как Инь и Ян

Примечания автора: я очень хотела сказать что-то в таком духе. И для удобства восприятия выношу вперед сноски. * Пипа – китайская лютня. ** У-шен – исполнитель мужской роли главного генерала\ военачальника, отличающийся большими способностями в боевых искусствах. *** Дань – актер или актриса, исполнитель женских ролей. В данном случае –дань – образ чинной, прекрасной девушки – наложницы. **** Шэн – актер, исполнитель мужских ролей. В данном случае – шэн – образ благочестивого, храброго императора. ***** Ханьфу – традиционная одежда, появившаяся во времена дин. Хань (3 в.) *** Жители обновляют запыленные разноцветные вывески с огромными словами, занимающие большую часть фасадов маленьких домов. Пекин утопает в благоухании и пышности в уже теплом мае. Лухань ступает мягко, привычно придерживая край традиционного платья, осторожно вдыхая теплый аромат цветущей вишни во внутреннем саду Театра. Его мягкий, но собранный взгляд останавливается на фигуре у пруда, присевшей на кромку каменной плитки. В саду нет посторонних звуков, кроме мелодичного колокольчика при дуновении ветра и доносящихся из одного из дома по периметру сада звуков игры на пипе*. - Судьба благоволит к изменениям, Исин. Луханю не нужно подходить близко, он и так знает, что его услышат. Фигура похожа на застывшее изваяние, но Лухань видит наметанным глазом, как слегка покачивается голова его немого собеседника. Где-то за крышами пробивают полдень. *** В жаркое время класть грим труднее, несмотря на то, что в театре темно и прохладно, а выступления всегда вечером. Кисть равномерно распределяет белила по всему лицу и шее, скрывая и без того светлую кожу под слоем грима. Сегодня все должно пройти более чем идеально, и пусть он знает, что волноваться практически не о чем, но кисточка с чернилами на кончике все равно предательски дрожит. Ифань вопросительно изгибает бровь, но молчит, не разрушая магическую тишину в гримерной ненужными вопросами. Пекинский театр издревле славился лучшими оперными постановками и здесь не может быть ошибок. Театр не терпит плохих актеров, здесь история и опыт, здесь статус и звезды страны, известные на весь свет. Здесь – жизнь. С кисточки срывается черная капля, впитываясь в вышитого шелком дракона на желтом императорском одеянии, когда Ифань невесомо касается губами его запястья. Исин выдыхает и берет румяна. Театр тренирует сдерживать свои эмоции, как ни одна другая инстанция на свете, и в голове возникают слова Лу Ханя, идеально ровно держащего спину в своем огромном одеянии. «Все это не просто игра – это жизнь. Ты не играешь, ты живешь». Под вечер загораются сотни красных и белых фонарей, толпа заполняет каждый метр, возбужденно гудя в предвкушении. Гул не прекращается даже тогда, когда музыканты начинают играть вступление и сцена оживает под яркостью кордебалета в шелковых цветастых костюмах и разнообразных масках. Спрятав от чужих взглядов руки в огромных лоскутах своих рукавов, Исин нервничает. Мимо него, стоящего глубоко в кулисах проходят несколько исполнителей военных ролей, а за ними плавно скользит главный генерал, у-шен** Цзытао. Для него не стоит труда различить хрупкую фигуру в углу, но он только прищуривается и величественно проходит дальше. Исин закрывает глаза, ожидая смены музыки, символизирующей открытие первого действия сценой баталии, сплошь забитой акробатическими трюками. Удар гонга заставляет его вздрогнуть, толпа ревет от зрелища, а Исин дрожит от холода, опустив голову. Лухань сказал ему утром, что сегодня благоприятный день. Внезапно теплая ладонь ложится на его плечо, легко разворачивая. Исин видит перед собой Ифаня. Тот уже через две минуты должен стоять на сцене, но он стоит рядом и тихо шепчет: - Это игра, Исин. Это театр… ты дань***, я шэн**** – все так и должно было быть, вспомни? Исин помнит. Бессонные ночи растяжек, холодные утра зубрежек, душные коморки днем и учителя пения и танцев, постоянные тренировки и насмешки таких же сирот, как он. До тех пор, пока Ифань, старше его на год и выше – на голову, не ложился с ним на один футон, отворачивая к стене, накрываясь с ним одним тонким одеялом в заплатках, закрывая от всех проблем, защищая от всех своим размеренным дыханием в затылок. Исин помнит, как долго не желал свыкаться с пожизненной игрой женских ролей, пока не пришел Лухань и вкрадчиво не объяснил ему, что это единственный шанс выбраться из школы сотни оборванцев в люди, что это единственный шанс заниматься чем-то более изящным, чем полоть рисовые поля или побираться на пыльных улочках. Исин помнит, как что-то внутри надломилось, и он впервые покорно склонил голову в согласии. Он помнит множество уроков Луханя: как правильно одевать ханьфу*****, изящно танцевать, держать руки при пении, садиться и ходить, накладывать грим свой и своему императору. Исин слишком хорошо помнит, что Лухань говорил ему двенадцатилетнему, что он талантлив, и Ифань послан ему судьбой. Что они с Ифанем как инь и ян, истинные дань и шэн, рожденные воскресить древнее искусство. Исин помнит и знает – он ненавидит Луханя так же как и любит его. Исин смотрит в родные глаза Ифаня, но молчит, привычно склоняя голову, позволяя старшему аккуратно коснуться его волос и надеть на него головной убор. Ифань выпрямляется во весь свой немалый рост, сотрясая терпкий закулисный воздух золотыми гребнями в волосах, берет его под локоть и подводит к выходу на сцену. -Мы справимся, - шепчет он одними губами, перед тем как оставить свою наложницу в ожидании сценического выхода и бурных оваций зала. *** Исин заносит в комнату небольшой таз с теплой водой, чтобы смыть их грим: Ифань никогда не умел справляться без его помощи в этом. Старший сидит в кресле у окна, уже без костюма, в халате, но все еще в маске и с высоко забранными заколками волосами – он выглядит немного нелепо сейчас, и Исин на секунду думает – не нелепа ли вся их жизнь? Но только на секунду. Когда он снова видит чистые скулы Ифаня, то не может не дотронуться до них кончиками пальцев, но тот перехватывает его руку раньше. Исин боится смотреть на старшего, и даже чувствуя на себе пронзительный взгляд, он не может им не восхищаться. Исина пробирают разряды тока, когда Ифань медленно целует кончик каждого его пальца; у него подкашиваются ноги, когда Ифань тянет его себе на колени, выцеловывая ладони; Исин почти забывает свое имя, когда Ифань дотрагивается языком до шеи под ухом и мир играет новыми красками. Ифань ловит его первый стон губами, аккуратно и неторопливо исследуя его, как будто бы боясь спугнуть, но ничего этого не произойдет – Исин знает, Исин верит в судьбу. Исин изящен и вне сцены, он выгибается красиво даже когда ему больно, пропуская через свои тонкие пальцы длинные смоляные пряди волос Ифаня. Они сливаются в одно целое не только на сцене, но теперь и в жизни, и Исин, сквозь пелену непривычной боли, чувствует доселе неизвестное ему чувство счастья и наполненности. Он боится открывать глаза, но желание увидеть Ифаня в пик наслаждения пересиливает страх и этот момент навсегда остается в его памяти. Под утро Ифань засыпает и Исин думает о том, насколько правильно они поступили, рассматривая в полумраке родные черты лица своего императора. - Это судьба, - Лухань выглядывает из-под очередного яркого костюма, которые они после стирки вывешивают на веревках во внутреннем дворе. Исин разворачивается и смотрит на мягко улыбающегося наставника, - от нее не убежишь. Стоят ли у твоей постели хризантемы? Исин ловит боковым зрением любопытный взгляд еще совсем юного Цзытао и отмалчивается, аккуратно расправляя на веревке императорскую накидку. Исин опускается головой на плечо Ифаня и прикрывает глаза, выдыхая ему в грудную клетку: - Как инь и ян, ты – шэн, я – дань… Ифань в полусне улыбается и обнимает его за талию, прижимая ближе к себе. Перед тем, как уснуть Исин думает, что в сентябре обязательно посадит под окнами их дома сливу. прим. автора: Хризантемы - символ целомудренности, сливы - жизнестойкость.