такая желанная. От того, что она появляется так редко, она становиться еще прекрасней. Недавно его руки стали трястись. Он пропадает. Влюбился, наверное. А мне так душно без него. Из-за своей глупой ревности и не менее глупых мечтаний чуть не лишил Анну всех ее достоинств. Тройняшкам, да и самому ему, достается. Но я люблю его! Люблю! Но он влюблен. Поэтому мне придется молчать.» Граф дочитал одну сторону своих записей, как в двери постучался Клод: - Господин, Вам пора в постель. Я пришел помочь вам с ночным туалетом. Будьте так добры и откройте мне дверь. - Не до этого сейчас. Я буду ложиться позже. Уйди. Юноша перевернул свой листочек и продолжил читать: « Двадцатый четвертый день декабря. Канун Рождества. Город уже мигает красками радости, веселья, счастья. Люди бегаю, скупают игрушки, конфеты – готовятся к празднику? А что остается мне? Я обязан подарить подарки детям из приюта, посмотреть на их самодеятельность и похлопать в ладоши, будто это радует меня… А вернувшись в поместье, меня снова оцепит эта тьма и скука, а в сердце снова будет поражено сотней финских ножей, треплющих и разрывающих изнутри. Клод уже срезал ель, установил ее в каминном зале, завтра вместе будем украшать ее. Но нет ни малейшего желания заниматься подобным, хочется принять яду и переселиться под звуки струн в мир иной…» Граф был уставшим и, казалось, тяжело больным холерой. Он даже не спрятал свою дорогую сердцу шкатулку, не вложил в нее письма, а попросту мертвым, будто камнем, упал на свежую постель, сжимая бледными, почти что синими пальцами, сокровенные тайны на бумажках. Клод, взломав замок двери, на цыпочках подошел к ложу, аккуратными движениями раздел истомленного хозяина, укрыл его тело теплым одеялом, пока комната насыщалась холодным дыханием зимы через открытые окна. В его глаза попала эта шкатулочка и письмо, что так крепко держал Алоис. И если бы не написанное на нем имя слуги, то он и не стал бы читать. Демон прочитал записки своего господина. Он был поражен тем, что какой-то мальчишка, душу которого он вскоре съест, полюбил демона. Дворецкий перечитал записки несколько раз, то одевая очки, то снимая их и кидая их на стол. Он вчитывался в каждое слово. Его демоническая сущность уже не переполняла его: сердце встрепенулось, стало биться учащенней и сильнее, пульсации прошли по всему телу, а рассудок будто мутнел и терял свою былую важность. Клод не придал нужной значительности этим клочкам. Лицо его не выражало никаких эмоций, лишь его сердце выпрыгивало из его нечуткой груди, а вечно бледные щеки то и дело розовели. Минутой позже пламя свечи облекло записки и уничтожило их, оставив только пепел. На утро граф Транси не услышал привычного «Доброе утро, Ваше Высочество». Элементарное, но теплое «Пора вставать» из уст Анны огорчило его. Он не стал пить чай, что принесла услужливая горничная, флегматично, с недовольным выражением лица он разрешил одеть его, встал и отправился в каминную, где на всю комнату уже пахла и влекла своим запахом хвои молодая ель. Величаво, царской походкой Алоис спускался вниз. Но тут двери распахнулись, Клод зашел и улыбнулся, увидев своего хозяина, за слугой тянулся шлейф морозной бодрости. В руках он держал большую коробку, доверху наполненную елочными игрушками и свечами. Очки слуги запотели, поэтому он не увидел, как быстро к нему со ступеней сбежал господин. У обоих щеки заиграли легким румянцем. Анна улыбнулась и спокойным шагом спустилась вниз, приняла пальто Клода и отправилась на кухню готовить завтрак юному графу, а тройняшек выгнала на улицу украшать двор поместья. Минутное молчанье стеснило рты двоим. Алоис глядел на Клода трепетным и нежным взглядом, будто испугавшись, что любимый демон покинул его навсегда. Тишина была прервана голосом Анны: - Ваш завтрак подан, Ваше Высочество, - та поклонилась головой, держа руки в замке перед собой. - Я купил немного игрушек для елки. Желаете ли украсить ее или мне заняться этим одному? – Клод сделал пару шагов назад, не сводя взгляда. - Вместе, - растерянно кивнул Алоис, направившись в каминную. Следуя покорно и ступая мягко, слуга вошел в комнату и поставил коробку близь дерева. Кантербери принес несколько стремянок. Клод взобрался на одну из них, взяв коробку с игрушками и начал украшать верхушку. Когда это было сделано, дворецкий пригласил хозяина помочь с основной частью. Алоис вешал шарики на нижние ветки, Клод – на те ветки, до которых не дотягивались руки господина. Через пару часов практически вся елка сверкала в рождественском наряде и навивала праздничное настроение. Несколько шариков осталось в коробке, Алоис склонился за ними, но полностью подняться он уже не смог. Дворецкий навис над ним, как грозовое облако нависает над беззаботным городом, рука в белой перчатке схватила руку графа, другая скользнула по его талии. Алоис выронил оба шарика. Клод подошел вплотную к юноше, перепутав их ноги, его глаза пристально глядели на Алоиса, а губы уже касались «запретного плода». Молодой граф прикрыл свои глаза и тонкими бледными пальцами сжал плечи так, что кожа на фалангах стала совсем синей. Клод касался его губ чрезвычайно нежно, почти невесомо, ненапористо, будто его губы касались тонких и хрупких крыльев восхитительного мотылька, попавшего в сети темного паука. Слуга сорвал блаженный поцелуй с дрожащих уст своего господина и на минуту отстранился от него. Клод попятился назад, закатывая рукава своего пиджака и рубашки, под его кожей рук проявлялись черные буквы, по почерку схожие на буквы почерка Алоиса. Сожженные ночью записки ныне сберегались и в памяти, и на теле демона. Граф пришел в недоумение: почему его тайны теперь уже не были тайнами, почему все его записи теперь обнаружены на теле его слуги? Раздумья Алоиса прервались спокойным голосом Клода: - Вам не придется более томиться, Ваше Высочество, вы были нерушимо правы на счет дрожания моих рук и длительного отсутствия. Я влюблен. Я влюблен в своего господина. Цоканье каблуков графа содрогало воздух, казалось, он прекратил дышать, а каблуки стучали вместо сердца. Он подошел к своему демону, поднялся на носки и сладко, без всякой дрожи и неуверенности, поцеловал его уста, кусая нижнюю губу. К вечеру на рождественском дереве уже горели свечи, был подан роскошный ужин, в камине трещали дрова, охваченные смирным пламенем, наверху висели красные банты и бубенчики, звон которых оповещал о приходе Рождества. В кресле у камина сидел дворецкий с книгой сказок в руках, на его коленях удобно расположился хозяин, опиравшись спиной на грудь Клода. Они вместе читали рождественские истории, порой Клод склонял голову, чтобы получить новый сладострастный поцелуй своего господина, лаская его грудь кистью в перчатке, прижимая хрупкое тельце Алоиса еще крепче и жарче. Граф прижимался к демону, будто замерший маленький лисенок, что отбился от своих собратьев. В душах обоих разливалось безграничное счастье, нескончаемым потоком радости била кровь о сосуды артерий, сердца бились спокойно, дыхание было ровным: впервые за полгода Алоис почувствовал покой и умиротворение, а руки Клода перестали дрожать. Теперь паутина любви, а не контракта, соединяла их. За окном вьюга пела песни, снег, согнанный ветром с крыши, падал на подоконник, в небе зажглась первая звезда. Наступило Рождество.