spirito.

Высокая жасминовая луна застыла над самым домом, скользя бледным светом по широким крышам, камням в саду, остывшей веранде и проникая в дом через узоры дорогих деревянных адамо. Ночь шелестела ветром, тонкими колокольчиками играла известную только ей мелодию, что не давала заснуть так уставшему за день боссу Варии. Дом пропах влажными травами, свежей рисовой бумагой и ещё чем-то, что Занзас различить не мог, но явственно ощущал – аромат оседал на губах, языке и нёбе, сладковато-прохладный, похожий на мяту с вишней. Мысли роились в голове, бились о стенки черепной коробки, отскакивая от них и сталкиваясь друг с другом, но мужчина не мог сосредоточиться ни на одной из них. Его неумолимо клонило в сон, но, пролежав практически без движения целый час, Занзас даже не погрузился в дремоту. Что ж, на случай бессонницы у него есть проверенное лекарство. Занзас встал с нагретого футона и нехотя поплёлся на веранду, прихватив почти полную бутылку виски, что притащил презентом из Италии Леви – как знал. Японский мусор Емицу так и норовил подсунуть ему тёплое дрожжевое сакэ, от которого Занзас едва плечами от отвращения не передёргивал – не его это, – но после пятой рюмки отвязался и позволил варийцу перейти на привычный ему виски со льдом. Занзас беззвучно прошёл по смежному с его комнатой гостевому помещению, пустующему и тихому, поплотнее завернулся в юкату и вышел на веранду. Ночью здесь прохладно. Доски под ногами холодные, твёрдые - босс скучающе прослеживает взглядом залитые лаком стыки, обращает внимание на естественный темноватый узор древесины и усаживается на пол, скрестив ноги. Закрывает глаза, позволяя телу привыкнуть к какой-то особенной атмосфере, царящей в этом месте. Музыка ветра в тишине складывается в причудливый мотив, сливаясь с напевами ночных птиц и звуком падающих с сочного декоративного тростника капель, Занзас вслушивается в него, силясь вспомнить, но не находит аналогов. Его накрывает непривычное спокойствие, как эйфория, ни с чем не сравнимая. Нет ни горечи во рту после спиртного, ни тумана в голове, но боссу так непривычно легко, что он сомневается в подлинности своих ощущений, ищет подвох. Смотрит на нетронутый виски, переводит взгляд на отражающиеся в ровном прудике шифоновые облака под самым срезом луны, медленно выдыхает. Старик часто травил ему настроение россказнями о гармонии с собой, местах скопления нужной энергии и полезности медитаций. Занзас во всё это не вдавался, так как считал: с его работой не помогут никакие медитации и он подохнет уже ссохшимся от ярости пнём; но ощущая такой внезапный баланс в себе, когда исчезли не дававшие спокойно спать противоречия, злость, раздражение, даже зарождающаяся головная боль, приходилось верить, что это не просто качественная иллюзия. Он закрыл глаза, давая себе остыть и полностью расслабиться. Дыхание ровное и глубокое, как во время сна, сердце бьётся размеренно, автоматическое отдаётся отзвуками в висках. Занзасу кажется, что он лёгкий, как те облака, что ему ничего не стоит сейчас оторваться от гладкого пола и разлечься в воздухе, как на мягчайшей перине. Он открывает глаза, настороженно осматривается: ни птиц, ни ветра, ни капель. Луна спокойно смотрит на него сверху, Занзас думает, что она бы посмеялась над ним. Ничего не происходит, только темнота над прудом и под матовым навесом сгустилась. Облака растаяли. Беспокойство жжёт, как огарком: по груди к шее, по кончикам пальцев, пробуждая успокоившееся ненадолго пламя, по позвоночнику. Оно оставляет маслянистое копчёное послевкусие, от которого хочется плеваться. Интуиция перекрывает все немногочисленные мысли тревожными звоночками, Занзас мотает головой, сбрасывая наваждение, как воду. Сердце сжимается, набирает ритм ударов до гула в ушах, а потом резко затихает, обрывается в полузвуке. По другую сторону внутреннего сада, кажется, не касаясь даже пола, идёт, словно по воздуху, высокий тонкий силуэт. Едва различимый, но яркий, в длинных воздушных одеждах. Светлый, белый до рези в глазах, как застывшая молния. От него исходит слабое свечение, и Занзас может различить блестящий иней в следах босых ног. Несмотря на удивление, мужчина всё так же сидит, не двигаясь, ожидая чего-то. Силуэт спускается в сад. Земля под ним твердеет на глазах, покрывается тонкой серебристой изморозью, трава стынет. Занзас всматривается, щурясь, разглядывает это нечто. Длинные серебристые волосы, рассыпавшиеся по плотному кимоно, почти сливаясь с ним, бледная, даже на вид холодная кожа, тонкие губы. Босс невольно подаётся вперёд, стараясь не упустить ни единой детали образа. Глаза ледяные, спокойные, как замёрзший от его близости пруд. Пушистые светлые, как в снегу, ресницы... Занзас думает, что сердце вот-вот выскочит, поэтому прижимает руку к груди, стараясь успокоиться. Взгляд, полный неосознанного детского восхищения, тухнет, Занзас подпирает голову рукой, теряет интерес. Существо и правда невообразимое, красивое, холодное. Мёртвое. Дух или демон, не иначе. – Эй, мусор. Занзас принимает раздражение, не отводит глаз, чувствует, что оно злится - стало заметно холоднее, разве что пар изо рта не шёл. Брюнет не замечает его приближения. – Кто ты такой? По коже бегут мурашки, появляется болезненное чувство, будто миллионы ледяных иголочек разом вонзились в тело. Находиться рядом с этим чудом болезненно, но Занзас даже не морщится, смотрит внимательно, изучающе. – Скуало. Шёпот. Занзас не слышит, считывает с движения губ, ловит имя, пробуя на вкус. Протягивает руку, касается твёрдой скулы и тут же отдёргивает. Пальцы болят, как при обморожении. Скуало тоже отстраняется: светлые ресницы дрожат, на лице вдоль скулы расцветает яркий ожог. Занзас не помнит, зачем, становясь напротив него на колени, целует ледяные губы. Зачем стягивает с хрупких плеч зимние одежды и причиняет боль прикосновениями горячих губ. На утро он совсем не понимает, как оказался на веранде совершенно нагим. Рядом лежит пустая бутылка из-под виски и его аккуратно сложенная юката. В голове горит кадровое воспоминание алых роз на алебастровом теле, таком утончённом, что неосторожным движением можно сломать. А перед ним лениво развалился заснеженный в июле сад.