Песня песней

Чашка ароматного кофе поверх бумаг. Раньше это казалось чем-то неправильным. Возмутительная небрежность, что ли… А теперь – будто так и нужно. То, что раньше казалось безумно важным – теперь отошло на второй план. Поле битвы Добра и Зла – есть человеческая душа. Но в моменты, когда ты уже не уверен, что есть добро, а что зло – как следует вести себя? Смятение охватывает, и человек становится подобен утлой лодчонке, безрассудно бороздящей бушующее море. Такие мысли посещали Вацлава Гавела стабильно. Этот человек славился своей кротостью, и, вне всякого сомнения, готов был бы подставить правую щёку в жесте христианского смирения, получив удар по левой. Как именно различить, что есть правильно, а что – нет? Ароматный дымок, завивающийся игривым кружевом над чашкой, ответа дать не мог. Только запах кофе – чашка поверх документов. И тоска. - Вацлав, скажите… что побудило вас покинуть ряды Инквизиции? Этот вопрос, заданный погожим солнечным деньком, всколыхнул в душе слишком много эмоций. Хотя, конечно же, на лице Гавела это никак не отразилось. Зелёные глаза Вордсворта казались теплей, чем обычно. На него светило солнце, мужчина щурился, словно довольный кот, и пускал клубы дыма из трубки. Вацлав пару мгновений внимательно изучал лицо Профессора. - Я… пришёл к выводу… что мои стремления и методы слишком разнятся с теми, которые использует Инквизиция, - наконец, ответил он, взвешивая каждое своё слово. - Вот как… - добродушно отозвался Уильям. Его тон вряд ли мог обмануть Гавела. Каким бы добродушным недотёпой ни казался этот мужчина – за маской добряка и весельчака Вацлав видел острый, словно хирургический скальпель, ум. Взгляд ярко-зелёных глаз иногда становился таким холодным, что возникало странное чувство… будто напился ледяной колодезной воды, и теперь холод медленно сковывает тело изнутри. -«Этого человека нельзя не воспринимать всерьёз», - думал Вацлав. И поражался остальным. Поражался тому, как ласково порой улыбается Уильяму кардинал Сфорца. Как добродушен к нему Леон. Как с готовностью подчиняется ему Трес… Как смотрит на него де Ватто – долгим, молчаливым, но таким выразительным взглядом, полным горячего и искреннего чувства… -«Разве вы не видите? Он не такой…», - хотелось предупредить этих людей Вацлаву. – «Он… изощрённей» Всё верно. Это, кажется, было лучшим словом. Изощрённей. Вацлаву никто не улыбался так, как улыбались люди Вордсворту – открыто, искренне, чисто… порой чуть негодующе, но всё же. Гавел пробуждал во многих раскаяние, осознание собственного духовного несовершенства. Потому и улыбки получал несколько извиняющиеся. - Почему вы спросили, Уильям? – вежливо поинтересовался мужчина, откладывая книгу в сторону. От яркого солнца читать стало неудобно, бумага казалась чересчур белой, почти слепящей. Профессор задумчиво затянулся табаком. - У вас очень печальные глаза, Вацлав, - неожиданно откровенно произнёс англичанин. – Будто вы что-то потеряли. - Потерял? - Да. - Вы ошибаетесь, Уильям. Я не терял, наоборот, я приобрёл… веру. - Я не думаю, что вы правы, - покачал головой мужчина. Зелёные глаза задумчиво проследили за очередным дымным колечком, поднимающимся к небу и грозящим раствориться в солнечных лучах в любое мгновение. – Вера была с вами ещё тогда… Вы что-то потеряли, Вацлав. И не знаете что именно. - Вы действительно так считаете? - Да. Терял каждый. Кардинал Медичи утратил веру, Его Святейшество – храбрость, Сфорца – юность, - слова сыпались с его губ подобно разноцветным бусинам. – А вы? - Я… - Пока вы не ответите на этот вопрос, Вацлав, вы не сможете идти дальше. Снова тишина и солнечный свет. Такой тёплый и радостный день! -«Что я потерял?», - прикрыв глаза, Гавел заставил себя вызвать в памяти департамент. Размышления не были долгими. На ум упорно шло слово «семья». Раздался тихий звук отодвигаемого стула. Вацлав распахнул глаза – профессор поднялся со своего места, явно намереваясь оставить собеседника в одиночестве. - Уильям. - Да? – это получилось мягко и немного предупреждающе. - Вы сказали, что терял каждый. Что потеряли вы, Уильям? Пару мгновений ему казалось, что Вордсворт не ответит. Что его застывшая в уголках губ улыбка просто не позволит мужчине говорить. - Сердце, Вацлав. Сердце. Профессор не произнёс больше ни слова, оставляя мужчину в одиночестве. -«Сердце, Вацлав. Сердце», - этот тихий голос, казалось, преследует его везде. Чашка ароматного кофе поверх бумаг – кажется, это говорит вьющийся дымок. Гавел молча смотрит в Библию. Белая бумага, чёрные буквы. И никакого смысла. Что могут ответить древние и мёртвые тексты на это признание? Это ведь была ложь, так? Как мог Уильям потерять сердце? Как мог человек с такой доброй и искренней улыбкой… Когда-то Гавел думал, что Профессор очень устаёт, пытаясь всем нравиться, пытаясь оставаться добрым со всеми… потом он осознал, что это – не наигранное. Что Уильям не прилагает усилий, он такой и есть. Это поражало. Эти бескорыстие и откровенность. Это тепло… А теперь, получается, Уильям потерял сердце? -«Может быть… как в Библии… возлюбить всех не за что-то, а просто за то, что они есть? Может быть, это – тот самый великий пример, которого я всё никак не могу достигнуть?», - Гавел невидящим взором смотрел в пустоту, пытаясь понять и принять. Нет. Дело не в том… совсем не в том. Потому эти зелёные глаза порой бывают такими холодными. -«Сердце, Вацлав. Сердце» Тишина ночной комнаты – совершенно особенная тишина. Любой, даже самый слабый шорох кажется здесь подобным раскату грома. Проскользить по опустевшим коридорам легче тени – Безликий это может. Ведь даже тени он сейчас не отбрасывает. Кто-то, кажется, говорил, что тень – это человеческая душа… значит ли это, что все попытки держаться своего Пути заведомо бессмысленны, если у него и души-то нет… пусть лишь в такие моменты, но всё же. Двигаться бесшумно – главное, не потревожить сон. Хотя этот человек так изматывает себя многочасовым трудом, что вряд ли спит очень чутко. Вацлав неспешно проходит к постели и, помедлив немного, тихо опускается на самый краешек. Уильям спит спокойно. Его лицо кажется даже умиротворённым, будто у человека, которого никогда не беспокоят кошмары. Но Гавел прекрасно знает, что это не так. Он уже не в первый раз приходит в эту комнату. Он помнил, как метался по постели этот измученный мужчина, словно пытаясь отыскать местечко попрохладней, на горячих от жара его тела простынях. -«Какие демоны приходят за тобой по ночам?», - с жалостью думал сероглазый. Если бы Вордсворт мог ответить, то Вацлав узнал бы, что у его демона – тонкие кисти и белая кожа. Что у его демона в глазах плескается тьма. Что его демон мучает не только его, но и самого себя. К счастью, Уильям ответить не мог. Однако сейчас сон Вордсворта был спокоен и безмятежен. Протянув руку, Вацлав аккуратно отодвинул с лица спящего непослушную прядку волос. Легко скользнул пальцами по линии скулы, словно пытаясь подушечками запомнить черты лица, чтобы воссоздать их позднее. И когда его губы едва коснулись губ спящего, согревая их дыханием, Гавел понял, что духовным метаниям пришёл конец. Никакой тоски больше не будет. Теперь останется только аромат кофе. «…Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушел. Души во мне не стало, когда он говорил; я искала его и не находила его; звала его, и он не отзывался мне…» Песня песней, 5/6