Никогда не говори "никогда"

- Ты дурак, - говорит Пак Кён и смотрит на Минхёка, что стоит в дверях кухни, мол, поддержи меня, дорогуля. Минхёк предпочитает не влезать в разборки двух динозавров, и продолжает уничтожать кофейные запасы дорма. - А ты пидор, - вяло огрызается Чихо, озираясь в поисках хоть чего-то, пригодного для роли пепельницы. Пак Кён, который, вроде как, и не обижается совсем, достаёт из холодильника жестянку из-под чего-то соевого, выбрасывает остатки, прополаскивает и ставит на стол, мол, хоть укурись. - И ты тоже куришь, нечего выделываться и строить тут из себя. Пак Кён только смеётся, качает головой и достаёт новую пачку из навесного шкафчика. Минхёк же остаётся совершенно равнодушен к происходящему, только бросает «не забудь потом переодеться и зубы почистить, нам к моим родителям вечером ехать», и уходит по своим делам. Чихо смотрит на то, как его лучший друг кивает на эту немного странную просьбу, и присвистывает. - Вы, что ли, опять? - Опять, - соглашается Пак Кён и прикуривает с заметным удовольствием. Он пожимает плечами на вопросительный и слегка придурковатый взгляд Чихо, мол, откуда я знаю, как-так. Просто мы снова вместе, вот и всё. - Давно? - Надолго. Чихо кивает, а Кён улыбается, потому что эта дебильная рожа, честное слово, он скучал! - Если бы ты чаще оказывался дома, ты знал бы намного больше о нас. - Пожалуйста, - Чихо машет руками, и сигарета чертит в воздухе ломанные линии оранжевым, - умоляю, Кёныч, ну вот не надо. Не надо этого вот. Кён, как ни странно, моментально перестаёт, и вообще, явно не хочет ни ссориться, ни читать морали, что, вообще-то, не очень на него и похоже. Чихо даже удивляется. Курят молча. Одна затяжка, вторая, третья. «Как он?» и «Он скучает» звучит одновременно и как-то неловко. Пак Кён, это такой специальный парень, который, на самом деле, знает абсолютно всё, и от этого он кажется самым надёжным человеком в мире. Нестабильному и эмоциональному Чихо очень важно понимать, что есть кто-то, кто про него всё знает заранее, это несколько успокаивает, хоть и бесит. Курят молча, ещё затяжка, ещё, ещё одна. «Ты надолго?» и «Пожалуй, я перееду обратно» звучит одновременно и как-то очень легко. Пак Кён смеётся, запрокинув голову назад, и его волосы, как и должно быть, рыжие. Такого дурного цвета, на какой больше никто и не согласился бы, потому что это только его цвет, кёнов, и в этом Чихо очень спокойно. Это тоже один из якорей, шанс выжить во время долбанных внутренних бурь и штормов. - Твоя кровать в дальней комнате, у окна. Мы использовали её как шкаф, так что придётся разобрать. - Норм. Иногда так бывает, что всё настолько хорошо, что остаётся только удавиться. Иногда бывает так, что всё у тебя есть: популярность, деньги, девочки, дорогие шмотки, о каких и не мечтал ещё несколько лет назад, дорогие вещи, тебе открыты двери любых клубов, галерей и закрытых модных показов. Так бывает, что ты вырываешься из бесконечного дерьма, вырываешься изо всех сил, и летишь высоко, к своей свободе. И вот, ты свободен, счастлив, богат и… Одинок. Потому что в дерьме вас было семеро, и это помогало держаться, не утонуть совсем, не отчаяться, не захлебнуться. Вас было семеро, а вырвался ты один. И всё теперь хорошо, так хорошо, что удавиться охота, потому что ты даже не смеешь никому пожаловаться. Ты не смеешь быть недовольным своей участью, к тому же, ты же знал, что придётся чем-то пожертвовать во имя свободы. Чихо пожертвовал тогда, не задумываясь. Задумался теперь. Пак Кён сидит напротив, вкусно медленно курит, и глаза у него тёплые и хитрые, как тогда, когда они оба были юны, без царя в голове, с огромными надеждами и амбициями. Как тогда, так и сейчас глаза у Пак Кёна светятся хитрыми искринками, и Чихо вдруг думает, что жизнь, какой бы суровой она ни была, ломает не всех. Некоторые остаются собой. И вот так улыбаются, как этот родной любимый дебил. Чихо сидит, курит подряд четвёртую, думает обо всём этом, Пак Кён достаёт из холодильника две запотевшие жестянки пива, и это такое родное, не забытое ни капли, это настолько про юность, про ошибки, про тяжесть, про испытание и про счастье, что заплакать было бы не так уж и грешно. - Вечером посидим на лестнице. Чихо шмыгает носом, открывает пиво и жадно пьёт, вспоминая чёрную лестницу, последний этаж, огромную жестянку от консервированных ананасов, море окурков, узкий подоконник, концентрированный оранжевый свет от единственной лампы, и, конечно, бесконечные банки пива, одинакового, из года в год. Это место кажется ему самым родным, самым честным и самым правильным. И хочется туда попасть, и даже как-то боязно. Наверное, родители Минхека останутся сегодня без общества Кёна. - Там даже банка всё та же, от ананасов, - Пак Кён смеётся, и Чихо смеётся тоже, посмеивается в рукав. Потом Пак Кён делается немного серьёзнее, прокашливается и тушит сигарету на дне жестянки. И голос его делается словно больше, плотнее и увереннее: - С возвращением, У Чихо. - М. Чихо только кивает, словно отдаёт честь старшему по званию, заступая на пост, очень ответственный и важный пост. Потом происходит Ким Юквон, который, почему-то, очень Чихо рад, так рад, что запрыгивает ему на спину и горланит так, словно на дворе март. Хотя до марта ещё очень далеко. Потом Теиль, он смотрит с опаской и недоверчиво, и это Чихо тоже очень ценит, потому что, если по правде, то таким, как он, доверять никак нельзя. Теиль умница, молодец, всегда таким был. Джехё явно собирается реветь, он неловко трётся рядом, а потом не выдерживает и обнимает. Джехё очень хороший парень, всегда хорошим был, только Чихо его всё время, зачем-то, обижал. Впрочем, не одного Джехё. Чихо вдруг начинает волноваться. Лоб то ли ледяной, то ли раскалённый – не поймёшь. Ноги подгибаются от этого волнения, но он старается держаться, что-то смеяться, что-то отвечать, и только мудрые и очень спокойные глаза Пак Кёна помогают не упасть, не паниковать, а ждать. Чихо волнуется, потому что предстоящая встреча вдруг становится центром его огромного неспокойного мира. Предстоящая встреча – исток, причина и повод, оправдание и приговор. Чихо сложно дышать, у него даже немного шумит в ушах, но он старается делать вид, что всё в порядке, он же лидер, он вернулся, он будет их опорой и путеводной звездой, или ещё какой хернёй. - Чихохо-хён? Мир перестаёт существовать, осыпается пожухлой тусклой листвой, потому что только он называл его «Чихохо», и только он так произносит короткое слово «хён» так, что хочется жить, что появляются крылья за спиной. Только у него получаются такие круглые, мягкие звуки, почти сливающиеся в один сплошной звук. Звук в форме Чихо. Чихохо. - Чихохо-хён. Чихо слышит не совсем уверенную улыбку в низком хриплом голосе, несмелую, но ребячливую улыбку, шрамик-рыбку над верхней губой… И у рыбки фиолетовые глаза, он помнит. Он помнит это так, словно всё это было вчера, словно только вчера у них всё начиналось, и будущее казалось огромным и безоблачным. От этого одновременно легко и больно. Чихо заставляет себя обернуться, и из его рта невольно выскальзывает короткое «детка». Это слово всегда было единственным ответом на «Чихохо», «мудака», строгое «У Чихо!» и самое классное на свете, любимейшее «хён». Да, Чихо никогда не напрягал свою фантазию в обращениях к младшему. Но это устраивало обоих. - Детка Чихуни. Чихун улыбается от уха до уха, и Чихо видит, как в замедленной съёмке, как растопыриваются и выгибаются пластичные пальцы, как ладони прижимаются к вискам. Руки – самый чёткий индикатор настроения их хозяина, и сейчас, совершенно точно, Чихун счастлив. А потом как-то так выходит, что они остаются одни на кухне, все исчезают, и не иначе, как это дело рук Пак Кёна, храни его бог. - Сколько же прошло?.. – Чихо кажется, что он спит. - Два года. Почти два года, хён. Ты вернулся, да? Или просто в гости зашёл? Ой, я, наверное, давлю. Это некрасиво, так говорить, просто я волнуюсь, ты же знаешь, когда я волнуюсь, то… - То начинаешь болтать без умолку. - Так как? Чихуну, кажется, это очень важно, ему нужно знать прямо сейчас, но у Чихо всё плывёт в голове. - Кёныч снова с Минхёком, да? - Помирились где-то полгода назад. Радость в Чихуне немного улетучивается, и Чихо кусает губу. Почему-то очень сложно сказать то, что Кёну сказал, не задумываясь. - Тут уютно… Лучше, чем в старой общаге, да? - Мы оставили твою кровать, подумали, мало ли ты захочешь… Теиль-хён был против, но мы с Кёном отстояли. Чихун смеётся, но теперь немного натянуто. И это очень плохо. Чихо набирает в грудь воздуха, смотрит прямо в глаза, и решительно говорит: - Чихун, у тебя кто-нибудь есть сейчас? И это, конечно, тоже не совсем то, что нужно. Чихо до того сложный. - Нет, нет никого. Была парочка всяких там, но ничего не склеилось. - Можно, я останусь тут? Чихун уже и не ждёт услышать то, чего так хотелось, и сейчас он просто глупо хлопает глазами, и пальцы его заворачиваются в тугие улитки, каждую из которых Чихо готов целовать, вот серьёзно. - Чихохо. Чихун, большущий и мягкий, как небо, как облако, добрый родной мальчик, совсем не изменившийся за два года, ни на каплю не повзрослевший, стоит и улыбается своей этой улыбкой, и рыбка над верхней губой изгибается, и сердце внутри Чихо бьётся так сильно, как давно не билось уже. Почти два года. Когда Чихун обнимает, у Чихо трещат все кости, но внутри становится так тепло и радостно, как раньше было всегда. И будет теперь, он, от чего-то, знает это. А Юквон и Джехё будут хихикать над ними весь вечер, потому что «пидоры неизлечимы», потому что «а-ха-ха» и, конечно «нилли-ли-ли-ла-ла-ла», это нельзя не вспомнить, над этим нельзя не ржать. А ещё позднее, когда у Чихо с Кёном серьёзный разговор, настоящий серьёзный, о важном, о личном и о глубоком, когда в ананасовой пепельнице уже пара десятков свежих окурков, когда на полу стоит уже шесть пустых пивных банок, а на подоконнике ещё восемь полных, Чихун выходит на лестницу, пристраивается на Чихо, как в кресле, и просто слушает. Не влезает, не комментирует, просто слушает, как разговаривают двое лучших друзей, и понимает, что так и должно было быть. Что любовь не девается никуда. Что друзья не перестают быть друзьями, как и мудаки не перестают быть мудаками, но в этом же вся их прелесть, весь их шарм. Чихун почти задрёмывает на лестничной клетке, в табачном дыму, в руках Чихохо. Он получает короткий поцелуй в уголок губ, по шрамику-рыбке, и вот теперь понимает, что всё хорошо. Вот так просто: всё хо-ро-шо. OWARI