Маскарад

Юри знал, что он не должен быть здесь. Не сейчас и уж точно не один, вдали от своих людей, оставшихся в отеле, метров за 50 отсюда, где он должен был остановиться на пару дней. Не в месте, в котором такого, как он, поджидала опасность, не в месте, которое до краёв заполняли дерзкие надежды найти того, с кем можно провести ночь. Встреча, ради которой он оказался здесь, не была назначена за несколько дней, и она уж точно не должна была проходить в забитом под завязку баре в неприметном районе Петербурга, о котором особо не распространялись, сунуться в который иностранцы и подумать боялись, не то что пытались. Встреча не должна была случиться над бокалами крепкого спиртного, омывающего крупные кубики льда, в баре, наводнённом русскими, чьё восприятие громкости и личного пространства в корне отличалось от его. И всё же он был там, как обычно, наивно ступая по тонкому льду, когда до этого дошло дело. Его выворачивало наизнанку от чувства, назвать которое он был не в состоянии. То чувство, когда вот она, целостная картинка твоей жизни, где всё на своих местах, кроме одного-единственного кусочка паззла, о котором он не мог перестать думать. Он занимал все его мысли до такой степени, что вся остальная картинка больше не имела никакого, блять, смысла. И вот он сидел у барной стойки на высоком стуле и впитывал в себя атмосферу заведения. Его окружала типичная толпа русских, к которым Юри никак не мог привыкнуть, хоть бывал здесь тысячу и один раз: они все были счастливыми и громкими, слишком радостно проглатывая выпивку. Воздух был окутан тем самым дымом, который добирается даже до зала для некурящих, такой дым мог с лёгкостью обволочь туманом даже самые строгие запреты и суждения, он просто висел над всеми, выжидая момент, чтобы обвить свои вездесущие пальцы вокруг горла очередной жертвы, которая опрокинула слишком много шотов. В углу сидела группка скромно одетых мужчин, которые, видимо, пришли пропустить по стаканчику после работы, их простые чёрные пиджаки скроены не совсем так, как надо, их галстуки недостаточно шёлковые, их туфли не начищены настолько, насколько могли бы быть, — бизнесмены и не более того. Никого, кто ему бы подходил. За столиком рядом с ним была разношёрстная компания: неформально одетые мужчины в наполовину расстёгнутых рубашках и брюках, женщины с растрепавшимися волосами — все одного возраста с ним, не заботящиеся совершенно ни о чём в мире, полностью сосредоточившиеся на осушении своих стаканов в пьяных надеждах увести кого-нибудь с собой домой. Следовательно, также никого, кто подошёл бы ему. Основной шум создавала группа мужчин среднего возраста, которые поставили себе цель перещеголять своих компаньонов в умениях выпить до такой степени, чтобы те свалились под стол. Один из них, с не сходящими пятнами на своих мозолистых руках, который вряд ли смог бы скрыть то, чем занимается по жизни, другой — уже готовый под пологим углом съехать в жалобы о жизни в таком же дешёвом костюме и упавшем на стол галстуке, ещё один — в облегающей футболке, слишком накаченный для того, чтобы Юри мог назвать это естественным, он периодически прожигал глазами других мужчин в баре, словно собирался что-то им доказывать, только вот не знал, что конкретно. Это были обычные посиделки старых друзей, как подумалось Юри, и вряд ли он найдёт себе спутника среди них. Там ещё была компания женщин среднего возраста, все в одинаковой офисной одежде, делящиеся тайнами и бутылкой красного вина, которая пустела с невероятной скоростью; парочка разодетых любовников, которым неплохо было бы уединиться, они, вероятно, шептали друг другу что-то до боли романтичное, вроде планов о свадьбе и встрече пенсии вместе и ещё много чего, что делают обычные парочки; были и строго одетые одиночки, греющие свои стаканы коньяка по углам, те, чьи глаза могли бы рассказать историю, которую Юри, возможно, однажды захотел бы послушать, если бы не его собственный паззл, полностью захвативший его интерес. Помимо всех этих были те, о ком Юри даже не заморачивался, всем им он мог бы дать отпор при необходимости. Впрочем была ещё группа, расположившаяся прямо за ним в баре, самая многочисленная группа мужчин в костюмах, которые сидели на них, потому что были сшиты непосредственно для них, мужчин со смехотворно дорогими часами, сияющими под манжетами их рубашек за компанию с большими камнями оникса и бриллиантов на пальцах, тех самых мужчин, которые ходили всюду так, будто им принадлежал весь мир, потому что он и правда принадлежал им, именно тех, с заряженными «береттами» за поясом, и тех, кому было насрать заметил ли это кто-то ещё, потому что в их недвижимости числилось гораздо больше, чем этот зачуханный бар, зашитый в угол Петербурга. И они его мало волновали, Юри знал их типаж из собственного опыта, но они могли бы стать проблемой, если тот, на кого он положит глаз, вскоре не объявится. Он чувствовал тяжесть их самоуверенных взглядов на своей спине, и подойдёт ли кто-нибудь попытать счастья было всего лишь вопросом времени. И всё же Юри остался ждать. Клубы дыма становились гуще, а пустые стаканы оставались его единственной компанией, гомон то успокаивался, то нарастал, и Юри было интересно, к какой категории людей его относят, когда видят его. Не то, чтобы это делало погоды, Юри вообще мог быть кем угодно, и всем было бы лучше, если бы они продолжали верить своим наивным убеждениям, слепому восхищению его костюмом, простым, как обычная чёрно-белая ткань, но более дорогим, чем любой другой в баре; верить любопытству, устремлённому на его убранные назад волосы и спокойную ауру; молчаливому наблюдению за тем, как он одиноко сидел над выпивкой. Юри решил, что так будет намного лучше. Это случилось раньше, чем Юри предполагал: один из мужчин со столика позади него подвинул высокий стул рядом с ним с характерным скрипом ножек о деревянный пол. Он поставил стул по направлению к Юри и сел настолько близко, что их бёдра слишком очевидно касались друг друга под барной стойкой. «Началось», — подумал Юри. По стандартам практически каждого его можно было бы причислить к привлекательным: выбеленные светлые волосы в довесок к выбритым каштановым вискам, густые брови и тень небрежной щетины на сильной линии челюсти. Уверенность шла ему больше, чем его костюм, а блеск в зелёных глазах без слов говорил о том, что всё его тело до краёв наполнено этим самым блеском. — Вижу, ты жаждешь чьей-нибудь компании, — последовало чересчур самоуверенное приветствие, и бармен поставил перед ними новый стакан выпивки, к которой Юри прикладывался весь вечер — рука незнакомца легла в сантиметре от его собственной, дерзко, с налётом высокомерия. Всё, что Юри смог сделать, — это выдохнуть. Он сжал свой стакан и, вздохнув, ещё больше расслабился: он чувствовал, что вся компания позади него наблюдала за тем, как вся эта ситуация обернётся для их друга, который сам себя считал просто божьим подарком для ищущих компанию на ночь. — Спасибо, — бросил Юри и продолжил пить из своего стакана. Было довольно забавно наблюдать за тем, как мужчина пересматривает выбранную тактику съёма: его брови удивлённо вздёрнулись прежде, чем он звонко рассмеялся и наклонился ближе. — Не хочешь оставлять свой стакан полупустым? Резонно. — Можно и так сказать, — ответил Юри, пожав плечами. Мужчина ещё раз пробежался глазами вверх и вниз по стройному телу Юри, даже не скрывая этого, и если бы Юри не имел опыта в таких играх, то вся его защита пала бы именно в этот момент. — И что же привело тебя в Петербург..?— последовал открытый вопрос, в конце которого Юри должен был добавить своё имя, чему уж точно не суждено было случиться. Юри снова пожал плечами, прячась за дорогой тканью, как за бронёй, что оставляло незнакомцу лишь гадать о том, что он думал. — Думаю, можно сказать, что я здесь по делу. И он не мог не усмехнуться, ведь он, и правда, был здесь по делу, и ему был ненавистен тот факт, что всегда именно дела заставляли его оказываться в подобных ситуациях. Время незнакомец выбрал действительно неудачно или же, наоборот, подозрительно удачно, так как Юри уже заканчивал свой стакан. И, конечно же, воздух пронзило напряжение, когда он заказал повторить вместо того, чтобы взять предложенный стакан. Столик позади них утих, и мужчина рядом наклонился ближе, чувствуя, как его уверенность пошатнулась от того, чего он совершенно не ожидал. — Грубо отказываться от того, что предлагают, — спокойно протянул незнакомец прямо над его ухом, и Юри захотелось схватить его за шею и с силой ударить головой о барную стойку. События развивались куда быстрее, чем предполагал Юри, бармен нервно поглядывал в их сторону, и было слышно, как сзади отодвигаются от стола стулья друзей мистера Самоуверенность. Значит, не сегодня. Юри отодвинул стакан с виноватой улыбкой, в которой едва ли были искренние извинения. — Значит, это твоё. Конечно же, Юри не собирался выпить то, что не было налито у него на глазах. Он мог показаться уязвимым, но он не выглядел ебучим идиотом. Этого было достаточно, чтобы понять, что Юри представляет реальную угрозу, даже если он сначала казался слабой добычей, случайно оказавшейся в логове льва. Мужчина поднялся со стула, прилагая все усилия, чтобы властно нависнуть над Юри. — Теперь мне ясно, что ты здесь не- — Крис, сядь на место и оставь его в покое. Именно в тот момент Юри заметил, как тихо стало вокруг них, как этот самый Крис замер, услышав мягкий голос сзади. Юри повернулся и наконец обнаружил именно того, кого искал. — Босс, он подозр- — Сядь, — спокойный тон не терпел возражений, не позволял усомниться. Только полный идиот осмелился бы усомниться в таком властном приказе. Юри поёжился. Несмотря на привычную уравновешенность и спокойствие, Юри предало его же дыхание, застрявшее в горле, а кожа покрылась мурашками под его дорогим костюмом-бронёй, будто они пытались вырваться из-под удерживающего их фасада ткани. Незнакомец просто улыбнулся, сел на свободный стул и пододвинулся ближе к барной стойке. — Устраиваем беспорядки в моём баре, не так ли? — мужчина, чьи серебристые волосы сияли, даже несмотря на плотное облако дыма, громко потребовал ответа, но в его дразнящем тоне не было угрозы. Юри мог бы рассмеяться, он и хотел. Он хотел выскользнуть из этого дурацкого пиджака и галстука и позволить мужчине с глазами цвета моря впитывать то, что под ними. Но Юри лишь покачал головой и заказал ещё выпивки. — Ну вот и славно, — мужчина взял стакан, который бармен поставил перед ним в ту же секунду, когда тот сел. Этого оказалось достаточно, чтобы столик позади них возобновил свой гомон, уже тише и настороженней, чем раньше, но с этим уже стоило смириться. — А ты непрост, — негромко протянул незнакомец, глядя прямо перед собой на бесчисленные бутылки, расставленные на полках за барменом. Со своего места Юри мог видеть его острую линию челюсти, длинные серебристые ресницы и аккуратный изгиб губ, он мог видеть его стриженный затылок и мягкие короткие волосы на задней части шеи, он мог видеть, насколько идеально его воротник прилегал к коже и великолепный крой пиджака, подчёркивающий точёные плечи и грудь. Костюм мужчины был простым, но таким же дорогим, как и его. «Настоящую власть не выставляют напоказ», — решил Юри. — Это ты непрост, — парировал Юри, и как бы глупо это ни звучало, это была правда. И всегда будет. Мужчина самодовольно усмехнулся, но не надменность, а эта неуёмная харизма пьянила Юри больше, чем алкоголь, к которому он прикладывался. — Я это знаю. И всё. Они просто сидели за выпивкой, а ночь проходила мимо них, пока они наслаждались тем кусочком пространства, что люди, сами того не подозревая, предоставили им, и костюм, который раньше казался единственным источником комфорта, теперь тяжелел с каждой минутой, эти едва ощутимые слои одежды давили на него. Сокровенная тишина висела между ними, и тот факт, что такая интимность была выставлена напоказ, раздражал Юри. — Вик- — начал он. — Никаких имён, слишком много лишних глаз, — лицо Виктора исказила гримаса, и боль из-за того, что ему пришлось остановить Юри от произнесения его имени, чего он не слышал так давно, была слишком заметна в его сведённых на переносице бровях и плотно сжатой челюсти. Весь самоконтроль, которого Юри так долго добивался, практически покинул его, когда Виктор наклонился ближе и незаметным издевательским жестом сунул что-то в карман его пиджака, и по лицу Юри скользнула тень удивления. — Номер 104 в моём отеле за два квартала отсюда, встретимся там. Он всегда так делал, и уходить было тяжелее всего, потому что ему пришлось ждать настолько, блять, долго, чтобы просто увидеть его. Но на этот раз, ему не пришлось смотреть ему вслед, так как Виктор сделал это за него: он следил за каждым движением Юри, направляющегося к двери. Крис смотрел на него с самодовольным отвращением, будто бы Юри был только что выгнан их боссом, другие даже не пытались спрятать свои незаинтересованные взгляды, пока Юри грациозно шёл к выходу. Было уже за полночь, но в тот момент, когда Юри перехватил пронизывающий взгляд Виктора прямо перед тем, как выйти, он понял, что ночь только начиналась. Эти глаза следили за ним и только за ним, как Юри и хотел. Прогулка до отеля, о котором говорил Виктор, была долгой, несмотря на его быстрый шаг по пустому тротуару, фонари молча освещали ему путь, иногда с шорохом шин мимо проезжали такси, но помимо них, Юри был один. Не чувствуя взгляда Виктора на своей спине, Юри думал, может, ему стоит просто оставить это всё и вернуться в свой отель. Конечный результат всегда был одинаковым, независимо от того, что происходило ранее: время, проведённое с Виктором, всегда было лишь побегом от реальности его обязательств, от мантии, давящей на плечи, и суровой правды о его сущности. Это было неебически смешно, насколько человек, с таким количеством денег и власти, как у него, не мог иметь одной простой вещи. Потому что были люди более влиятельные, в активах которых было больше власти и денег, и секреты были лучшем козырем для тех, кто играет в такие игры. Поэтому он всё же оказался в номере 104, так как день с Виктором по ценности не мог сравниться ни с чем другим — кратковременная передышка в бесконечной погоне за недостающим кусочком паззла, он мог не чувствовать противного чувства беспокойства внутри, которое твердило ему, что всё неправильно, когда это было не так. Он бросил свою ключ-карту на комоде в прихожей и стянул дорогие итальянские туфли. Нужно было отдать должное способности Виктора подмечать мельчайшие детали, когда дело доходило до Юри: он выбрал комнату, войдя в которую, Юри чувствовал себя словно в другом мире, это было место, в котором его реальная сущность не имела никакого значения. Белые панельные стены поднимались к золочёным карнизам и витиевато разрисованным потолкам, под ногами лежал ковёр с высоким пушистым ворсом со вставками цветочных турецких узоров ярких цветов, плотно завешенные бархатные шторы ниспадали на пол, а мебель была вся отделана сатином с резными деревянными ножками и чрезмерно мягкими подушками с золотыми кисточками на концах. Номер, достойный короля из другой эпохи, Виктор иногда был нелепым. Спальня была отделана в том же стиле: кровать с балдахином, накрытая узорчатым алым покрывалом, около 57 подушек различной формы и размера, позолоченные светильники на прикроватных столиках, в ванной комнате прямо посреди мраморного пола стояла огромная медная ванна на когтистых ножках, два одинаковых душа в углу, которые были отделены от остальной комнаты одной-единственной стеклянной панелью. На кухне можно было найти всё, что Юри мог пожелать: его любимое печенье «Pocky», которое, возможно, было привезено прямо из Японии, саке и набор рюмок для него, суши и мороженое со вкусом зелёного чая — всё, что они когда-либо ели вместе, только, к сожалению Юри, это случалось редко. Типичный Виктор, он продумал всё до мелочей. Юри не знал, сколько Виктора не будет, собирался ли он устроить своим подчинённым взбучку за эту едва ли не случившуюся потасовку, возможно, ему нужно было самому разобраться с ними, чтобы Виктор не тратил на это время. В конечном счёте он остался ждать в мёртвой тишине богато украшенной гостиной, лёжа с ногами на откинутом шезлонге и теребя пуговицы своего пиджака, пытаясь снять эту надоедливую штуку. Костюм, конечно, был максимально удобный, хорошо сшитый из идеально подобранной ткани, не слишком узкий в районе плеч и подмышек, было даже достаточно места, чтобы спрятать там что-либо при необходимости, что пригодилось, учитывая каждый день его жизни. Он сохранял вынужденное спокойствие, так как, если бы он этого не делал, он превратился бы в призрачное подобие человека, нервно меряющее шагами прихожую, с нетерпением ожидая мужчину, который должен был войти в дверь в любую минуту. В конце концов он продолжил ещё настойчивей теребить пуговицы, разрываясь между тем, чтобы снять пиджак, а вместе с ним и тяжёлую ношу со своих плеч, или оставить эту привилегию Виктору. Он не мог сказать, прошла минута или час прежде, чем он услышал, как дверь номера открылась с характерным звуком, а затем закрылась с громогласным щелчком дополнительного замка и засова — Виктор был ещё и щепетильным. Так происходило всегда: их отчаянная попытка случайной встречи. Юри остался лежать на своём месте и упиваться тем, как Виктор появлялся в поле его зрения: он уже сбросил свои ботинки и расслабил галстук и теперь расстёгивал запонки. Наверняка, он проделывал такое каждый день и не видел в этом не было ничего особенного, но только не Юри, которому удавалось быть свидетелем этого дважды или, если повезёт, трижды в год. Он никогда не уставал наблюдать за этим. — Добро пожаловать, — выдохнул Юри, было невозможно сдержать улыбку или оставаться на месте вместо того, чтобы подойти к Виктору, который выглядел так же изумлённо, пытаясь принять тот факт, что Юри действительно здесь, прямо перед ним. — Юри, — прошептал он. Как же нечестно, что первым делом он произнёс именно его имя, словно оно постоянно было на губах Виктора, словно он втайне тренировался для того, чтобы оно идеально плавно скатывалось с языка, словно ему не приходилось ждать так долго, чтобы сказать его. — Ты сказал: никаких имён, — поддразнил его Юри, подходя мучительно близко, что их бёдра соприкасались, однако, как бы хорошо он ни знал Виктора, он не мог не почувствовать смущения. — Сейчас уже можно, — парировал Виктор, прижав Юри к себе и зарываясь лицом в волосы Юри, щекоча кожу тёплым дыханием и едва слышимым смешком. — Прости, что заставил тебя ждать. — Тебе должно быть жаль, — выдохнул Юри в костюм Виктора, и он наконец почувствовал, как расслабляется, впервые за эту ночь, крепкие руки обняли его сильнее, прижимая ближе, и Юри был бы не против оставаться в таком положении, пока не придёт время расставаться. — Ты ведь знаешь, что мне жаль, — и голос Виктора сорвался, надломился, потому что он говорил не только о том, что заставил Юри ждать каких-то полчаса, или сколько там прошло, но о кое-чём другом, что Юри ненавидел в этой всей шараде. Это балансирование на краю их жалкой пропасти отчаяния было их ответом на желание расстаться, начать всё заново и попытаться дать друг другу некое подобие нормальности, более наэлектризованное и сильнее, чем нужно, пропитанное тестостероном подобие нормальности. И всё же. Всё происходило, как и обычно: он помогал Виктору снять его пиджак и бросал его на ближайшее кресло, или стол, или даже пол, потому что снятие пиджака не могло сравниться с удовольствием в помощи в отстёгивании кобуры, что плотно перетягивала грудь Виктора. Юри мог простоять так несколько минут, наслаждаясь видом его чистой выглаженной рубашки в контрасте с чёрными ремнями, что опускались подмышки и перекрещивались на спине, видом пары небольших автоматических «глоков» в своих люльках и тем, как Виктор стоял, будто они были частью его. Настоящая картина Виктора Никифорова — молодого лидера одной из старейших мафиозных семей в России — была закончена лишь тогда, когда он держал при себе оружие. Он шёл рука об руку с опасностью, он был холоден и беспощаден, игривый, но неумолимый, для это Юри было и риском, и усладой, и, возможно, поэтому он постоянно откладывал неизбежное настолько неебически долго, что доходило до абсурда: потому что награда перевешивала все бесконечные разы, когда приходилось рисковать. — Я удивлён, что ты не снял свою, — заметил Виктор, проделывая то же самое: аккуратным жестом он снял его пиджак — лёгкие прикосновения казались болезненно медленными на его груди, перед тем, тонкие пальцы Виктора легли на пару автоматических «кольтов», покоящихся в кобуре Юри. — В этом… не было необходимости, — в шутку соврал Юри. Позволять Виктору делать это отчего-то было важно для него, никому другому не было позволено прикасаться к его оружию, никогда. Поэтому ему казалось, что, возможно, если Виктор сделает это, он сможет обмануть самого себя, что эти стены, которые он выстроил вокруг себя, и не нужны вовсе, когда, на самом деле, нуждался в них больше всего, находясь рядом с Виктором, особенно, рядом с Виктором. Виктор лишь рассмеялся, а его глаза сияли так, будто он всё знал. — Как скажешь. И он вынул пистолеты и положил их рядом со своими на барную стойку, один за одним расстегнул ремни и снял кобуру через голову. — Так лучше? — спросил Виктор, проделав это, и так было намного лучше: чувство опасности и хаоса притуплялось, и теперь они выглядели, как обычные люди. — Лучше, — ответил Юри. Можно было бы подумать, что, встречаясь так хаотично в череде их личных забот, всё начиналось бы с неистовых поцелуев и нетерпеливого секса, и так могло бы продолжаться вечно — этот избитый сценарий в кровати до утра, который приходит на ум, когда люди не видятся так долго, слишком долго в их случае. Но у них всё всегда происходило в своём размеренном темпе, словно они узнавали друг друга заново. Всё бы начиналось с того, что Виктор подмигивал своими дурацкими красивыми глазами, ведя Юри в спальню, где они вдвоём падали бы на ещё свежую кровать и просто существовали, как обычные люди, наслаждаясь обществом другого. Никакой вражды, никакого оружия, и никаких правил, согласно которым они должны ненавидеть друг друга, несмотря ни на что. Виктор бы опирался на изголовье этой вычурной королевской кровати, а Юри откидывал голову ему на грудь и смотрел в потолок, пока они болтали о какой-нибудь ерунде, и эти разговоры имели бы для Юри гораздо большую ценность, нежели деньги. Виктор брал бы его за руку и играл с его пальцами, спрашивая, как прошёл его день, не утомил ли его перелёт из Японии, хорошо ли он ел и достаточно ли спал. Они обсуждали ли бы фильм, который смотрели по раздельности, как им понравились и не понравились одни и те же сцены, а затем они бы давали пустые обещания посмотреть какой-нибудь другой фильм вместе, хотя оба знали, что это было невозможно. Юри хотел этого, он хотел этой нормальности. Вот этого Виктора, с которым не приходилось прятаться, Виктора, чей мальчишеский смех потрясал до глубины сознания, этот смех мог пошатнуть его решимость и рассудительность и заставлял думать, что оставить он всю свою жизнь ради него было бы не самым глупым решением. Этого Виктора, который был человеком, а не некой печально известной фигурой мафиозного мира, у которого на роду написано, кем он должен быть и как он должен вести жёсткие переговоры, где одно лишнее движение могло всё к хуям разрушить. Юри ненавидел его роль в этом всём и тот факт, что был в ней чертовски хорош, в своём собственном паззле с этим дурацким недостающим кусочком. Поэтому они просто погружались в эту задумчивую тишину, потому что никто из них не знал, о чём нужно говорить. Ведь если бы они стали говорить о всё том, о чём должны были: о чувствах и эмоциях и всём том, что происходило на самом деле, а не о том фасаде, что другие видели, то было бы слишком сложно продолжать расставаться каждый раз. Было сложно и без этого. Юри должен был быть несокрушимым при принятии решений, руководствуясь своими твёрдыми убеждениями и принятыми идеалами, — поэтому он был так хорош в своём деле, выживая в мире, в котором жил. Только вот это ни черта не работало с Виктором Никифоровым. — Виктор… — произнёс Юри куда-то в пустоту, позволяя имени Виктора соскользнуть с его губ и заполнить слабо освещённую комнату. — М? — и Виктор обнял его так неебически крепко, словно он не знал, каково это— отпускать, словно единственное, чего он хотел, было продолжать цепляться за него. — Я больше не могу это продолжать, — только вот Юри и сам не знал, что он имеет в виду под «этим»: эти тайные встречи, это притворство, или то, что происходило между ним и Виктором, из-за чего их обоих могут вскоре прикончить. Тёплая грудь сзади, к которой он прижимался, мгновенно напряглась, хаос и чувство пропасти под ногами, что кружило вокруг них, когда они были всего лишь незнакомцами по обе стороны баррикад, обострилось до опасного уровня, — и внезапно Юри уже лежал на спине. Виктор посмотрел на него сверху с таким выражением, которого Юри хотел бы никогда не видеть: выражением страданий и боли — и Юри ненавидел самого себя, потому что Виктор был красивее всего, когда улыбался. — Что тебе нужно от меня, Юри? —надломленный голос Виктора резал кожу, будто осколки стекла, спускался по горлу раскалёнными углями. — Ничего. Всё. Юри говорил полуправдами, потому что Виктор не мог ему дать ничего, кроме него самого, а для Юри это было всем. О, Юри знал, что его эгоизма может хватить, чтобы вырвать Виктора из его собственного мира, но не мог этого просить. — Всего одно твоё слово, Юри, и я сделаю это. Я сбегу, если ты захочешь, я оставлю всё, если придётся, буду драться, если нужно. Просто скажи, чего ты хочешь, но не смей больше никогда говорить, что ты не можешь. Так нечестно со стороны Виктора было произносить именно те слова, что Юри хотел услышать, клясться в ложбинку его шеи со всей преданностью человека, который был способен украсть звёзды с неба и сладкими речами уговорить солнце скользнуть в его карман. Эти слова обжигали его кожу и подогревали кровь в жилах — вот, что действительно заставляло его сердце биться. От кого-либо другого это могло бы показаться ебучим бредом, от любого, кроме Виктора. Виктор, которого он знал и которым восхищался издалека с самого детства, указал ему путь через эту непроходимую пропасть предательств и убийств, когда он решил её пересечь. Ну, сейчас уже слишком поздно: они встретились на середине пути, и теперь они уже не просто абстрактные лица и имена. — Я ведь не смогу тебя обмануть, верно? — Юри вздохнул, следя за тем, как улыбка вновь возвращается на лицо Виктора. Он мог сделать это, мог продолжать жить вместе с человеком, который слишком быстро становился тем, без которого он уже не хотел жить. Виктор был сильнее его, достаточно сильный, чтобы встретить его в середине пути, достаточно сильный, чтобы сказать: «Давай сожжём этот мир дотла», он был достаточно силён, чтобы нести это бремя. Юри нужно просто сказать это. Здесь и сейчас Юри подумал, что наконец может это сказать. — Ты и правда не сможешь, — поддразнил Виктор, и его глаза смягчились, наполняясь всем тем, о чём они никогда не говорили. — Будь моим парнем, Юри, хотя бы сегодня. Я знаю, ты хочешь этого, — Виктор навис над ним, отгораживая от внешнего мира, и ждал так, будто не знал, каким будет ответ, будто этот трюк не прокатывал множество раз раньше. Юри ничего больше и не хотел, кроме как принадлежать Виктору Никифорову, он хотел, чтобы весь мир, блять, знал, что он его и больше ничей. Он хотел этого так сильно, что жадность почти ослепляла его. — Хорошо, — выдохнул Юри. Наблюдать за тем, как лицо Виктора озарялось улыбкой чистого мальчишеского восторга, стоило того, чтобы они каждый раз играли в эту игру. Она стоило того, как его глаза загорались ещё больше, когда Юри казалось, что это невозможно, как на щеках расцветал розоватый румянец, когда Виктор приходил в восторг. Виктор тоже не смог бы его обмануть. — Люди в отношениях целуются, знаешь ли, — последовало пылкое предложение, и блеск глаз Виктора был почти животным. — Правда? —Юри разыграл удивление. — Откуда мне знать? У меня раньше не было парня. Виктор обиженно выдохнул, и Юри не смог сдержать смеха. — Ах ты наглец… Я навсегда твой парень, запомни это. — И Виктор, мать его, Никифоров по-детски надул губы, а румянец на щеках стал ярче, и Юри рассмеялся ещё больше. Это чертовски приятное чувство захлёстывало его, когда наедине с Виктором он мог наконец сбросить кожу, подобно змее, снять маску и позволять настоящему себе глотнуть немного свежего воздуха. Сейчас они уже достигли точки невозврата, он уже не мог вернуться в свой номер, как думал раньше, не мог вернуться назад во времени и никогда не встречаться с Виктором в укромном месте вдали от подозрительных взглядов и вездесущих ушей, не мог вернуться к той нормальности, которую мог контролировать, когда-то давно, когда Виктора не было в его жизни. — Тогда покажи, как это делается, — это была не просьба. — Как пожелаешь, — Юри снова смог насладиться этим приятным ощущением, что Виктор смотрел только на него, когда его парень на одну ночь приблизился к нему и наконец поцеловал. И именно в этот момент они стали неистовыми, торопливыми и чересчур пылкими для людей их возраста. Виктор жадно целовал его, посасывал язык и прикусывал нижнюю губу, тяжёлую тишину комнаты заполняли громкие влажные звуки, Виктор стал расстёгивать его рубашку своими ловкими пальцами пуговицу за пуговицей, пока наконец не распахнул её, горячо целуя его кожу, словно пытался компенсировать всё то время, что не был рядом. Он стал целовать его шею там, где бился пульс, и за ухом. — Снимай, — прошептал Виктор, потянув за рубашку. — Хочу увидеть тебя. Юри к этому времени лишь наполовину справился с пуговицами Виктора, что было совсем нечестно, ведь он ещё видел тела Виктора, мускулистых линий тяжёлой работы и власти, несмотря на его стройную фигуру, того шрама на его бедре, который остался после одного недоразумения, что случилось между ними, и Юри пришлось применить нож. Но он не мог сказать «нет», когда Виктор просил таким низким голосом, полным негласных обещаний и неугасаемых чувств, которые готовы были вот-вот разгореться вновь с новой силой. Он поднялся, его член уже наполовину твёрдый, и позволил Виктору снять последний слой, отделяющий от него: его белая рубашка тут же полетела с кровати. Только сейчас он начал приходить в сознание, ему хотелось спрятаться в эти многочисленные подушки и бежать из-за того, как Виктор смотрел на него с восхищением и благоговением, словно он никогда в жизни не видел ничего красивее. Юри никогда бы о себе так не подумал, он не был хорошим, он был жестоким и почитаемым, как и сам Виктор, и традиционные японские татуировки, спускающиеся с его мускулистых плеч к запястьям, это подтверждали. Фуджин на его правой руке, ужасающий бог ветра, и Раиджин, внушающий страх бог молний и грома,— на левой, оба в окружении красных пионов и серых узоров круговоротов воды покрывали каждый сантиметр его кожи. Виктор перевернул его и уложил на живот, целуя кожу между лопатками с чувством такого преклонения, что у Юри перехватило дыхание. На его спине был изображён огромный извивающийся красный дракон, поднимающийся от его бёдер до самой шеи, дополненный пионами и традиционными узорами воды и камней настолько, что не оставалось ни одного чистого места. Юри ранее не врал: настоящую власть не выставляют напоказ, и вот она, власть Юри, всегда спрятана под слоями одежды и масок. Сын, чьё существование держится в секрете, одной из самой влиятельной преступной семьи Японии, ритуалы роста его значимости были выгравированы на его коже, его мастерство было признано, совершенное в своём изображении искусство нескончаемой борьбы за превосходство и гордость. В привилегии Юри входило выполнять грязную работёнку, зачищать то, что другие оставили после себя, вести переговоры и сделки, позволять людям считать, что этот молодой человек в очках, с непослушными волосами и в неприметном костюме был всего лишь приманкой, что им легко манипулировать, когда он не был той мелкой сошкой, как все думали. И всё же для Виктора они были всего лишь татуировками, не символом статуса или положения в обществе, поэтому он видел в них непорочность, подумал Юри. Не то, чтобы они не нравились Юри, просто иногда чернила казались тяжёлыми, тем, что не снимешь, как пиджак. — Чем больше я смотрю на них, тем прекраснее они становятся, — пробормотал Виктор, покрывая поцелуями его разукрашенную спину, плечи, где покоилась голова дракона, и по чешуйкам спускаясь вниз, где остальная часть существа исчезала под его ремнём. Юри всегда чувствовал такое ебучее облегчение, слыша это, ему нужно было это подтверждение, потому что люди так легко ненавидели его из-за искусства на его теле. Но несмотря на всё, он гордился этими татуировками, и тот факт, что они нравились Виктору, наполнял его гордостью до самых краёв. Юри всё пускал на самотёк, позволял безумию разрушить его хладнокровную решительность и с головой прыгал в бурю погони за последним кусочком паззла. Вскоре он оседлал бёдра Виктора, положил руки на уже голую грудь, целуя его так, как он того достоин, а достоин он многого. Виктор рычал из-за веса Юри, давящего на его всё ещё скрытый под одеждой член настолько сильно, что он упирался во внутреннюю сторону бедра Юри, он теребил ремень Юри с металлическим звяканьем застёжки, его горячее дыхание обжигало губы, и Юри знал, что это закончится слишком быстро. — Мне нужно в душ, — произнёс Юри, и это было всего лишь прикрытием: ему нужно было приготовить себя, потому что прошло так много времени, но Виктор отказывался расставаться и на секунду, поэтому они сбросили остатки одежды уже в огромной ванной комнате с мраморным кафелем и медной ванной, и стали целоваться под обжигающе горячей струёй душа. Ощущение гладкой упругой кожи на его сводило с ума, такое желанное трение их тел друг о друга смягчалось из-за бегущей воды, и так было даже лучше, потому что Юри знал, что мог кончить прямо здесь и сейчас, а ему хотелось продержаться как можно дольше, словно это был их первый раз. — Повернись, — Виктор уже тяжело дышал, его зрачки расширились и были чёрными, словно глубокая пропасть. Юри тут же был пригвождён к холодной стене душа, а Виктор опустился на колени позади него, проводя зубами по коже ягодиц и с желанием хватаясь за его бёдра. — Твою мать, Виктор, поторопись. — «трогай меня нормально, поглоти меня, оставь свои следы на моей коже», — вот, что Юри на самом деле хотел сказать, кричать, только Виктор уже знал, чего он хотел, он всегда знал. Животный рык Виктора вторил его мыслям, и вскоре Виктор пригвоздил Юри к стене, заставляя его беспомощно хныкать. Непоколебимыми руками он развёл его ягодицы, и горячий язык Виктора оказался на его трепещущем входе, который желал большего. Виктор подготавливал его мучительно медленно, тщательно, шаг за шагом. Юри думал, что познал безумие, что знает, каково это —терять голову и здравомыслие, потому что он видел, заставлял других людей терять себя в плену наркотиков, страха и отчаяние так много раз, что сбился со счёта, но у Виктора был свой способ демонстрировать, что такое безумие на самом деле. Он посасывал и проталкивал язык внутрь, пока Юри не стал молить о большем, и затем Виктор поднялся, прислоняясь грудью к его спине, его сердцебиение ощущалось на коже, он хрипло шептал в ухо то, что не должен был говорить, и лишь один палец дразнил его вход, сгибаясь и разгибаясь, исчезая внутри до самых костяшек, дразня его заветную точку лёгкими прикосновениями, пробуждающими истинное безумие. — Если кто-нибудь увидит тебя в таком виде, я их нахуй урою, — поклялся Виктор, наконец добавляя ещё один палец: нетерпение уже сжигало самого Виктора, и Юри мог чувствовать его жадность, его эгоистичное желание владеть Юри. Если бы кто-нибудь говорил с Юри таким тоном, он бы сам вспорол им горло, но в этом их мысли совпадали: если бы Виктор посмел вот так посмотреть на кого-либо ещё, Юри, наверняка, сжёг бы весь мир и всех остальных вместе с ним. Им было всё равно, что они ещё были мокрыми и покрытыми пеной и эгоистичными намерениями, те места, что сейчас имели значение, были чисты. Виктору уж точно было всё равно: он повёл Юри обратно в спальню и толкнул на кровать, обтирая его простынями, ему было всё равно: он заставлял Юри извиваться от его двух, а потом и трёх пальцев внутри, вонзая зубы в его кожу. Всё, на что Юри был способен сейчас, было запустить пальцы во влажные волосы Виктора и двигаться в темпе с его пальцами. — Трахни меня уже наконец, Виктор, — наконец пробормотал Юри, притягивая Виктора к себе так, что их тела полностью соприкасались, и атакуя его губы поцелуем. — Я думал, ты никогда не попросишь, — рассмеялся Виктор, не разрывая поцелуя, и Юри мог бы залепить ему подзатыльник за то, что он вынудил его просить. Но сейчас он мог думать лишь о головке члена Виктора у его входа, проталкивающегося внутрь его сантиметр за сантиметром, пока не вошёл до самого конца: Виктор подрагивал и стоны вырывались из его глотки. — Бля, Юри, — прошептал Виктор, его дыхание участилось, а его рука сжимала бедро Юри крепко и настойчиво. Он поднял ноги Юри выше, упираясь животом в заднюю сторону его татуированных бёдер: икры Юри оказались на плечах Виктора, и он настойчиво двигался, глубже насаживаясь на его член. К счастью, они оба были достаточно гибкими, чтобы Виктор мог практически сложить Юри пополам, наклоняясь к нему для поцелуя, в котором ещё оставались последние капли самоконтроля. Всё, что нужно было сейчас Юри, — это губы Виктора на его, заглушающие его стоны, напряжённые руки Виктора, буквально разрывающие его бёдра снова и снова, он хотел чувствовать, как его тело мучительно приятно растягивалось, пока член Виктора ласкал его изнутри, а головка касалась заветной точки, посылая вверх по позвоночнику молнии. Юри слышал, как он просил Виктора не останавливаться: быстрее, глубже, сильнее, но он не мог контролировать слова, вылетающие из его глотки между жадными поцелуями и сбивчивым дыханием. Виктор и без этого давал ему всё, о чём Юри просил и не просил, он говорил какую-то романтическую ерунду, которую он хотел услышать, давал ещё больше обещаний человека, который обязательно украл бы звёзды и спрятал бы солнце в свой карман. Это не было похоже на шаблонную сцену из романтического фильма, они бы провели ночь друг с другом, будучи обычными людьми, только вот солнце пыталось им помешать, сияя яркими лучами через шторы, когда пришло время рассвета. Ещё немного отчаянных поцелуев и безжалостных толчков, Виктор заставлял Юри разбиваться на кусочки, лаская его, от чего перед глазами вспыхивали звёзды ярче, чем жалкие попытки солнца раскрыть все их секреты. Он сжимался вокруг крепкого члена Виктора внутри него до тех пор, пока не почувствовал сладкую теплоту Виктора внутри него, его мощные толчки стали рваными, его тело дрожало, и Виктор прорычал его имя, делая ещё несколько движений, полных наслаждения. Их спуск с вершины сопровождался нежными поцелуями и отчаянно бьющимися сердцами, они были ещё влажными от принятия душа, но сейчас они нуждались друг в друге такими, как есть: с липкими от пота лбами и зардевшими от удовольствия щеками. Всё было неловко и романтично, как у обычных любовников, Виктор что-то удовлетворённо напевал, и звук отзывался эхом глубоко в груди Юри. И теперь-то Юри точно знал, что должен был прийти сюда, в нём уже не осталось сомнений. — Останешься за завтрак? — промурлыкал Виктор, целуя татуированную руку Юри. — Угу. Люди Юри могли подождать его ещё немного, всё равно до встречи оставался день.

________________

Им нравилось играть в нормальность наутро: Юри не спешил надевать рубашку, позволяя своей цветастой коже дышать, а Виктор не смел оторвать от него взгляда. Их оружие покоилось на барной стойке в кухне, забытое в такой интимный момент, когда шторы всё ещё были завешены, не позволяя секретам быть раскрытыми. Они сделали друг другу кофе, хоть снова пришлось спрашивать количество молока и сахара, они ели яичницу на завтрак и говорили обо всём, кроме работы, они притворялись, что строят планы на выходные, даже если эти выходные могли и не наступить. Затем они помогали друг другу одеться в тишине, которая говорила гораздо больше, чем слова. Виктор затянул ремни кобуры Юри ловкими руками и вернул пистолеты на их законное место, он помог Юри скользнуть в пиджак и молча следил за тем, как человек из прошлой ночи исчезает прямо у него на глазах. Следующая часть была неизбежна, часть, которая разрывала Юри на части каждый раз: они подарили друг другу последний поцелуй у двери, обменялись тёплыми улыбками, а глаза лгали и молили: «Останься». — Ещё увидимся, Юри, — Виктор в последний раз произнёс его имя до тех пор, пока они снова не увидятся втайне ото всех. И это был его подарок, который он всегда будет хранить в своём сердце. Это было самым неприятным: уходить от Виктора снова. — Да, увидимся, Виктор. Это был единственный раз, когда ему не нужно было прикрытие, потому что тяжести взгляда синих глаз Виктора на его спине было достаточно, но лишь до тех пор, пока дверь не закрылась за ним, и он не остался наедине с собой. Он молча прошёл по коридору к лифту, мимо безмолвной стойки регистрации и вернулся в отель, в котором он должен был оставаться со своими людьми всю ночь.

__________________

На следующий день Юри был именно там, где и должен был быть: на заброшенном складе, где должна проходить встреча, в укромном уголке порта, куда даже русские не совали носы, если только не искали смерти. В его распоряжении была группа надёжных людей и оружие наготове под его пиджаком, хоть он прекрасно знал, что они ему не понадобятся. Снаружи доносились звуки неугомонного порта: непрекращающиеся сигналы разворачивающихся грузоподъёмников, крики на русском языке, который Юри даже пытался втайне выучить. Сам склад был забит под завязку огромными контейнерами, уже покрытых царапинами и грязью от множества путешествий заграницу и обратно. И снова Юри ждал. Ждал появления группы людей, на переговоры с которыми он был направлен, потому у них было кое-что — оружие, конечно же, — что нужно было им. Верхи знали, что если нужно заполучить что-либо, то Юри был в этом профессионалом, даже если это была группировка, с которой они находились в напряжённых отношениях ещё до рождения Юри. Юри был рад, что отправили именно его, потому что это давало шанс увидеться с ним. Увидеть, как Виктор Никифоров заходит в открытые двери, а полуденное солнце дарит ему и его людям ореол. Сегодня на нём было идеально сшитое чёрное пальто поверх безупречного костюма, он вошёл плавными шагами, держа руки в карманах и сохраняя на лице холодную маску, из-под которой не мог ускользнуть ни один секрет. Глаза Виктора всё же покоились лишь на нём, как и должны были, и как же неебически повезло, что они оба отлично играли свои роли, потому что всему бы пришёл конец, если бы люди уловили эту интимную атмосферу, что повисла между ними. Со стуком каблуков дорогих туфлей Виктор остановился перед ним, и Юри мечтал, чтобы его сердце прекратило так быстро биться. — Сразу к делу, Катсуки, — протянул Виктор холодно и безразлично, что пугало и обездвиживало. Юри принял бы его слова всерьёз, если бы не мимолётная улыбка, коснувшаяся губ Виктора. Русские не любили церемониться, они были грубыми и резкими, и нужда в формальностях и приветствиях сразу же отпадала. Поэтому Юри молча достал нужные бумаги из кармана пиджака, с улыбкой наблюдая за тем, как Виктор не шелохнулся в то время, как люди позади него напряглись, решив, что Юри может достать пистолет. Он медленно шагнул вперёд, остановившись напротив Виктора, под пристальными взглядами с обоих сторон, молча протянул ему сложенный лист бумаги, стараясь игнорировать тот факт, что его костюм стал неприятно натирать кожу из-за опасной близости Виктора. — Не можешь даже сказать вслух, что тебе нужно? — прогремел Виктор, чтобы остальные услышали, и Юри почувствовал, как его словно ножом полоснули по самому больному месту, он видел, как забегали глаза Виктора по бумаге, делая вид, что вчитывается в содержимое. — Здесь и близко нет того, что мне нужно. Внезапно звуки снаружи склада испарились для Юри, он не мог осознать стену, которая сейчас должна была быть между ними. Он готов был поклясться, что видит, как глаза Виктора мерцают всепоглощающим огнём. — Что же тебе нужно? — и Юри знал, что он не должен был здесь, знал, что его не нужно было посылать сюда, потому что всё, чего он всегда хотел, было утонуть в глубине глаз Виктора. — Ты знаешь, что мне нужно, Юри. Виктор позволил их секрету сорваться с губ, он произнёс его имя так, как только любовник мог произнести, громко, чтобы все в здании услышали. И Юри чувствовал, как внутри бушует пожар, пока глаза Виктора поглощали его. — Всего одно слово, — прошептал Виктор, подходя ближе. Юри знал, что позади него сбитые с толку люди уже обнажили оружие. Виктор предлагал, и Юри был слишком эгоистичен, чтобы отказаться. — Хорошо, — Юри улыбнулся, прекрасно понимая, что их маскарад подходит к концу. Он не знал, что случится, возможно, он даже погибнет, ведь его семья будет преследовать его и попытается вонзить нож в спину. Но это не имело значения, потому что вместе они будут бороться, и весь остальной мир наконец падёт в огне.