Выздоравливай

      Когда Оливер улыбается, улыбается и Коннор — четвертый закон Ньютона, выведенный совместно с Пратт. У нее в душе вечные сквозняки — Уолш ворвался, не закрыв дверь, и кроме него это сделать некому; Микаэла пуста. Пуста с ним, пуста без него.       — Я скоро съеду, — его голос как всегда хрипловат. Коннор говорит вскользь, не отводя глаз от мерцающего в темноте экрана ноутбука. Пальцы порхают по клавиатуре, а могли бы порхать по ее коже — ночь к этому склоняет. Но склоняется лишь голова Микаэлы, а слова режут похлеще любого лезвия; она истекает кровью, грязной, как буквы с кричащих газетных заголовков, чернильно-вязкой, тягучей. — Ты рада?       — За тебя — всегда, — Пратт выворачивает душу, как карман. Ее выворачивает наизнанку. — Но еще больше я рада за свою квартиру, — находит в себе силы отшутиться. Он улыбается, теперь уже ей, но не так. Неправильно. Оливеру Коннор улыбается по-другому.

***

      Он, естественно, опять не съезжает. Их отношения с Оливером переменчивы и неконтролируемы, как погода. Коннор вновь третий в кровати Микаэлы и Ашера, — а, может, это Ашер третий? — внутри Микаэлы вновь развязана столетняя война.       «Он мог бы ее полюбить, наверное», — думает Миллстоун мрачно, обнимая холодную Пратт. У них все хорошо, за исключением, разве что, ее безнадежной любви к другому. Так и живут, довольствуются, чем могут, перебиваются крошками жизни, пока рядом пируют другие. Ее чувства похожи на лихорадку, отчаянную борьбу мечты с невозможным; Ашер восхищен, одновременно разбит и умело прячет это в промозглости ранней весны.       Коннору плохо без Оливера, Микаэле плохо вдвойне — и за него, и за себя. Он поселился в ее квартире и голове, а она не может ни забыть, ни прогнать. Поездки по рельсам ее мыслей влетели бы Уолшу в копеечку; Пратт думает, что пора бы брать с него за проезд, но Коннор все равно едет «зайцем». В их жизнях царит бардак масштабов вселенной, за который уже даже не стыдно. Впору гордиться. Ашер не знает, за что бьет Коннора по лицу — за Уэса ли, за украденное сердце Микаэлы, за все ли сразу. Коннор вину берет лишь частично. Он не крал ее сердце, оно ему ни к чему, увязалось само, навязалось, потерялось среди прочего барахла.       «Я мог бы ее полюбить, наверное», — запоздало соглашается с мыслями Ашера Уолш. В глазах темнеет, и виски принимает цвет антрацита. Обстоятельства против.

***

      Коннор и Оливер в обнимку на ее диване. Их пальцы переплетены так, будто это угодно самой судьбе. Пальцы Коннора и Микаэлы никогда не цепляются друг за друга; их бьет током от скопившегося напряжения. Ненужность Пратт превращается в легкий дым, от которого слезятся глаза. Вечер давит на ее плечи, подобно заботливым рукам Миллстоуна.       — Ты в порядке? — зачем только спрашивает, если знает наверняка, почему ее глаза блестят, как озера в Мичигане — он ее обещал туда свозить. «Не-суж-де-но», — отстукивают часы, стрелками разрезая его запястья. Он уйдет в шмыгающий насморочным носом сентябрь, когда больше не сможет пылиться на задворках ее приоритетов.       — Болею, — хмурится Микаэла. Людьми ведь тоже болеют.       Разводные мосты вскрывают город, лето шепчет Микаэле: «Выздоравливай».