Я люблю тебя, Тененбаум

      — Мы говорили о тебе, и это толкнуло нас с Марго друг к другу, — Элай Кэш медленно цедит слова, и это не только из-за остаточного воздействия опиума, — то, что ему нужно рассказать Ричи, поневоле заставляет язык цепенеть.       — Всё бы ничего, но пару недель назад Марго сказала мне то же самое, чуть ли не этими же словами, Элай, — Ричи грустно усмехается. — Уж не сговорились ли вы с ней, муза и писатель?       — Ричи, все сговоры давно уже кончились, и гораздо раньше твоих недорезанных вен, — Элай устало потер лоб. — Пожалуйста, выслушай меня, мне и так трудно…       — Ладно, писатель, послушаем твои сказочки, — пытаясь поддеть, усмехается Тененбаум.       — В общем, Марго сказала тебе, что мы болтали о тебе, что это нас свело, — но она, видно, не сообщила тебе главного, того, что я пытался до нее донести: она была воплощением тебя для меня, женским воплощением, тем, чего бы я не получил от тебя никогда… Ричи, я люблю тебя и всегда любил, с раннего детства, — даже тогда, когда думал, что влюблен в Марго. И сейчас во мне говорит не опиум, друг, а печаль.       — Элай, это не смешно, прекрати, — Ричи слишком устал, чтобы удивиться и наорать, треснуть Элая башкой о фальшивую стенку с индейским узором, он просто заставляет себя хоть как-то реагировать на признание друга. — Ты хоть помнишь, как ты смотрел на Марго, когда мы с тобой ждали ее после школы? Как на твоего маленького бога, ангела-хранителя, мечту, которую ты когда-нибудь получишь! И меня в том контексте ты вообще не учитывал, просто не видел, для меня на твоей «полянке мечтаний» места не было, там резвился только ты и Марго. Я говорю без обиды, просто констатирую факт. Меня там не было, Марго — была. А сейчас ты плетешь мне про «любовь с раннего детства» и думаешь, что я поверю в очередной розыгрыш? Я уже был персонажем пары твоих юношеских пьесок, — спасибо, мне не понравилось, больше не хочу, до свидания, писатель, катись к чертям с твоими музами и облачками мечтаний!..       Последние слова Ричи буквально выкрикнул, — и тут же дверь распахнулась, а на пороге возник Чес, сонный и злой:       — Какого черта вы орете?! Мальчики спят — между прочим, твои племянники, Ричи, имей хоть ты совесть! И так с нашим отцом замотали их сегодня на прогулке!       Ричи закусил губу:       — Прости, брат. У нас с Элаем важный и хмм… интимный разговор, и нам нужно решить всё сейчас…       — Так решайте, где хотите, только подальше от комнаты с моими детьми! Можете хоть потрахаться для решения вопроса, если это ускорит дело, — но чтобы ТИХО, МАТЬ ВАШУ!!!       — Ха, а вот ты и сам поднимаешь шум, поборник дисциплины, порядка и реализации нравов казармы в детской, — Элай внезапно отмер и начал язвить. — Не везет мне с вашей семьей, это точно: Марго не любит, Ричи не слушает, Этелина просто жалеет, а ты орешь и выгоняешь морозить гениталии на улицу, где, между прочим, действительно прохладно… Всё против творца в этом плебейском мире… Что ж, друзья, прощайте, — Кэш приподнял ковбойскую шляпу, насмешливо поклонился и вышел, успев шепнуть Ричи: «Просто подумай над моими словами, не выкидывай их, не обдумав».       Ричи вздохнул и устало опустился в кресло.       — Все сегодня с ума посходили, — пожаловался он потолку. — Да, прав Элай, — не повезло ему с нашей семьей, у каждого свой прибабах…       Чес присел на подушку рядом с креслом и потрепал Ричи по руке:       — Прости, я не хотел вам мешать. Что-то случилось? Что-то с Марго и Элаем? К чему готовиться — к свадьбе или к похоронам?       — К эмиграции в Голландию, — туманно пробормотал бывший теннисист.       — Зачем? Наркоты у Кэша и так в избытке, а ты вроде не фанат… Или внезапно потянуло на разведение тюльпанов, романтичный ты наш самоубийца?       — Да так, по сугубо личному вопросу, — продолжал отхмыкиваться Ричи.       Чес встал с подушки и повернул голову брата к себе:       — Послушай, прости меня, я сорвался на тебе вместо отца. Я очень боюсь за мальчиков, очень, — что не уберегу их, как не уберег жену, что потеряю ребят по глупой случайности, а у нашего папаши таких случайностей вагон и маленькая тележка. Так, сегодня Узи пришел с кровью на щеке. С кровью, Ричи! А если бы заражение? И потом, Элай меня бесит — не знаю, почему, но когда я его вижу, — на меня будто волна ярости накатывает. Скользкий тип он, и не верю я ему, хотя мне он пока подгадить не успел.       — Чес, ты глупый, нервный параноик, — но я тебя всегда помню и люблю именно таким, ведь уравновешенный, холодный сэр Честер Тененбаум — создание мифическое, никогда не существовавшее, — засмеялся Ричи и погладил брата по щеке. — И я на тебя не злюсь, — ты прервал тяжелый и не особо для меня приятный разговор. Вернее, разговор нужный, но вести такие беседы я предпочитаю на свежую голову. Так что, как бы это ни было эгоистично пот отношению к Элаю, я должен тебя благодарить, — ты меня спас от выяснения отношений.       Честер расслабленно выдохнул, складка на лбу разгладилась:       — Ну и замечательно, я успокоился — но лишь на время, ха-ха! А что у вас там все-таки такое интересное обсуждалось, а? Шведская семья с Марго, небось?       — Почти, — улыбнулся Ричи. — Ладно, это мое личное дело, и я сам все решу, а ты иди к мальчикам и оберегай их сон. — Ричи внезапно притянул брата к себе и прижался подстриженной головой к животу Чеса.       — Эй, что с тобой? Голова кружится? Есть кровотечение из ран? — Чес тут же заквохтал, как наседка.       — Да нет, я… не обращай внимания, в общем. Всё нормально я просто устал. Спокойной ночи.       — Брат, с тобой точно все в порядке? Может, в больницу? Посидеть с тобой? — Чес развернул Ричи к себе, вглядываясь в зрачки брата. — А, расширенные… Всё этот гад Элай, успел уколоть тебя какой-то дрянью! Ну, всё, увижу его — он труп!       — Голосом, что ли, снесешь в могилу? — зевнул Ричи. — Чес, иди уже к сыновьям, а то их сожрет папаша Тененбаум. Или, чего доброго, на прогулку в парк каруселей сманит…       — Ладно, но позже я к тебе зайду. И если не будешь спать как миленький — укокошу еще и тебя!       — Список жертв ужасного маньяка Честера Тененбаума рос с каждой минутой… — лекторским голосом завел Ричи. — Зайди, только не разбуди, параноик чертов!       — Спокойной ночи, Ричи, — Чес пошел к близнецам, а теннисист — к себе в комнату, где откинулся на спину, закрыл глаза и, вместо того того, чтобы уснуть, как увещевал его нянька Чес, стал обдумывать события сумбурного вечера.       ***       Ричи и сам не мог объяснить, почему что побудило его так нежно, почти по-детски прижаться к брату, — раньше на него ничего такого не накатывало, между братьями была дистанция общения. Кроме того, брюнет-параноик с детства успел проклевать мозг не только младшим, но и старшим Тененбаумам, а на отца Чес даже в свое время подал в суд и выиграл его.       Честер был умен, упрям, зануден, скрупулезен по отношению к деньгам и бирже, отличался талантом бытовой демагогии, обожал деловые костюмы, как и любую форму, даже физкультурную, которую он начал носить после гибели жены, — костюмы и форма давали ощущение защищенности, стабильности, пусть и внешней, формальной. Кроме того, он был законченным перфекционистом, а также, благодаря обсессивно-компульсивному синдрому, навеки отбил у Ричи и домашних охоту пользоваться китайскими палочками при поедании суши: Чес считал, что надо есть рыбу и рис так, чтобы «с палочки не падало ни одной крошки, Ричи, а у тебя уже полная тарелка крошек, — о боже, это же убитая еда, как ты не понимаешь!». Надо сказать, у паршивца Чеса получалось есть палочками так, что не падало почти ни одной рисинки, но легче остальным от этого не становилось.       Одним словом, для расслабленного, спокойного, временами пофигистичного Ричи, ценившего форму только на корте, а стабильность — лишь в победах, Чес был воплощением формализма и занудства. По логике вещей, Ричи должен был возненавидеть Чеса, выиграть пару матчей за звание чемпиона мира в теннисе и свалить на Гавайи подальше, — но всё вышло наоборот, и выходило так еще с малолетства Ричи и Чеса.       Ричи почему-то всегда оберегал своего занудного брата от любых ударов несовершенного мира: всегда дарил ему блокноты только с кожаной обложкой и твердой основой, — мягкую брат ненавидел, карандаши средней твердости, и только средней, приносил ему с моря ракушки одинаковой формы; беря что-то со стола Чеса, Ричи всегда клал вещь на то же самое место и в том же положении, как и брал. И почему-то бывшего теннисиста это не раздражало, хотя у Элая пар шел из ушей от злости:       — Вот зануда — ни пожрать, ни сморкнуться, не кидай, а положи, как было, да еще, небось, и хлоркой обработай перед тем, как положить обратно! Как ты с ним живешь, Ричи? Я бы его еще в колыбели удушил голыми руками!       Ричи только усмехался и переводил разговор на другую тему. А сам все так же дарил Чему одинаковые блокноты, приносил карандаши одной и той же твердости, всегда ставил ручку двери в строго вертикальном положении и вешал свое осеннее пальто ровно посередине вешалки, — справа и слева висели пальто Чеса и отца. Естественно, по линеечке, строго параллельно полу. Лишь бы Чеса не раздражали мелочи, не заставляли тратить на себя лишние силы. Тратил силы Чес, а жуткой, всё переворачивающей болью это отзывалось почему-то в душе Ричи, — рационального объяснения этому теннисист так и не нашел, просто принял, как еще один факт, наряду со своим чувством к Марго.       А потом начался большой теннис, бесконечные тренировки Ричи, поражения, но чаще — победы. И вот тут между братьями и пробежала первая черная кошка.       Чес ненавидел теннисные ракетки и мячики: ручки у ракеток, по его мнению, были недостаточно гладкими, а мячики — недостаточно округлыми. На логичные объяснения брата, что слишком гладкая ручка может выскользнуть и нехило прилететь по яйцам владельцу, а форма мячиков и так круглее некуда, Чес только заводил глаза:       — Это все потому, что у тебя плохо с математикой и физикой! — заявил он однажды. — Я говорю не про стопроцентную, а сбалансированную гладкость ручки ракетки — такую, чтобы и гладкая была, и из руки не выскользнула у тебя, и тебе не прилетело чужой ракеткой между глаз, чучело! У меня даже формула есть, которая покажет тебе, как высчитать нужную степень гладкости…       Но тут Ричи позорно сбежал, не выслушав формулу от юного гения-финансиста. Чес что-то бубнил вслед, но больше с вычислениями гладкости не приставал.       Самое странное, что все это время Ричи был влюблен в Марго — вернее, никогда не сомневался в природе своего чувства к сводной сестре. Сказав себе: «Я люблю Марго», — Ричи сделал это фактом для себя и заставил себя в этот факт поверить и преклоняться перед ним большую часть своей жизни. Да и Чес в одной из откровенных бесед с Ричи определил чувство брата как «идеальную любовь барда-рыцаря, Культ Прекрасной Дамы XXI века». Теннисист не стал вдаваться в подробности, решив просто согласиться с братом, потому что доказательства Чес мог приводить часами — хоть диссертацию пиши, слушая его.       Вот так все и шло: Чес готовился стать самым юным гением-финансистом и основать пару собственных компаний, Ричи шел в чемпионы мира по теннису и думал, что любит Марго, Элай Кэш становился писателем и тоже думал, что любит Марго, Марго же было, откровенно говоря, все равно — ее мир был идеален в своей замкнутости, а Чес, Ричи и Элай являлись просто временными персонажами.       Однако все изменилось после помолвки Чеса, на которой присутствовала вся семья, кроме отца, — он уже давно не поддерживал отношения с родными, просто ушел.       Там Ричи и Чес здорово напились, остались одни в туалете, куда Ричи увел непутевого гуляку-брата, — и вот тут произошло то, что Ричи честно старался списать на алкоголь: они поцеловались. Не взасос, конечно, — все-таки теннисист себя контролировал, — но и не по-братски. Произошло все так: Чес, проблевавшись, начал пьяно благодарить брата за помощь и поддержку, полез обниматься под предлогом «сил нет, помоги встать с пола», а потом началось…       — Ричи, ты… ты всегда… ик!.. ты всегда был за меня… защищал меня… терпел… ик!.. мое занудство… Знал бы ты, как я за тебя боюсь… Ты не можешь бросить теннис, верно же?       — Так, Чесси, ты напился, тебе нужно баю-бай, пойдем в кроватку… И теннис я не брошу, даже если ты бухать по-черному начнешь.       — Послушай! — У Чеса на какую-то минуту появились силы встать и опереться на плечо Ричи. — Ты можешь мне не верить, думать, что это пьяный бред, — но мне без тебя плохо… И всегда будет плохо, хоть моя девочка будет чудесной женой… Просто ты — то, что нужно мне…. Но ты сейчас этого не оценишь. Берегись Марго и Элая, — прошептав последние слова, Чес вдруг припал губами, все еще воняющими блевотиной («суши, сэр Чесси, всё твои суши!») ко рту Ричи, и тот не оттолкнул брата — слишком уж много было эмоций для одного визита в туалет.       Поцелуй длился недолго, а потом Чеса снова скрутило, и стало уже не до бесед и поцелуев.       Наутро Чес говорил всем, что ничего вообще не помнит о вчерашнем празднике, держал на темных кудрях мокрое полотенце и всячески притворялся боляще-счастливым. С Ричи он общался как обычно, о поцелуе и своем полупризнании не вспоминал, а брат и не настаивал: скоро они разъезжались по разным городам, было не до анализа.       Позже Ричи, обдумывая ночь в туалете, признавался себе: поцелуй был желанным, пусть и вонял рвотой, а вот признание — не особо. Что за «я боюсь за тебя?» Что он, ребенок, что ли? Если уж хочешь сказать правду — говори не боясь и до конца, и плевать, что ты бухой, это отмазка.       Но потом до Тененбаума дошла одна простая вещь: Чесси не мог по-другому. Его признания — это формулы скольжения и гладкости, в трезвом состоянии он не выйдет за рамки образа «грозы биржи, идеала финансиста», а то, что было в толчке, — рвущаяся наружу глупая, затыканная собственной гениальностью и попытками втиснуть себя в образ «грозы биржи» душа.       Впрочем, Чесси скоро женился, а Ричи проиграл матч за кубок Англии и уехал в кругосветное путешествие, — частично, чтобы забыть о проигрыше, частично, чтобы осмыслить ситуацию со свадьбой Марго. Обе ситуации были взаимосвязаны, — Ричи проиграл после известия о свадьбе сестры, а на матче он плакал от боли и тоски.       В кругосветке он почти не получал вестей из дома, о всех членах семьи знал только самые общие новости — живы, здоровы, близнецы — у Чеса, ноль детей и всё тот же муж — у Марго, мать с отцом не общаются, а Элай проваливается в наркотический дурман. Так что времени обдумать свои чувства к Марго Ричи получил достаточно. Итогом размышлений явилось его письмо к Элаю: «Я еду домой. Кажется, я люблю Марго. Не гори ей про письмо».       Конечно же, чертов Элай всё рассказал их лунной принцессе, а та, как обычно, лишь пожала плечами: «Вот как? Что ж…».       Но об этом Ричи узнал позже, а пока его преследовали странные мысли и ощущение отсутствия чего-то важного. Тененбауму казалось, что у него вырезали какой-то важный орган, а живет он за счет фантомного наличия этого органа.       А потом ему впервые приснился Чес, смеющийся, как в детстве, когда ему удавалось собрать идеальную башню из песка. Во сне они бродили с братом по старому саду дома Тененбаумов, говорили о ничего не значащих вещах, и Ричи был счастлив. Проснувшись, он понял, что скучает по зануде-братцу, и скучает давно, — просто не отдает себе отчета.       С тех пор Чес часто снился Ричи в кругосветке, чаще улыбающийся и довольный, но иногда злящийся и предупреждающий о чем-то бывшего теннисиста. Один раз Чес все-таки объяснил Ричи свою формулу гладкости и скольжения ручки ракетки в кисти игрока, но, слава праотцам. Ричи этот кошмар не вспомнил, когда проснулся.       Но чувство тоски по Чесси с каждым днем путешествия только усиливалось, мучало еще откуда-то возникшее чувство вины перед Марго — будто Ричи был с ней помолвлен, а теперь изменил ей, будто он был ей чем-то обязан, а этими снами и тоской по брату он нарушил свои обязательства перед Прекрасной Дамой своего сердца. Но Ричи упрямо твердил себе, что он любит Марго, что его любовь к ней — факт, установленный им самим в самом нежном возрасте, что этого не изменить, а идиотское ощущение пустоты и тоски по брату — сублимация тоски по Марго. Последнее, впрочем, было ничем не подкрепленной ложью самому себе, — у Ричи не было ни малейшего доказательства, кроме навязанной самому себе убежденности в неизменности чувств к сестре.       Тоска по Чесу была честной, — Ричи не мог врать, хоть и хотел иной раз убедить себя, что плевать он хотел на доставшего всех гения-биржевика, однако убеждения хватало на день-два, а потом — очередной сон с Чесом и тоска по новой.       В общем, когда Ричи решил вернуться домой, он настолько научился врать себе, что убедил себя, будто возвращается он только из-за Марго, а Чес тут и рядом не падал. Но внутренний голос утверждал обратное, однако слушать его теннисисту не хотелось, — уж слишком безотрадно складывалась ситуация. Женатому Чесу с близнецами вряд ли был нужен Ричи, а после гибели жены он помешался на контроле и безопасности детей, а также пристрастился к спортивным костюмам вместо галстуков биржевика.       А еще был Элай, который здорово вмешивался в жизнь Тененбаумов, хоть и уверял, что это они втягивают «меня, бедного мальчика» в свою атмосферу.       Откровенно говоря, в старших классах Элай нравился Ричи — язвительный худощавый блондин в ковбойской шляпе, с мечтательным взглядом и изящными руками, имеющий явный литературный талант и дикое желание стать писателем, мог очаровать кого угодно. Да и Ричи тоже приглянулся Элаю — тот полушутя признался Тененбауму в этом на одной вечеринке.       — Чертовски ты хорош, Ричи, — говорил Элай, занюхивая виски коксом. — Не хочешь стать моей музой? А что, жить будешь у меня, а ночами — играть для меня в теннис, пока я буду сочинять очередной роман про современного Аполлона в жестоком мире большого спорта. Подумай, сразу не отказывайся, дорогой мой…       Ричи тогда отшутился — он слишком ценил свои чувства к Марго, да и на парней по-серьезному не западал, Элай был для него временным романтическим глюком, который нужно было просто переболеть. И Тененбаум переболел, причем быстро. А вот Кэш, похоже, так и остался не вылечившимся…       Примерно в это же время Чес и Элай стали враждовать по-настоящему. Если раньше дело ограничивалось язвительными шуточками в адрес «зануды-перфекциониста» и «юного наркоши», то в один прекрасный, тихий вечер Ричи. Вернувшись с тренировки, застал Чеса и Кэша, катающихся по полу гостиной и душащих друг друга. Причин ссоры никто из них толком не объяснил, но Ричи чувствовал, что это как-то было связано с ним.       Тогда Ричи просто разнял парней, — еще трупов в гостиной для полного счастья ему не хватало, но с тех пор Элай и Чес стали врагами, стремящимися набить друг другу морду при каждом удобном и неудобном случае.       Ричи усмехнулся, вспоминая злющего брата и бледного Элая на ковре — уличные кулачные бои, семейный вариант Тененбаумов, драться неумело, зло, стараясь повредить не столько мышцы, сколько маникюр и прическу соперника. Ну не умел Чес нормально драться, зато волос Элаю он повыдергивал в избытке, попутно слегка придушив. Злючка и зануда Чес, манерный блондин Элай, модник Ричи, и Марго, которая вечно «на своей стороне луны» — что их связало в странный клубок недоотношений?       Ответ был самым простым: недовысказанные себе чувства. Именно недовысказанные: ведь Ричи никогда до конца не признавался себе, насколько его любовь к Марго навязана им же самим, Чес так и не закончил начатого в туалете признания, Элай просто скучал от тоски по яркой жизни. заполняя эту тоску придуманными, выспренными чувствами к Марго и Ричи, а Марго напрямую солгала Ричи: «Я тоже тебя люблю». Насколько «люблю», почему «люблю», и если знать, что на самом деле в основе чувства ее брата, то получается не «Я тоже люблю», а «Я тоже внушила себе, что люблю, мне тоже скучно».       Получается, самым честным из них всех выходил Чес, — он хотя бы начал говорить о себе и Ричи, другой вопрос, что не закончил…       Ричи тяжело вздохнул, положил руку под голову и попытался уснуть. Но тут дверь приоткрылась, и в комнату прокралась тень в оранжевом спортивном костюме.       — Ричи, ты спишь? — прошипела тень.       Брат ничего не ответил. Тогда Чес подошел к его кровати, тихо погладил Ричи по лбу, поправил одеяло и сел на пол рядом с постелью брата.       — Хорошо, что ты спишь, — вдруг зашептал он. — Я многое хотел тебе сказать — извиниться за свое поведение по отношению к нашему папаше, признать, что мальчиков я измотал идиотскими тренировками, и они ничего им не дали, ничего толком не развили, только достали детишек; что я боюсь умереть и дико скучаю по жене, что я не хочу сидеть на могилах детей и понимать, что лучше бы умер я, хоть я и боюсь умереть, — но лучше умереть, чем не успеть спасти моих Арри и Узи… А еще я признаюсь в том, что я самый большой дурак в мире. Я ведь приревновал тебя к Элаю, поэтому так и вспылил сегодня, — решил, что тот клеится к тебе, а ты же любишь Марго, у вас и так с ней всё непросто. А дурак, Ричи, я потому, что не сказал тебе правды — ни тогда, перед моей свадьбой, ни когда ты вернулся домой из кругосветки.       Помнишь, как ты чуть не умер из-за Марго? Я тогда сам едва не повесился: я на себя злился, считал, что должен был тебя удержать, предупредить, но опоздал и тут, как опоздал с моей Хелен, — вечно опаздывающий, вечно упускающий то, чего хочу… И тогда меня заново накрыло страхом за тебя, Ричи. Я боюсь за тебя так, как не боялся даже за сыновей, и ты мне нужен — рядом со мной и навсегда… Хорошо, что ты спишь и не слышишь этого бреда, брат…       С этими словами Чес еще раз поправил одеяло на Ричи и вышел.       А Ричи решил, что надо бы меньше общаться с Элаем, — тот, видно, даже на расстоянии умудрялся дурманить друзей опиумными парами. Иначе как объяснить всё то, что нес сейчас Чес? Как объяснить это вечное «я боюсь за тебя», дикую ненависть Чеса к Элаю и неожиданную заботливость злючки-брата? Варианты в голову лезли самые дикие, — а ведь надо было обдумать еще и признание Элая… На этом моменте Ричи понял, что с него хватит на сегодня.       — Да спи уже! — досадливо шикнул он сам на себя и внезапно провалился в тяжелую, без сновидений, дрему.       ***       На следующее утро Ричи проснулся с мыслями о том, что надо, наконец-то, навести порядок в своих личных делах. Не дело это — в двадцать шесть лет резать себе вены, окончательно забросить спорт, а взамен выбрать пустоту, бесцельное мотание по океану и ложь самому себе. И начать Бумер решил с Чеса: следовало еще раз поговорить с братом, вытряхнуть из того все семейные тайны.       Однако Чеса на завтраке не оказалось: мама сообщила, что он ушел с близнецами на очередную тренировку. А позже в дом вошел Элай Кэш, выбритый, трезвый и улыбающийся («Решил, значит, что я уже сдался и готов ради него на всё», — с тоской подумал Ричи). Он поцеловал Этелину в щеку: «О, мадам, Вы с утра уже освещаете мой день!», на что мама звонко рассмеялась и хлопнула его по руке: «А ты всё такой же проказник!», съел пару тостов, а потом сказал, глядя на Ричи:       — Этелина, я украду твоего сына на прогулку, а то он и забыл, как свежий воздух выглядит, — совсем посерел.       — Да, конечно. Идите, — отозвалась миссис Тененбаум. — Если что, и Чеса найдите, — он с мальчишками бегает по рощице около кладбища.       — Всенепременно, сударыня! — отвесил манерный поклон Элай. — Пошли, бука…       Ричи молча вышел вслед за Элаем. Некоторое время они шли, думая каждый о своем, потом Элай обернулся к Ричи и спросил:       — Ну что, ты обдумал мои слова? Что ты скажешь?       — Что все это бред, — Ричи решил быть кратким. — Лет десять назад, когда нам было по семнадцать лет, и мне здорово сносило крышу от твоих повадок — смеси индейца и принца — я бы согласился на что угодно, но сейчас у меня нет романтических глюков, и я тебя не люблю. Да и тогда не любил — просто опьянение эндорфинами было. Элай, дело не в том, гей я или нет, — просто я не хочу быть объектом развлечений скучающего модного автора. У меня своя жизнь, а ты и как друг успел подгадить и мне, и Чесу, и Марго — несильно, конечно, но противно. Так что давай навсегда закроем тему с твоим «чуйствами» ко мне, — я просто не хочу. Я тебя не люблю, и точка.       — Значит, все-таки Чес… — протянул Элай.       — Что?       — У тебя был выбор — я или Марго. После своего приезда ты не бросился сразу навещать Марго, хотя твое письмо так и горело любовью к ней. Но нет, ты отогревался в лоне вашей семейки, а любовь, видно, сбежала от слишком тесных родственных объятий. Почему ты не пошел к Марго сразу?       — Я не знаю, Элай, и тебя, вообще-то, это не касается.       — Теперь меня касается всё, дорогой мой, — усмехнулся Элай. — Мы с Марго ведь были вместе, а расстались потому, что разлюбили друг друга. Да и не любила она меня никогда…       — Как и ты — её, — подытожил Ричи. — Ты просто развлекался образом влюбленного, который спит с фальшивой дамой своего сердца — фальшивой потому, что плевать Марго на тебя было… И при чем тут Чес?       — Да, так, ни при чем, — хмыкнул Элай. — Просто уж слишком теплые у вас отношения для двух противоположностей, и я сейчас не про семейные узы говорю. Ты всегда слишком опекал этого хлюпика и зануду, терпел его закидоны, — и тебя это не бесило, ты искренне заботился о Чесе. Я, грешным делом. Одно время считал, что братец тебе местечко в своей компании пригреет, вот ты и стараешься, но потом я вспомнил, что в финансах и экономике ты не просто ноль, а отрицательная величина, даже вашему семейному гению Чесу такое не вытянуть. Ты бы запорол все его усилия, работая на него.       Ричи вдруг вспомнил «формулу идеально гладкой ручки ракетки» — и рассмеялся.       — Элай, послушай. Помнишь драку на полу в гостиной, когда я едва растащил вас? Что случилось? Что ты ему сказал?       — Что ты на меня запал, Ричи. Согласись, в семнадцать лет это было правдой.       — И?       — Чес тогда взвился, глаза белые, ничего не соображает, — а потом как заорет: «Отвали от моего брата, ублюдок, он не такой!». Я же не должен был позволить себя задушить, а, Бумер?       — Теперь ясно, — Ричи вздохнул с непонятным облегчением. — Ну, а сейчас-то что? При чем тут Чес?       — Ты, судя по всему, давно уже забил на Марго, а я у тебя, по твоему собственному признанию, романтический глюк из бурной молодости. Больше тебе никто не дорог, кроме вашего зануды. Делай выводы, Бумер, а мне пора. Спасибо, что правду сказал про нас с тобой, — и Элай было зашагал в сторону города, как вдруг за спиной Ричи звонкий голос зло произнес:       — Доброе утречко, господа! Я не помешал?       — Привет, Чесси, — Элай манерно приподнял шляпу в якобы дружеском приветствии. — И что ты тут делаешь?       — Мальчишек выгуливаю, — за спиной Чеса стояли красные от бега Арри и Узи.       — Как собачек, что ли? Да ты их загонял, несчастных, — язва-Элай недобро усмехнулся, а Чес сжал кулаки.       — Я их тренирую, чтобы они были сильными и могли противостоять любой опасности, жалкий писателишка!       — О, ну нам-то, писателишкам, далеко до вас, спортсменов… Доброго дня, Ричи, до встречи, Чесси! — и Элай удалился, помахав шляпой.       — Чес, мне нужно с тобой поговорить, — начал Ричи, но брат, недослушав, буркнул что-то вроде: «Опять дистанцию сбили!» и побежал назад, прихватив с собой близнецов. Были слышны только крики: «Арри, не отставай, Узи, держи дыхание!»       Ричи мрачно сплюнул и пошел на кладбище — посидеть на могиле бабушки и немного успокоиться.       Складывалась невеселая картинка: его бывший лучший друг знал о Ричи больше, чем он сам, Марго уже давно не числилась в неучтенных факторах и «Прекрасных Дамах», а зануда-братец был единственным человеком, по которому Ричи искренне скучал.       Откровенно говоря, Чес был единственным, кто по-настоящему разозлился на Ричи после его нелепой попытки суицида — нелепой потому, что Ричи и не рассчитывал на собственную смерть, а вот на пострадать, пожалеть себя и заставить других тосковать из-за его «ухода» — вполне. В больнице недоубившегося Ричи все обнимали и театрально плакали напоказ, а вот Чес задавал самые логичные вопросы:       — Зачем ты это сделал?       — Мне было плохо.       — Почему тебе было плохо?       — Я оставил предсмертное письмо, там я все объяснил.       — Можно почитать?       — Конечно, нет.       — Хорошо, почему ты не завершил начатое, Ричи? Почему еще и пакет на голову не надел, чтобы уж наверняка умереть? Почему ты еще и побрился перед «смертью»? Что мешало тебе сделать всё, как подобает настоящему самоубийце, страдающему от разбитого сердца? Зачем ты разыграл этот спектакль с нашим участием?! Какого черта, братец?!       — Чес, твой брат устал, мальчику нужно отдохнуть, — вмешалась мать. — Не будь с ним строг, — мы ведь могли его потерять, понимаешь?       Чес зло пробормотал какое-то ругательство и вышел из палаты.       А Ричи вдруг подумал, что его брат прав: действительно, чего он хотел добиться, и, самое главное, — от кого? От семьи? От Марго? От Элая?       Вспоминать историю со вскрытыми венами было стыдно: Ричи до такой степени вжился в образ отвернутого Марго возлюбленного, что решился на спектакль с суицидом, — надо же было завершить ситуацию. А началось с того, что отец принес Ричи информацию от частного детектива о темном прошлом Марго: курит с двенадцати, трахается с четырнадцати, несколько недельных браков, беспорядочный лесбийский секс в Париже, долгое время была с Элаем Кэшем… Прекрасная Дама никогда не была верна своему теннисному рыцарю — и Ричи понесло: сколько же лет он потерял из-за Марго, из-за своих придуманных чувств к ней — и все зря? Да ну вас всех к…       Когда Тененбаум резал вены, стоя перед зеркалом, он действительно переживал все страдания несчастного влюбленного, при всем при том где-то на грани сознания ощущая, что все это — ложь, внушенная им самому себе. Но Ричи резал вены, вспоминал Марго в разные моменты жизни: вот она пишет пьесу в своей комнате, стоит около Британского музея, вот выходит из автобуса, — светло-рыжие волосы развеваются слишком правильно, а не растрепливаются по ветру, вот сидит на корте с мужем, а вот улыбается Элаю…       «Боже, как больно, да-да, я умру, Марго, завтра я покончу с собой, — но вначале напишу письмо, предсмертное объяснение в запоздалых чувствах, а потом меня похоронят, и все пожалеют о славном парне Ричи Тененбауме, и ты, Марго, тоже будешь плакать…», — вот такие обрывочные мысли мелькали в голове теннисиста, пока он медленно водил лезвием по рукам, стараясь резать как можно глубже.       Но самым странным во всей этой игре в суицид было то, что Ричи знал, что не умрет, что его обнаружат, что все его действия перед зеркалом — часть спектакля о фальшивой Прекрасной Даме и покинутом Ей любовнике. Таким образом, вскрывая вены, Ричи доигрывал ситуацию с внушенной любовью, зная, что ничем не рискует, — конечно, это было бессознательное, интуитивное осознание ситуации, но оно было единственным правдивым объяснением случившемуся: имитация смерти как имитация конца любви.       ***       Сидя на могиле бабушки, Ричи еще раз вспомнил все это — и решил, что ему нужно поговорить с Марго. Если уж с Элаем он более-менее выяснил отношения, то с Марго после его «смерти» они так и не поговорили толком. Ее «Я тоже тебя люблю» и слезы не считались, — Марго просто нужно было как-то отреагировать, и она реагировала сообразно логике спектакля с фальшивыми чувствами: Рыцарь выжил, — значит, Принцесса должна остаться с ним.       Ричи направился в сторону сада, — там в полдень Марго обычно гуляла и перечитывала Ивлина Во.       Ричи не ошибся: через пару метров от входа светловолоса девушка сидела и что-то писала в тетради с толстой обложкой.       — Здравствуй, Марго, — сказал он.       — Привет, — улыбнулась девушка. — Садись.       — Марго, нам нужно сказать друг другу одну вещь, — наконец-то честно… — начал Ричи без обиняков.       — Стоп, — Марго положила руку ему на губы. — Пойдем на крышу, где ты выпускал Мордехая.       Они направились к старому дому, где на крыше под камнем был тайник Марго с сигаретами. Марго закурила и прислонилась к плечу брата.       — Помнишь, как ты выпускал Мордехая? — спросила она. — Он всегда к тебе возвращался. Так странно, — меня всегда интересовало, почему сокол выбрал тебя, а не свободу?       — А что бы выбрала ты на его месте?       — То же, что и теперь, — себя.       — Я и не ожидал другого… Послушай, ответь мне честно на один вопрос: ты меня любишь? И любила ли когда-нибудь?       — Их два, твоих вопроса, — Марго лениво курила.       — Не уподобляйся Чесу, дорогая. Просто ответь мне… Я должен знать, на что я потратил так много чувств, начиная с детства, на кого потратил…       — Ричи, я не люблю тебя. И не любила. Мне было грустно и страшно, когда ты чуть не умер, тем более, судя по твоему письму, из-за меня, — но не более того. Я не люблю кого-то любить, — у меня это ненадолго и неглубоко. Я люблю создавать мир пьес, где все персонажи мне послушны и не достают меня вопросами о моей жизни, о том, сколько я курю и с кем я переспала прошлой ночью. Я равнодушно отношусь к внешнему миру, и ты это знаешь, как знал всегда. Для меня нет ничего важного, потому что все в этой вселенной временное, а важность выматывает, отнимает силы. Ты слишком ценил меня, — поэтому и полюбил. Но я не вижу смысла приводить то, что между нами, к полноценным отношениям, — я устану, ты затоскуешь от вечной тревоги, и мы разойдемся в итоге.       — А мне и не нужно полноценных отношений с тобой, — я придумал себе тебя, придумал себе любовь к тебе, внушил, а потом чуть не умер из-за внушения. Я не злюсь на тебя, — ты живешь, как хочешь, имея на это полное право, я виню только себя: потерял четвертак сознательной жизни из-за придуманной вселенной… Так что давай останемся просто братом и сестрой, если ты не возражаешь.       — Не возражаю, — Марго, как всегда, была лаконична. — Я ценю свое время и силы, а отношения между сводными вымотают еще хуже обычных отношений.       Они еще постояли на крыше, думая каждый о своем, а потом пошли домой.       И впервые за долгое время Ричи почувствовал себя легче, — он наконец признался во лжи самому себе, и уже не было жаль потраченных впустую эмоций…       Зато был еще Чес, — но в выяснение отношений еще и с ним Ричи решил полезть на следующий день.       ***       Ричи целую неделю пытался поговорить с Чесом, но безуспешно: с утра от уходил на тренировки с сыновьями, причем в разное время, — Ричи то вставал слишком рано, то просыпал, дома при встречах с братом Чес что-то шипел, бурках и уходил в свою комнату, запираясь на ключ, — у Ричи даже возникла мысль влезть к Честеру через окно, хоть это и было равносильно второму самоубийству: холерик Чес мог метнуть в брата огнетушителем, который с момента переезда в родительский дом стоял у него под кроватью «на случай самовозгорания», а потом прикопать тело в саду, — брат же повел себя как вор, значит, «это было не убийство, а самозащита!».       Однако Ричи все-таки повезло отловить неуловимого братца: он столкнулся с Чесом на крыльце дома, — дети задержались, отвязывая их собаку Бакли.       — Здравствуй, гроза будильников! — улыбнулся Ричи. — Чес, мне нужно с тобой поговорить.       — Иди к черту, мы и так опаздываем из-за несчастной собаки! — прошипел братец. — Если хочется поболтать, ступай к Элаю, — у него уйма свободного времени.       — Чес, — голос Ричи зазвенел металлическими нотками, — нам с тобой нужно поговорить. Не мне с тобой, а нам.       Чес попытался прошмыгнуть к сыновьям, но Ричи взял его за плечо и несильно сжал. От хватки бывшего теннисиста мало кто освобождался, и Чес, потрепыхавшись, зло выдохнул:       — Ладно, пошли с нами, но не отставай!       Ричи усмехнулся, — наконец-то злюка-братец сдает позиции, по крайней мере, внешне. Они прошлись немного в молчании, мальчишки отбежали за деревья, где, судя по крикам: «Раз, два, три, четыре — Арри, не мухлюй, целиком выпрямляй руки, держи спину ровнее, как папа учил!» — начали отжиматься. Чес чуть улыбнулся, услышав сыновей:       — Молодцы, все в меня! Так о чем ты хотел поговорить, Ричи? И почему говорить нужно нам с тобой? Насколько я помню, я тебе ничего не желал передать, — меня хватило ваших с Элаем шуточек надо мной. Нахлебался, спасибо, больше не хочу.       — О нас, Чесси, — сказал Тененбаум — и Чес сразу подобрался, напрягшись, как натянутая струна. — Слишком много недосказанного между нами, причем с детства. Короче говоря, я слышал твой шепот около моей постели в ночь после разговора с Элаем, который ты прервал. Ты сказал, что сам едва не повесился после моей тупой попытки истечь кровью, что ты боишься за меня, боишься опоздать, что я нужен тебе, причем навсегда… То же самое ты произнес и на твоей помолвке, когда я держал тебя над унитазом. Ладно, тогда все это могло сойти за пьяный бред, но шепот-то был на трезвую голову…       — Чего ты от меня хочешь? — прошипел Чес, стискивая руки за спиной. — Я не помню, что я нес тогда в туалете, — мне было плохо и стыдно, что моя печень не может нормально переработать лишнюю пару-тройку бокалов вина, так что не смей припоминать мне тот бред!       — Правды я хочу, Чес, — сказал Ричи, устало прикрыв глаза, — просто правды. Ты меня любишь?       — Как брата — да, хоть ты еще тот паршивец. Это все? Могу я уже, наконец, идти?       — Чесси, послушай: Элай рассказал мне о причинах вашей первой крупной драки в нашей гостиной, после которой вы в открытую стали ненавидеть друг друга. По его версии, ты защищал мою честь: Элай сказал, что я на него якобы запал, клеился к нему, а ты взбесился. Это так?       Чес кусал губы, опустив глаза в землю. Потом он тихо произнес:       — Элай сказал тогда, что вы регулярно трахаетесь в туалете колледжа, и ты сам его об этом просишь. А дальше я не помню, что было — меня реально понесло от злости…       — Ну, ты ему знатно тогда навалял, хотя ты не умеешь драться, — до сих пор не умеешь…       Чес все еще смотрел в землю. Потом он поднял голову и уставился в глаза брата немигающим злым взглядом:       — Ричи, придурок, я боялся за тебя тогда, с этим Элаем… Боялся, что тот заразит тебя какой-то хренью, что кинет тебя, что оттрахает всей компанией своих гейских дружков-театралов, что просто ославит тебя перед всем колледжем на вручении дипломов, что тупо причинит тебе боль, — неважно, каким образом… Меня всегда бесил Элай, как бесил и твой теннис: ты вечно лез в травмоопасные и бесполезные дела, а теннис как раз такое дело. Меня бесили эти идиотские ракетки: одна такая хрень могла выскользнуть из твоей руки и прилететь тебе по яйцам, упасть под ногу, ракетка же соперника имела все шансы врезаться в твою упрямую башку. Именно поэтому я тогда и придумал эти формул «идеальной ракетки» — просто потому, что боялся за тебя, боялся увидеть тебя, лежащего без сознания на корте, загипсованного и в коме на больничной койке, в гробу с ракеткой как символе тенниса! Боялся! И до сих пор боюсь! Потому что люблю, идиот, неужели ты так и не понял?! Люблю не как брата, и хочу, чтобы ты был рядом, со мной! И помню я все, что нес в туалет на помолвке, помню! Я думал, ты хоть с формулами поймешь… — и тут Чес разрыдался всухую.       Ричи обнял брата, прижал к себе:       — Послушай, ну с ракетками понятно. А мячики чем тебе не угодили? Округлость-то при чем тут?       — Тем, что эта летучая дрянь могла мало что мозги тебе вышибить, так еще и кожу содрать на лбу до основания, благодаря своей шершавости, — прохныкал Чес в плечо брату.       — Ты еще и формулу шершавости, небось, вывел? — засмеялся Ричи, все еще обнимая упрямого гения финансов.       — Смейся, бесстыжий, смейся!.. Да, вывел, могу вечером найти в своих университетских дневниках и просчитать тебе идеальные мячики!       — Тихо, не надо так, Чес, — пробормотал Ричи. — Я ведь тоже тебя люблю, — смущенно произнес он. — Понял во время кругосветки, когда ты мне каждую ночь снился… Я тогда дико по тебе скучал, мой зануда-Чесси. А еще я кое-что понял по поводу себя и Марго: что я многое придумал сам, и за это пострадал — не считая потерю чемпионского титула, я потерял четвертак жизни впустую, надеясь на то, что образ оживет и ответит мне взаимностью. Беда лишь в том, что не было ни образа, ни чувств, — было лишь мое упрямство, которое и подталкивало меня: «Люби Марго, люби!» Фальшивая «Прекрасная Дама», фальшивый «Рыцарь», — и настоящий зануда-братец, которого я, как выяснилось, всю жизнь и любил по-настоящему… Как и ты — меня.       Чес поднял голову:       — Ты не врешь сейчас? Ну, как в детстве: «Вот тебе идеальный карандашик, вот тебе блокнотик, — все так, как ты и заказывал». Вдруг сейчас ты тоже… ради идеала? Вот тебе еще и "идеальный братец", который любит тебя не как брата, а как... в общем,как я того хотел и хочу?..       — Я уже настрадался ради "идеалов" — вспомни Марго и Элая. С меня хватит вымышленных и внушенных себе же чувств, я просто хочу побыть собой, дать себе право на ошибку, а самое главное — дать такое же право тебе, Чес. Ты не виноват в том, что твоя жена погибла, — так случилось, жестокая реальность, ты просто не смог бы ей помочь, да еще и угробил бы сыновей. Так что перестань гнобить себя за прошлое, живи каждым конкретным днем в настоящем. И не вини себя за любовь ко мне, — это иррациональное чувство, только и всего.       — Если честно, это было единственным, за что я себя не винил, — я винил тебя и Элая: мол, всё вы вашими красивыми рожами путаете мой рациональный мир, а я просто жертва… Но это тоже ненадолго было: я потом просто забил и затаил свою не-братскую любовь к одному очаровательному засранцу-теннисисту, — Чес почти перестал рыдать и дрожать, объятия брата немного успокоили его.       — Ну, вот, видишь, все и выяснили, — а то бегал от меня всю неделю, как девчонка… Кстати, чего бегал-то? Из-за Элая?       — Ага. Я решил, что вы тогда, на прогулке, когда я вас видел, уже поладили между собой и теперь станете парой, о которой мечтал Элай… Единственное — я не уложил в эту схему Марго. Она-то как?       — А Марго пофиг на все и на всех, кроме нее самой, причем не особо любимой «самой», — как она мне призналась, ей дорого только ее спокойствие и ее внутренний мир, а реальность — так, лишь досадный придаток-помеха. Так что Марго, в любом случае, никак не вписалась в твои схемы и расчеты «любовной карты Ричи — Элай».       — И что мы теперь будем делать? У меня дети, Рич…       — Я помню, Чес, — Ричи усмехнулся. — Давай будем любить друг друга тайно и встречаться тайно.       — Так. В каком смысле «встречаться»? Ты еще и меня отыметь надумал, неугомонный? — Чес даже отстранился от Ричи, глядя в лицо брата с неподдельным возмущением.       — Ну, коли ты того возжелаешь, — можем как-нибудь соединить братские тела в крепком мужском соитии… Да шучу, расслабься, — Ричи успокаивающе погладил Чеса по лбу, — мне от тебя нужен не секс, как, впрочем, и всегда.       — А что же нужно тебе?       — То же, что и тебе: быть рядом с тобой. Всегда и вместе. И никто не будет знать о нас.       — Долго скрывать не получится, сам понимаешь…       — Не трусь, Чесси, главное — начать с тобой, а с окружающими разберемся. Кстати, именно Элай, которого ты терпеть не можешь, первым просек, что я тебя не только как брата люблю: «Просто уж слишком теплые у вас отношения для двух противоположностей, и я сейчас не про семейные узы говорю», — так и сказал, да-да…       — Убью гадину! — вскинулся Чес!       — Тихо, тихо, — успокаивающе зашептал Ричи, — он никому вроде не разболтал еще. Да я и не думаю, что разболтает: если ему нужен сюжет для новой пьесы, — а сюжет ему нужен, потому что нужны деньги, — то действительность ему сюжет и подкинула, и Кэш не из тех, кто просто так делится своими замыслами, — по крайней мере, бесплатно. Если он что и расскажет, то мы будем увековечены в книжке, а не в сплетнях.       — Мне бы твое спокойствие, — вздохнул Чес. — Но в одном ты прав: главное — нам с тобой начать быть вместе, потому что еще одной твоей попытки помереть во цвете лет я не переживу, — хватит с меня прошлого кошмара… Короче, навсегда и вместе? Уже не как братья?       — Да. Уже не как братья, мой любимый зануденыш, — рассмеялся Ричи и еще раз крепко обнял Чеса, а потом поцеловал — взасос, завершая поцелуй на помолвке брата. Чес с удовольствием включился в завершение…       Когда спустя пять минут они оторвались друг от друга, Ричи сказал:       — Знаешь, впервые за много лет я по-настоящему спокоен. Ты настоящий, и я люблю тебя по-настоящему, — без любви весь этот бред с формулами «гладкости и шершавости» не вытерпеть. Кстати, покажи мне формулу «идеально гладкого теннисного мячика», — будет забавно, я думаю…       — Всё-то ему забавно, — проворчал Чес. — Вечером и покажу. Идет?       — Идет.       — И еще вот что… — Чес замялся, подыскивая нужные слова, — я сейчас тоже почувствовал себя спокойно: я больше не боюсь за тебя, ты рядом, и ты не оттолкнул и не высмеял меня, — зануду-перфекциониста во всякой ерунде, да еще и с замашками финансового гения… Я помню, как ты искал мне карандаши с именно такой толщиной грифеля, как покупал пачками дурацкие, но такие важные для меня блокноты с толстой обложкой и без тиснения и адресов на первой странице, — я мог работать только в таких блокнотах, в других мысли просто не складывались в стройную картину, —пусть остальные и считали это придурью, но не ты; я помню, как ты миллион раз за день проверял ручку входной двери, чтобы она висела строго в вертикальном положении и не действовала мне на нервы; я помню все мелочи, Рич, помню — и уже тогда я знал, что это больше чем братское сочувствие, только боялся себе признаться, а потом боялся и тебе сказать, хотя надо было — и по поводу себя, и относительно Марго… Мы бы избежали многих проблем, не будь я таким трусом.       — И нажили бы другие, Чес, — закон баланса, ты же знаешь. Как вышло, так и вышло, хватить жалеть о прошлом. Просто давай делать здесь и сейчас. И вместе. Договорились?       — Договорились, — Чес улыбнулся. — Слушай, а давай ты начнешь моих в теннис тренировать?       — Эмм, Чесси, ты же ненавидишь теннис? — удивленно вытаращился Ричи.       — Ну, по крайней мере, ребята будут под присмотром, и контроль станет обоснованным, — я действительно достал даже собственных детей, брат… Это я понял вчера, когда Узи, выгуливая Бакли, сказал ему: «Пять минут на погадить, 2 минуты — на зарыть результат. А потом — пять кругов рысью по парку, у тебя жир на пузе!».       Ричи махнул рукой:       — Это пройдет, — они еще мелкие, перерастут твою муштру. Но начать растить будущих чемпионов — отличная идея. Может, они перегонят дядю, а?       Братья обнялись за плечи и пошли к детям. На душе у обоих впервые за долгое время воцарился Мир. Но никто из них старался не думать о том, насколько этот мир прочен и долговечен. Как там говорила Марго: «…отношения между сводными вымотают еще хуже обычных отношений», а тут любовные отношения между родными братьями… Гомоинцест, — поборники морали бы умерли от зависти, а репортеры получили бы прекрасную тему для статеек о личной жизни бывшего теннисного чемпиона Ричи «Бумера» Тененбаума.       С другой стороны, здесь тоже все было идеально (чертов Чес, заразил своим словечком!): ну, обнимаются браться — и пусть обнимаются, слишком теплые отношения в семье — это нормально, даже для Тененбаумов. Так что ни Чес, ни Ричи ничем особенно не рисковали, а в собственной семье никто не будет удивляться их странно потеплевшему общению, — долгими годами тренировок братья и сестра приучили старших к тому, что в их семье возможно всё, даже ожившее чучело сокола, которое оказалось вполне живым, здоровым и разозленным Мордехаем.       Однако Ричи знал одно: здесь и сейчас, не распыляйся, придурок. Важно то, что его брат тоже любит его, что они вместе, и плевать, чем это закончится в будущем, которого может и не быть, — нельзя вечно ставить на неизвестное и недоказанное.       «Не предрекай заранее всех бед».       Судя по улыбке и спокойному лицу Чеса, тот думал так же.