Underneath the cold November sky Iʼll wait for you
Пронзительный, ледяной ветер нещадно дул уже третий день, пробирая до костей, не давая согреться. Каору поежилась. Из-за всех этих событий они совсем не заметили, что лето уже давно кончилось. Очень скоро на деревьях совсем не останется листьев. А после этого…придет зима. Первая зима, которую она проведет не одна. Каору уже забыла, каково это — просыпаться ночью в пустом додзе, лежать всю ночь без сна, глядя, как медленно кружатся снежинки за окном. Вспоминать счастливое босоногое детство, заботливого отца и плакать в подушку, задыхаясь от одиночества. Заботиться только о себе, даже не пытаясь научиться лучше готовить. А зачем? Для кого? Днем тренировать учеников, стараясь выложиться по полной, чтобы вечером просто упасть на татами и заснуть. С тех пор, как она встретила Кеншина и остальных, прошел год. Это время нельзя было назвать простым, скорее, это был самый тяжелый, изматывающий, страшный год за всю ее жизнь. Время, когда она по-настоящему познала боль отчаяния, горечь утраты, леденящий душу страх за близких, когда она впервые узнала свои слабости и свою настоящую силу, когда она научилась держаться и верить. Год, когда все изменилось. И при этом — самый лучший. — Каору-доно, пойдемте завтракать, все уже готово, вот что я скажу, — произнес неизвестно откуда появившийся Кеншин. Каору медленно повернулась, освобождаясь от воспоминаний, и не сразу поняла, что именно говорит рыжеволосый мечник. На лице Кеншина появилось озабоченное выражение: — Каору-доно, с вами все в порядке? — Да-да, все хорошо, Кеншин, идем, — торопливо улыбнулась Каору и поспешила в додзе, увлекая бродягу за собой. Яхико уже доедал свою порцию и просто кивнул, скосив глаза на вошедших. Похоже, ничего не изменилось. Мальчик озадаченно нахмурил брови. Он — то думал, что после того случая с Эниши, когда Кеншин наконец осознал, что для него значит потерять Каору, после бегства Сано и его недвухсмысленных намеков Яхико был уверен, что эта парочка вскоре признается друг другу в своих чувствах и будет, как говорится, жить долго и счастливо. Сам он не спешил перебираться в комнату Сано на окраине города, рассудив, что от его отсутствия ничего не изменится, а уж стесняться его никто не будет. Ведь, как ни крути, он член этой довольно странной семьи. Впрочем, Кеншин и Каору вели себя как обычно, обращались друг к другу вежливо, и расстояние между ними ни капли не уменьшалось. Мальчик торопливо доел рис и выбрался из-за стола, решив оставить этих двоих наедине. В конце концов, не это ли советовал ему Саноске? Молчание за столом слишком затянулось. Кеншин ел, не поднимая глаз, и в итоге Каору решила первой начать разговор: — Это очень вкусно, Кеншин! В этот раз у тебя получилось даже лучше, чем всегда! — Спасибо, Каору-доно, ваш покорный слуга рад, что вам нравится, — сказал Кеншин, даже не взглянув на нее. В конце концов девушка уже хотела разозлиться, но, бросив взгляд на мечника, осеклась, заметив его напряженную позу. Он будто пытался сдержаться, остаться спокойным, как всегда, чтобы не побеспокоить ее. Множество мыслей вихрем пронеслись в голове Каору. Что случилось? Неужели опять что-то плохое, от чего Кеншин пытается меня оградить? Нет, нет, она бы почувствовала. А, может, ему просто… неприятно находиться рядом со мной? Вдруг что-то изменилось в его чувствах, недаром же он с ней почти не разговаривал в последнее время, обращался даже вежливее, чем обычно, и только по делу. И это после того, что с ними произошло, после того, как они ушли от Томоэ вместе, держась за руки! Но почему, почему же он ведет себя так отстраненно? Каору зажмурилась, пытаясь стряхнуть непрошеные слезы так, чтобы бродяга не заметил и, пробормотав что-то неразборчивое, выбежала из комнаты. Кеншин не шелохнулся, кажется, он вообще не заметил, что в комнате что-то изменилось. Я не могу больше сдерживать свои чувства. Я так люблю ее. Так что же останавливает меня? Могу ли я обещать, что с ней больше никогда не случится ничего плохого? Я уже терял самого дорогого человека. И чуть не потерял ее. Я всегда буду защищать ее, что бы не случилось. Только здесь я чувствую себя дома. Я бы так хотел разделить с ней всю оставшуюся жизнь. Но имею ли я право любить ее? Каору стояла на крыльце, когда к ней подошел Кеншин. Она уже открыла рот, чтобы задать ему вопрос, но тот перебил ее: — Каору-доно, я бы хотел уйти ненадолго, я вернусь вечером, вот так вот. Каору моргнула. — Да, Кеншин, конечно, не беспокойся! Я приготовлю ужин и нагрею воды, хорошо? — затараторила она, но Кеншин прервал ее снова: — Да, спасибо, Каору-доно, ваш покорный слуга очень благодарен вам. Было в его словах что-то такое, что заставило сердце Каору сжаться. Кеншин вымученно улыбнулся и пошел прочь, а Каору так и осталась стоять, глядя ему вслед.***
После того, как Кеншин выплеснул все эмоции, срезав одним махом поросль бамбука в небольшой рощице, стало легче. На самом деле, почему он так упорно сопротивляется своему счастью? Разве он неспособен признаться Каору-доно в своих чувствах? Ведь он все равно никогда не уйдет от нее, слишком многие знают теперь о том, что в ее доме живет Баттосай. Как там говорил учитель, несмотря ни на что, он просто человек? Как долго он считал, что недостоин счастья? Теперь он нашел свои ответы, и, может, настало время прямо и открыто признаться самому себе, что он просто… трусит? Отчаянно боится, что Каору согласится быть с ним лишь из чувства признательности и благодарности? Что она отвергнет его? Или, что хуже, с улыбкой примет его любовь, не ощущая на самом деле того же, что и он? Нет-нет, помотал он головой, разве не была Каору всегда искренна с ним? Разве не поехала вслед за ним в Киото, не сказала, что хочет остаться с ним, не закрыла собой на острове у Эниши? Но ведь она как-то иначе себя ведет в последнее время. Убегает, едва завидев его, при разговоре старается как можно меньше называть его по имени. Да она с Яхико больше разговаривает! Все, решил Кеншин, так больше продолжаться не может. Сегодня же он спросит и узнает о ее истинных чувствах. Удивительно, но, как только он принял это решение, сразу стало легче. Как будто с груди упал огромный груз, и даже стало легче дышать. Каков бы не был ответ, он сделает все, что должен. А там…ну что же, будь, что будет. Лучше правда, любая, чем ложь и недоговоренность. С такими мыслями мечник пошел домой, по пути купив у торговца очень красивую синюю ленту. Он даже улыбнулся, представив, как она подойдет к глазам Каору.***
Впрочем, когда он подходил к додзе, решимости в нем заметно поубавилась. Каору коротко кивнула ему и умчалась в тренировочный зал, откуда в этот момент вышел Яхико. — Эй, чего это она так выскочила? Ты что-то не то ей сказал, Кеншин? — недоуменно протянул он. — Нет-нет, все в порядке, — задумчиво проговорил Кеншин, все еще сжимая в руке ленту. Яхико бросил на нее взгляд, и его брови поползли вверх, а в глазах мелькнуло что-то очень понимающее: — Ты что же…ну…это…хотел ей ленту подарить? — Ээээ…ваш покорный слуга купил эту ленту для Каору-доно, но она убежала, прежде чем он смог с ней поговорить, — пробормотал Кеншин и, набрав воздуху, спросил, — Яхико, ты не замечал, чтобы в последнее время Каору-доно вела себя как-то иначе, чем обычно? Просто она почти не общается с вашим покорным слугой, и он даже думал, что… Закончить фразу ему не удалось. — Вы что оба, с ума посходили! — возмущенно завопил Яхико, — Только слепой не заметит, как эта глупая тануки на тебя смотрит. Ну, похоже, еще и ты сам. Она — то час назад доставала меня такими же вопросами! Может, хватит уже мучить друг друга! Ведете себя, как…как… От негодования у Яхико не хватило слов, и он умолк, сжав кулаки и уставившись на Кеншина возмущенным взглядом. Тот сначала с минуту ошеломленно смотрел на мальчика, но потом как-то расслабился и даже недоверчиво улыбнулся. Каору-доно? Спрашивала Яхико? Значит, все осталось по-прежнему? — Яхико, я сейчас, — торопливо проговорил Кеншин и пошел в додзе. Каору он нашел сидящей в тренировочном зале у окна. Она вздрогнула и обернулась, вопросительно взглянув на Кеншина. Он так и стоял в дверях, не зная, как лучше начать разговор. Да, сражаться с желающими его смерти противниками определенно было легче. В конце концов, собрав в кулак всю свою волю и чувствуя, как его переменно бросает то в жар, то в холод, он заговорил: — Каору-доно, ваш покорный слуга хотел бы… хотел бы подарить вам ленту, вот так вот. Помните, я испортил вашу любимую тогда, с Джиньʼе? Ваш покорный слуга подумал…эээ… что эта вам очень подойдет… — и умолк, испугавшись собственной дерзости. Я недостоин! Так нельзя! Что я могу ей дать! — кричал внутренний голос. Каору медленно, как во сне, встала, подошла вплотную, неверяще глядя ему в глаза. Больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться где-то далеко, но он заставил себя стоять прямо и, собравшись с духом, продолжил: — Каору-доно, помните, что я вам сказал тогда? Что я вернулся домой, и что я произнес эти слова впервые с тех пор, как стал бродягой? Вы знаете, с тех пор ничего не изменилось, но ваш покорный слуга очень боялся, что, если он расскажет вам о том, что он чувствует, это принесет лишь несчастья. Он думал, что не имеет на это право. Но… -Кеншин, — выдохнула Каору и приложила палец к его губам. Каким-то нервным, напряженным движением она поправила волосы, одернула платье, продолжая все так же смотреть ему в глаза этим странным, пристальным взглядом. Кеншин поймал себя на мысли, что не может смотреть ей в глаза — это было все равно, что смотреть на солнце, и причиняло такую же боль. Он опустил голову. Ему опять захотелось исчезнуть. Зачем он вообще начал этот разговор! Каору резко вдохнула и заговорила: -Я-то боялась, что ты вообще не заговоришь об этом, понимаешь? Я так переживала…думала, что что-то изменилось…что-то в тебе! Кеншин, какой же ты дурак! — все громче и торопливее продолжала она, срываясь на крик, и слезы беззвучно потекли по ее щекам, — я сказала, что хочу быть с тобой, и с тех пор это осталось неизменным! Какой же…какой же ты болван, — уже тише закончила она, всхлипнув, и в конце концов не выдержала и разрыдалась, уткнувшись носом в шею Кеншину. Он сначала застыл, но потом обнял ее в ответ, все еще сжимая в вспотевшей ладони забытую всеми ленточку, чувствуя, как наконец-то уходит вся тяжесть, все сомнения, которые лежали на душе, как все его существо наполняется теплом, таким родным и уютным, что, казалось, он бы мог вечность простоять так, прижимая к себе самого дорогого на свете человека. Наверное, это и называется счастьем? Бродяга наконец нашел свой дом. - Каору-доно, если это сделает вас счастливой, ваш покорный слуга готов разделить с вами свою жизнь, — прошептал он. Каору только крепче вцепилась в него и кивнула.***
Яхико тихонько отошел от двери и, довольно улыбаясь, направился во двор. Похоже, теперь все будет хорошо.Hold me now I need to feel you Show me how To make it new again