Где мой самый родной человек?

Один. Шериф застывает в проеме двери и закрывает глаза. Он выравнивает сбитое дыхание и прислушивается к ощущениям, которые где-то в груди. Там болит. Не рвется и не мечется, а именно скулит, словно подстреленная собака на окраине города. Все чертоги разума Джона заняты вглядыванием в очертания темной, пустой, такой холодной и неродной комнаты. Он смотрит внимательно, изучает. Не отводит взгляд, не моргает и порой даже забывает сделать такой жизненно-необходимый вдох, забывает наполнить легкие кислородом. В один момент шерифу кажется, что кто-то смотрит из самого дальнего угла комнаты. Ощущение пробирает до костей, волосы на руках становятся дыбом, а по спине пробегает табун мурашек. Жутко. Уже на протяжении почти-недели Джон пытается вспомнить. Каждый день он проводит в этом богом забытом помещении, чей пол покрыт сантиметровым слоем пыли, по несколько часов. Он наверняка знает, что здесь кто-то... есть? Словно некто очень близкий еще вчера небрежно раскидывал вещи по комнате, искал шариковую ручку под кроватью, красной нитью связывал новые улики. Сейчас – пусто, и лишь редко слышны завывания ветра с улицы, словно безликая мольба о помощи. На потолке огромная паутина и шерифа это нервирует не на шутку. Спустя какое-то время он замечает небольшого мотылька, который барахтается в тонких липких нитях, не в силах выбраться, не в силах разорвать. Он все еще жив. В одно мгновение мужчина чувствует себя этим беспомощным насекомым. Джон в плену собственных мыслей, обстоятельств и странной заботы Клаудии. Он устал. Стилински съезжает широкой спиной по шероховатой стене, ощущая ее ледяную температуру, – до мороза внутри – и устало потирает глаза. Вдавливает костяшки пальцев в веки до боли и разноцветных кругов. Он тоже не в силах разорвать этот круг. Два. Джон достает пистолет и снимает его с предохранителя, словно на всякий случай. Он чувствует вес железки в своей ладони и перед глазами проскальзывает что-то вроде фрагмента из прошлой, несуществующей жизни. ' – Стайлз, я же просил тебя не лезть, куда не просят! - мужчина с первой проседью в волосах срывается на крик, сжимая рукоять оружия. – Пап, я же всего лишь хотел помочь! - словно признавая свое поражение, подросток вскидывает вверх обе руки с широко раскрытыми ладонями. – Я же не думал, что этот... эммм, чувак окажется оборотнем! Я всего лишь хотел помочь Дереку, - уже немного тише добавляет он и виновато опускает глаза, словно ища ответ во влажных пожелтелых листьях. – Дерек не нуждается в твоей помощи. - слова словно бритва по нежной и бледной коже Стайлза. Шериф держит рассвирепевшего оборотня под прицелом, готовый спустить курок в любой момент. – Я... - подросток не находится, что сказать. – Тебе не стоило идти за мной, пап. Теперь мы оба в опасности. – Ты - мой сын, Стайлз. И я люблю тебя, каким бы идиотом ты иногда ни был. И я никогда не брошу тебя, несмотря на то, что ты вечно пытаешься запихнуть в меня побольше своей здоровой пищи. ' Джон продолжает чувствовать боль. Жмурится, а на лбу собираются морщинки. Они словно мелкие прорези, трещины во льду и шрамы на лице, которые не стереть ластиком и не заклеить ничем. Хочется кричать в зияющую пустоту комнаты, орать о несправедливости и задавать один единственный вопрос: 'Где мой самый родной человек?' – Тебя – нет. Тебя не было последние несколько лет, - шериф подходит вплотную к жене, за спиной в руке он держит пистолет, ощущает его сталь и могущество. – Что, милый? - на лице Клаудии удивление, вперемешку с непониманием и полным отрицанием только что прозвучавшей фразы. – Тебя не существует, - громче, и с наступлением в голосе, бросает Джон. – Дорогой, ты хорошо себя чувствуешь? Ты наверное... - женщина пытается отпираться, не сменяя гримасу удивления. Она хочет дотронуться до лба мужа рукой, на котором уже выступили капельки пота, но чувствует резкий толчок в грудь. Стилински отталкивает ее. – Ты просто иллюзия, Клаудия. Я не помню ничего из нашей гребаной совместной жизни за последние пять лет! Я вспоминал, я пытался, упорно пытался. Но ничего. Я вижу только пустоту перед собой. За это время у нас даже нет ни одной фотографии. Ни совместной, ни просто твоей, хотя ты же так любишь фотографироваться. – Милый, но наши альбомы, они ведь в комнате. Месяц назад мы пересматривали их. Помнишь, романтический ужин, бутылка вина, твои поцелуи и... – Нет! - резко отрезает Джон и пистолет показывается из-за спины. Женщина вздрагивает и вжимается в кухонный стол возле которого стоит. – Ты ведь не сделаешь этого. Ты ведь... Джон. Еще вчера мы были счастливы. – Ты умерла тогда, в тот день. Я помню, было лето. Помню солнце и теплый ветер, и то, как вечером плакал в полицейской машине. Но я не помню в какой именно год это произошло, какой был день недели и число. Я только помню белоснежную палату с такими же стенами и твой шепот, что ты будешь любить меня всегда. Лобно-височная деменция неизлечима. Ты сама знаешь, Клаудия. Три. Раздается оглушающий выстрел. Шериф зажмуривается на мгновение, затем открывает глаза и видит, что выстрелил в пустоту, перед ним не было никого, а пуля застряла в стене желтого цвета. Мужчина резко подрывается и бегло осматривает кухню, гостиную, их с Клаудией спальню, после второй этаж и даже ту пустую комнату с паутиной. Но никого нет. Джон понимает, что этот дом теперь уже не его, жизнь – тоже. Все, абсолютно все, словно чужое, словно он видит это впервые. Хрустальная ваза, случайно задетая рукой, разбивается вдребезги. Мириады осколков на каменном полу. Шериф кричит, надрываясь, бьет кулаком в стену до тех пор, пока не появляются первые капли крови на коже. И он продолжает, пока не перестает чувствовать руку. Воспоминания о самом родном человеке так и не вернулись.