Мы подружимся...

Утром они проснулись лежащими перед давно погасшим камином, а в воздухе стоял дым и запах спиртного. Людвиг почувствовал, как Иван дыхнул на него перегаром и причмокнул сонно губами, перевернувшись. Ковёр, в который Людвиг уткнулся носом, слабо пах мятным маслом — жена, помнится, когда-то пролила его здесь. Солнце уже поднялось, но не настолько, чтобы надоедать своими лучами. Свет только слабо брезжил сквозь щель между штор, и приятно было лежать вот так на полу, вслушиваясь в дыхание человека, устроившегося рядом. Людвиг со слабым интересом задумался о том, куда могла подеваться его жена. Видела ли она их? Дома ли вообще? Он перевернулся медленно набок и увидел Ивана рядом с собой, мирно посапывающего и дергающего во сне ногой. Они не раздевались и даже не прикасались друг к другу. Вчера это не требовалось. В тот миг их соединяло тепло камина и внутреннее тепло, вызванное немалым количеством выпитого шнапса. Людвиг готов был поспорить, что в тот вечер они чувствовали близость куда более ощутимую, чем тогда, в постели. Они оба были разными сторонами одной души и вот вчера им удалось объединиться. Надолго ли? Бог его знает… Штандартенфюрер прохладно улыбнулся, поджав губы, и потянулся было к лейтенанту, когда тот вдруг приоткрыл глаза, сонно моргнув и приоткрыв рот в зевке: — Который час?.. — спросил он. Спросил словно всё было как обычно, словно бы это и не он с таким жаром утверждал, что ненавидит штандартенфюрера. Смирился? Затем, однако, Байльшмидт заметил, что меж бровей Ивана пролегла морщинка. Но он только вздохнул и уставился на Людвига. — Ну, что молчишь, который час?.. И что вчера было? Во рту вкус отвратительный. — Мы вчера выпили, — штандартенфюрер поднялся с ковра и посмотрел на камин, пространство около которого было засыпано золой. — Вдвоём. Потом уснули. — Ты меня обманываешь? — пробормотал Иван, поднимаясь и тоже усаживаясь на полу. — Ты что-то сделал со мной, да? Лучше признайся сразу. — Нет, — улыбнулся ласково Байльшмидт. — Никто ничего с тобой не делал, я клянусь. Мы слишком набрались, чтобы вытворять что-то подобное. — А твоя жена?.. — Иван снова нахмурил брови. — Я думаю, что её нет дома. Да и мне, если честно, всё равно. если мы остались здесь одни, это к лучшему. — К чему, к лучшему? Если бы будем одни, никто не сможет отговорить тебя от совершения какой-нибудь мерзости в отношении меня, я знаю. Достаточно отвернуться, перестать за тобой следить — и ты что-нибудь сделаешь. — Успокойся, Иван. Я не хочу делать что-либо против твоей воли, но я скажу честно — когда моей жены не бывает дома, мне хорошо. Сейчас она где-то там, может быть, даже в постели любовника, кто знает. И это опять же не приносит мне никакой боли, потому что я никогда не испытывал к ней чувств. Моя дочь лежит почти при смерти и меня снова это не волнует. Может быть… Он помолчал, хорошенько обдумывая — а стоит ли рассказывать об истинном положении вещей? Наверное, всё же стоит. Он полюбил Ивана и теперь не считал нужным лгать ему. Людвиг был как раз таким человеком. Человеком, который близкому никогда не солжет. Штандартенфюрер никогда не мог сказать, хорошо это или плохо. Он знал одно — если не получается обмануть Ивана, значит, это он, тот, кого Байльшмидт искал очень долгое время и не находил. — Может быть я и не её отец. Может быть, жена уже отомстила мне и позволит арестовать меня и расстрелять. Так, наверное, даже лучше. Я так думаю, потому что страха совсем не чувствую. Как ненормальный. Мне кажется, что я сошёл с ума. Ты никогда не подозревал себя в этом? — Мне показалось, что я свихнулся, когда вчера согласился с тобой выпить и ещё тогда… Под дождём. Это было противно, но… тепло. Лейтенант замолчал, нахмурив брови. Видно было, что он в смятении, задумался, а затем поднялся и подошёл к окну. Бледный день начинался заново, солнце поднялось чуть выше, а когда Иван распахнул шторы в стороны, в гостиную хлынул свет, ослепивший штандартенфюрера. Он поднялся и подошёл к Ивану, положив руки ему на плечи. Людвигу отчего-то казалось, что так теперь правильно, да и Иван не сопротивлялся, молча смотря перед собой. Лицо у него почти ничего не выражало и было безэмоциональным, похожим на маску. В доме было тихо. Еще тише обычного. Эта тишина пугала и успокаивала одновременно. — Вчера вечером я впервые почувствовал что-то к тебе, — заговорил вдруг Иван, устремив взгляд в окно. — Я, кажется, привязался. Столько раз потом после первой неудачи я думал о побеге и всё равно не мог, потому что что-то мешало. Я привязался к этому дому и к тебе. Мне это кажется ужасным, и в то же время я не могу согласиться с самим собой. Я запутался, и всё это из-за твоих действий! — Ты влюблен, Иван… — шепнул ему на ухо штандартенфюрер, массируя его плечи. — Ты влюблен в меня, здесь нет ничего странного. — Это мерзко. Ты же знаешь, я прежде ни о чем таком и думать не мог. Мужчина с мужчиной… Но чем дальше он запинался, тем дольше делались его паузы и чаще становилось дыхание. Людвиг слышал его и не прекращал целовать сладкую кожу шеи, забыв обо всем. Он и в самом деле чувствовал, что сходит с ума прямо вместе с Иваном. И если тот еще блуждал, метался во тьме в попытках выбрать правильный поворот, штандартенфюрер пришёл к цели, но совсем не к той, что ему нужна. Вопреки всему, он даже не жалел. Руки Людвига шарили по груди лейтенанта, чувствуя, как в сумасшедшем ритме билось о ребра сердце — казалось бы, вот-вот выскочит. — Подожди, — прошептал вдруг Брагинский. — Пусти. Там люди. — Где? — вздрогнул штандартенфюрер. Но объяснений не потребовалось. Он поднял глаза и увидел около ворот мерседес. Ни слова не говоря, он с силой надавил на макушку Ивана ладонью, словно бы вынуждал его встать на колени, и русский тут же подчинился, испуганно ойкнув и едва не ударившись подбородком о подоконник. Группа была из четырёх человек, среди которых Людвиг к неудовольствию своему заметил начальника. Эрих Ланге. Нечасто он сюда являлся. Обычно Ланге приходил только если случалось что-то плохое и предстоял серьезный разговор. Байльшмидт заметил, что он взял с собой оружие. И интуиция его не подвела. — Сиди тихо, — прошептал он Ивану. Странно, но жены вместе с ними не было. А между тем в доме было тихо, да так, что он казался необитаемым. — Кто они? Они за тобой пришли? — прошептал Иван, хотя можно было говорить в полный голос — незваный гости только стояли за воротами. — Я думаю, просто поговорить. Без доказательств мой начальник мало на кого пойдёт, а меня он уважает. И ещё не очень доверяет англичанам. Будем надеяться, что у него хватило ума не повестись на слова моей женушки. — А если повёлся? — Не думаю. Она не найдёт доказательств. — Дочь свидетель, — нахмурил брови Иван. — Моя дочь при смерти, от неё они ничего не добьются. Мэри нужны фотографии, чьи-то показания, чтобы ей поверили. Без них она ничего не докажет и обвинение будет расцениваться как ложное, и за это она ещё и расплатится. Люди снаружи ещё о чем-то переговаривались и Людвиг тоже быстро опустился на пол, чтобы не светиться слишком в окне. Они с Иваном отползли к дальней стене, так, чтобы их укрывал кусок шторы, и выдохнули. Эта своеобразная игра в прятки напрягала и в то же время сплотила их. И что удивительно, штандартенфюрер не чувствовал особого страха. Вернее, он вообще его не чувствовал. Он смотрел на лейтенанта и от одного только понимания того, что тот держит его за руку, пусть и инстинктивно, по телу разливалось пьянящее тепло, хотя со вчерашнего дня он ещё не выпил ни капли алкоголя. Если им суждено умереть вот так, вместе, сжав сильно-сильно до хруста чужие пальцы, значит, жизнь прожита не зря. — Ты идиот, — пробормотал лейтенант. — Ты подверг наши жизни опасности. Я к тебе привязался и вот чем это кончилось. Тем, что меня пристрелят как собаку за то, что ты творил мерзкие вещи. Лучше уж самому тогда мозги вышибать. — Так ты готов вышибить? Прямо сейчас? — почти огрызнулся Байльшмидт, повернувшись к нему. — Ты без конца сетуешь на то, что за подобные вещи тебя бы немедленно расстреляли на Родине, но вчера ты согласился выпить со мной. Ты сказал, что испытываешь ко мне привязанность и я это сам чувствую. Без конца строишь из себя… Храбреца. Моралиста. Ты и сам знаешь, что на Родине тебя уже не ждут. Ни твоя невеста, ни твоя семья… — Не смей говорить о том, чего не знаешь! Людвиг почти рассмеялся. Он вдруг понял, что они в ловушке. Заперты в этом доме, где на втором этаже лежит почти что мертвое тельце ребёнка, а прислуга то ли скрылась на чердаке, то ещё как-то выполняла свои обязанности. На них штандартенфюреру было наплевать — всё своё внимание он обращал на Ивана. И вот теперь, когда у ворот стоял начальник с людьми, готовый арестовать его или же расстрелять на месте, он почувствовал что живёт. Он понял, что чувствовали фронтовики, ползая в грязи и пыли, он осознал, как отчаянно они цеплялись за свою жизнь. Говорили, если выживешь после артобстрела — значит, счастливчик. Однако Людвигу не нужно было много. Они цеплялись, а он нет. Он посмотрел на Ивана и крепко сжал его пальцы. Может быть, он даже готов был открыться, не прятаться от жены и прямо попросить её, чтобы привела с собой Ланге и они быстро покончили с этим. Поскорее бы… — Ты жизнью совсем не дорожишь, — покачал головой лейтенант. — Разбрасываешься, словно для тебя это крохи какие-то. А твоя дочь, возможно, хотела жить. — Год или два. — Неважно. Ты столько всего наворотил, штандартенфюрер… Стоило ли это того? Синие глаза вдруг печально взглянули на штандартенфюрера, а мягкие губы офицера приподнялись в болезненной улыбке. — Стоило, — уверенно ответил он. — Я хоть сейчас готов впустить их сюда и позволить нас расстрелять. — Идиот… — рассмеялся вдруг Иван, но по щекам его потекли слёзы, и он резко схватил Людвига за рукав, потянув на себя и с краснеющими от стыда щеками прижался губами к губам штандартенфюрера. Это был первый раз и, возможно последний, когда он проявлял инициативу, а горячие слезы падали на лицо Людвига, почти обжигали, как огонь. Байльшмидт нерешительно протянул руку к его волосам и погладил — это нежное движение, ощущение мягкости заставило его самого вздрогнуть, а Брагинский приоткрыл свои синие глаза и судорожно выдохнул ему в губы. Ему нравилась ласка. — Они скоро будут здесь, — произнёс негромко штандартенфюрер, сжимая чужое запястье. — Я не боюсь, — слабо нахмурился Иван. Как ребёнок, ей богу. А между тем штандартенфюрер ясно слышал, как бьётся его сердце. — Мне не страшно. Я уже так давно этого жду, что… Он не договорил, сглотнув, и стиснул зубы. — Ненавижу, — сорвалось с его губ. Он закрыл глаза и прижался к Байльшмидту, словно беззащитный щенок, но не скулил, а всего лишь положил голову ему на грудь — они лежали на полу вдвоём, оказавшись как можно дальше от окна, куда могли заглянуть явившиеся люди. Людвиг подозревал, что жена тоже приехала вместе с ними. Штандартенфюрер даже ненависти к ней не почувствовал. Сейчас для него существовала лишь эта гостиная, зола на ковре и полу около камина, запах перегара и пыль в воздухе, лежащий рядом с ним лейтенант, который в свои двадцать восемь походил на юношу, мальчишку. И был он сам, Людвиг Байльшмидт, смиренно дожидавшийся вместе с этим чудом прихода смерти. Как там говорила Мэри о нём?.. — Люблю, — произнёс штандартенфюрер и прижался в ответ крепко, прикоснувшись, казалось бы, уже холодеющими губами к мягким светлым волосам. Он усмехнулся тому, что сам же сказал. и прикрыл веки, вслушиваясь в звуки снаружи. *** — Он дома, — сказала женщина, выбираясь из мерседеса. Любезно воспользовавшись предложением Эриха Ланге устроиться на ночь в какой-нибудь хорошей гостинице в Вюрцбурге или же у друзей, она на следующий же день по его приглашению явилась к нему. Она предпочла не ждать и не возвращаться повторно домой, а сразу же предоставить доказательства. К тому же, она мягко намекнула начальнику мужа, что может сделать всё что угодно, лишь бы того поскорее расстреляли, а вместе с ним и вшивого русского. И Ланге, давно положивший на неё глаз, всё прекрасно понял. Мэри трудно было выдерживать запах вонючей потной плоти на себе, однако на что только не приходится идти, чтобы добиться желаемого. Как, право, прекрасно, что женщина, если она красива, может одним лишь телом добраться до высот… — Прекрасно, — Ланге кивнул своим людям и указал на дом. — Держать все выходы и входы кроме парадного. — В случае, если попытаются выбить окно, стрелять на поражение без промедления. Байльшмидт и так всё равно что уже труп. — А моей биографии это никак не коснется? — спросила она, следуя за ним по гравийной дорожке. Больше она сюда не вернется в случае их успеха. Она получит средства Людвига, найдёт Ильзе отличного доктора и укатит с ней и вместе с Грэнтом в Англию. При первой же возможности. Как только кончится война. — Что вы, фрау Байльшмидт, нисколько, — усмехнулся Эрих Ланге, вынимая пистолет из кобуры. — Разве что смените фамилию и съедете отсюда подальше. Средства у вас будут. Заранее скорблю по вашему мужу. Он подмигнул, видимо, посчитав себя остроумным, но он таким априори не являлся. Он был огромным и уже приближающимся к немощной старости куском жира, который ещё надеялся привлечь к себе внимание противоположного пола, но только наверняка более молодого и привлекательного, чем его жена, которая наверняка уж точно не красавица. — Он многому меня научил на самом деле, — произнесла она чуть задумчиво. — Но я верна Рейху и останусь ему верной до конца. И даже любовь не может стать помехой на пути к верности. — Моя дорогая Мэри, некоторым гражданам стоит поучиться у англичанки верности. Она постаралась не слушать его отвратный смех, почти такой же отвратный, как его пыхтение на мокрых простынях над ней, и остановилась около парадной входа, затаив дыхание. Из дома не раздавалось ни звука, а люди Эриха Ланге уже ждали, когда крысы начнут бежать с тонущего корабля. — Вам лучше остаться снаружи, — предупредил её начальник мужа. — Полагаю, вам не хочется смотреть на это… — Нет, — она покачала головой. — Я пойду с вами. Я хочу видеть, как мой муж расплатится за своё предательство. К тому же, там моя дочь. Ланге еще некоторое время пытался её уговаривать, однако вынужден был согласиться — она снова одним лишь взглядом убедила его, что ради возможности посмотреть на расстрел мужа с любовником готова сделать всё. Она желала посмотреть на это. Она желала увидеть справедливость, как ей казалось… Узнав об этом, Мэри первое время была шокирована подобной новостью. Она бы прекрасно поняла, будь любовником Людвига какой-нибудь офицер СС или еще кто-нибудь, но она долго ломала голову и так и не смогла понять, что же могло связать русского пленного и штандартенфюрера, истинного арийца. И как вообще это произошло? Что она могла упустить? — Вы ведь застрелите их сразу? — спросила она. — Да, как вы и желали, — пожал плечами Ланге, держа пистолет в руке. Вид оружия немного нервировал, но Мэри приказала себе не быть дурочкой. Ей не раз приходилось видеть пистолет в руках Людвига. Не теряя времени, они направились в гостиную и замерли перед закрытыми дверями. Из комнаты не раздавалось ни звука. — Они наверняка там, — сказала женщина голосом чуть подрагивающим. По неизвестной даже ей причине Мэри вдруг почувствовала что-то… смутно напомнившее жалость. Но она не остановила Ланге ни когда тот распахнул двери, ни когда прошёл в комнату, выставив перед собой оружие. Она прошла за ним в комнату, где было темно из-за задернутых уже штор, а на полу растянулись две фигуры, прижавшись друг к другу, словно пытавшиеся слиться воедино. Её муж. Вместе с тем офицером. Их руки и ноги, кажется, переплелись между собой, поэтому в полумраке трудно было определить, где чьи. Они не спали, а с каким-то даже равнодушием взирали на стоящего перед ними Эриха Ланге. Тот тоже медлил, изумленный такой картиной, но получив кивок Мэри, обрёл уверенность, направив пистолет. Они не испугались. Даже не дрогнули. То ли инстинктивно, то ли намеренно сжали руки, сплели пальцы, лёжа на полу. Голубые глаза Людвига были устремлены прямо на неё. Этот взгляд невозможно было описать. Но в тот же миг Мэри захотелось ударить Ланге по голове чем-то тяжёлым. — Штандартенфюрер, вы будете расстреляны, — заговорил он, обращаясь к Байльшмидту, — за измену Рейху и за осквернение чистоты расы… Мэри не слышала, что он дальше говорил. Всё её внимание было сосредоточено на лежащем рядом с Людвигом… мальчике. Это был именно мальчик. Не тот мужчина с сильным телом и достаточно высокий. Теперь он казался ей юношей, притом хрупким и беззащитным рядом с её мужем. Поджатые ноги его казались куда тоньше и менее сильными. Он весь стал хрупким. Мэри заметила, что они еще крепче сплели пальцы, увидев направленный на них пистолет. Обменялись взглядами, словно что-то сказали друг другу. Она вдруг захотела остановить Ланге, но оружие своё дело знало… *** Она вошла в тёмную спальню Ильзы и тотчас же устремилась к её кровати. Ветер легонько приподнимал занавески. Мэри сжала руку дочери, проверила пульс. Не прощупывается! Попыталась найти бьющуюся жилку на шее — не билась. Она приложила зеркальце к губам девочки — гладко. Мертва. Мертва и больше никогда не проснется. Мэри рыдала, пока не охрип голос и не распухло вконец лицо. Она положила голову на грудь дочери и плакала, когда рукой нащупала под подушкой бумагу. Рисунок. Всхлипывая, она вытащила его. И в тот же миг почувствовала, что больше не живёт.