Все будет в порядке

Ханбин выдыхает устало, проводя ладонью по лицу, будто пытаясь стереть с него всю горечь. Все давно не было в порядке и это бесило. Он так много делал, он старался выложиться на все сто и забыть о своих проблемах, но проблемы не забывали о нем. Они давили на него неподъемным грузом, и ему казалось, что он слышит хруст своих ребер. Они дебютировали, но проблемы никуда не ушли. Ханбин слышит, как плачет иногда по ночам Донхёк и как его пытается успокоить Дживон, он видит, как усердно тренируется Юнхен, пытаясь не ударить в грязь лицом и как за всех них переживает Джинхван. Ханбин не хочет тревожить их своими проблемами. Его проблемы — это ничто. Для них. Да, они волнуются, да, они переживают и хотят помочь лидеру, но он знает, что это бесполезно. Потому что что бы он не сказал, в конце они все равно ответят, что «все будет в порядке». Но ничего не будет. Он не будет в порядке и его проблемы не решаться этими словами. Он ищет в них поддержку, но они не знают, как именно его надо поддержать. Он всегда был для них опорой, и эта ситуация выходит за рамки их привычного мирка. Ханбин — сильный. Ханбин лидер и Ханбин может терпеть. Ради группы, ради ребят, ради фанатов. Он откладывает мысли об этом в самый темный уголок своего разума, игнорируя все и раздражаясь только больше. Ханбин сильный, но он не железный. Его оболочка трещит по швам, грозясь развалиться в любой момент, и с каждой секундой он чувствует себя все более потерянным. Он сбегает от ребят, опять, зная точно, что Джинхван и Юнхен снова будут беспокоиться, но он не может ничего с собой поделать, чувствуя, что сломается в любой момент. Стресс и переживания давят, и он зарывается пальцами в пряди волос, зажмуривая глаза и пытаясь отогнать этих назойливых мух. Это не помогает, и он рычит приглушенно, чувствуя трескающиеся баррикады. Он не может больше. Ханбин чувствует теплую руку на своем плече и поднимает заслезившиеся глаза на человека перед ним. Чану улыбается немного грустно, но понимающе, и у Ханбина внутри все ломается, потому что он устал, а рука младшего слишком теплая. Он закрывает ладонями глаза, откидываясь на скамейку и выдыхая сквозь крепко сжатые зубы. Чану садится рядом, и Ханбин чувствует на себе его взгляд. — Ты не должен молчать, хён, — голос Чану непривычно серьезен, и он бьет по лидеру зарядом в двести двадцать вольт, заставляя его открыть глаза и посмотреть на младшего раздраженно и немного устало. Чану только заламывает брови, смотря Ханбину прямо в глаза, и вытаскивает из кармана сложенную вдвое бумажку. — Джинхван-хён просил передать тебе, — Ханбин смотрит на него странно, разворачивая записку и скомкано улыбаясь на кривоватый почерк старшего, говорящий о том, какой же Ханбин «дурень, что свалил и заставил их всех беспокоиться». Лидер смотрит на Чану вопросительно, и младший улыбается шире, смотря на проезжающие мимо машины. — Джинхван-хён не знал, где ты, но он отдал мне записку, зная, что я найду тебя. Это, наверное, странно, но я же нашел. Ханбин улыбается ему в ответ, потому что Чану слишком яркий и не улыбнуться вообще нереально. Он убирает бумажку себе в карман, взлохмачивая волосы у себя на затылке и благодаря младшего. Тот кивает только и смотрит на старшего обеспокоенно, закусывая губу. — Что случилось, хён? — Ханбин снова хмурится, а Чану разворачивается к нему всем лицом, приближаясь и смотря так проникновенно в глаза, что лидеру кажется, что тот уже все знает. — Ты ведь устал, хён. Тебе нужно поговорить с кем-то, но ты молчишь, и это все только копится в тебе. Ты не поможешь так ни себе, ни остальным, Ханбин-хён. — Будто бы ты все знаешь, — Ханбин одёргивает взгляд раздраженно, потирая шею. — Кто сделал тебя самым умным? — он чуть ли ни шипит недовольно, потому что эта ситуация порядком раздражает, и Чану зрит будто в самую душу, выворачивая насквозь. Такой Чану кажется слишком взрослым и слишком понимающим, и Ханбин забывает, что тот, по сути, еще ребенок. Потому что младший смущается, вжимая немного голову в плечи и отводя взгляд, поджимая губы и чувствуя себя не в своей тарелке. Он злится, что он пытается помочь, но понимает, что Ханбин просто не может по-простому. — Никто не делал меня самым умным, но я знаю такое чувство, хён! Я видел его слишком много раз, чтобы запомнить! И у тебя именно такое чувство сейчас! Ты пытаешься закрыть свои эмоции внутри, боясь, что никто не поймет, потому что для других ты поддержка и опора и ты не хочешь наваливать на них свои проблемы. Но они не решатся сами собой если ты просто проигнорируешь их, слышишь? Ты должен поговорить с кем-то! Ребята тоже видят это, но они знают тебя слишком хорошо, чтобы оставить тебя в покое. Ты думаешь, что скрываясь за маской все станет на свои места, но ты делаешь только хуже. — Если я и решу с кем-то поговорить, то это точно будешь не ты! — Ханбин скалится, сужая глаза и прожигая Чану взглядом. Тот вздрагивает, будто ударенный, и отводит взгляд, успокаивая вспылившие эмоции. Старший чувствует вину на задворках сознания, но злость все еще горит, перекрывая другие эмоции. Он встает, собираясь уйти подальше от этого места, чтобы случайно не выместить всю досаду и раздражение на младшем, но Чану хватает его за руку, смотря в глаза слишком глубоко и слишком открыто. — Прости, я не должен был повышать на тебя голос, — злость утихает также внезапно, как и появилась, и старший устало присаживается на скамейку обратно, закрывая глаза и проводя рукой по волосам. — Просто мы все волнуемся, и я тоже волнуюсь. Ты не обязан говорить со мной, просто поговори хоть с кем-то. Ханбин поворачивает голову в его сторону, снова встречаясь взглядом, и его прорывает, потому что у Чану взгляд другой, слишком понимающий и слишком взрослый, и старший чувствует, что Чану не скажет ему, что «все будет в порядке». Он чувствует, что тот не похлопает его по плечу «понимающе», смотря жалостливо и немного растерянно, бормоча, что «все наладится». У Чану глаза другие и взгляд другой, и он улыбается слишком тепло и слишком открыто, доверчиво, что хочется открыться самому и все рассказать. Ханбин говорит, не переставая, о том, что устал, и что ему кажется, что он еще чуть-чуть и сломается, что он не может слышать плач Донхёка по ночам и не может смотреть на сгорбленную фигуру Джунхэ, когда тот сидит в одиночестве на балконе, когда думает, что никто не видит. Он не может больше держать все за маской, но он не может взвалить свои проблемы на плечи других. Что ему кажется, что он заперт в замкнутом круге, выхода из которого никогда не будет, и что он даже плакать не может, потому что этот стресс сковывает со всех сторон, не давая продыху. Чану смотрит с широко раскрытыми глазами и неуверенно протягивает руку вперед, когда Ханбин замолкает, откидывая голову назад и позволяя проклятым слезам скатиться из уголка глаз. Младший проводит пальцами по плечу, сжимая слегка и прикусывая губу, не находя слов в ответ. — Я… — слова застревают комком в горле, когда он снова встречается глазами с Ханбином, который смотрит уже уверенней, у которого взгляд больше не такой замученный и уставший, и Чану думает о том, что он счастлив, что хотя бы немного смог помочь старшему. — Ты… Знаешь, я никогда не думал, что ты можешь… Что ты расскажешь мне. Это странно, — он неловко потирает шею, отводя взгляд, потому что теперь глаза старшего прожигают насквозь. — Я бы мог сказать, что все будет в порядке, но я не думаю, что это что-то, что может быть в порядке. Знаешь, я… Он не успевает закончить, потому что Ханбин хватает его за подбородок и приближает его лицо к себе, прижимаясь губами к его мягко и коротко, семь секунд, наверное, но мир Чану переворачивается, и он чувствует себя утопленником в бензиновом озере, в которое кинули коробок зажженных спичек. Он выдыхает скомкано, хватаясь за футболку старшего и зажмуривая глаза в нелепой попытке скрыть горящее в глазах смущение. Ханбин целует нежно и почти что невинно, хотя у самого мысли вполне себе темные, но он не позволяет им выйти наружу и проводит ладонью по волосам Чану, оттягивая их слегка и проводя языком по его губам напоследок. У Чану сердце колотится как бешеное, и он закрывает лицо ладонями, боясь сгореть до тла если встретится с Ханбином глазами еще раз. Старший чувствует себя странно неправильно и целует Чану в лоб, будто извиняясь, перед тем, как уйти. У младшего ощущения запутанные, как клубок забытых в чулане ниток, и он облизывает свои губы слегка, чувствуя недавно горящие прикосновения и вкус почти выветрившейся гигиенической помады. Он стекает по лавке, на которой сидит, и смотрит в небо глупо, думая, что теперь поговорить надо ему и кому об этом сказать он не имеет никакого представления. Ханбин для него как ящик Пандоры, и Чану смеется то ли сломано, то ли сумасшедше, закрывая глаза руками и думая, что жизнь слишком рано решила дать ему эти проблемы, потому что он совершенно не готов. Чану еще ребенок, хоть и пытается выглядеть взрослым, но он совершенно не знает, что делать с этими светлыми чувствами, что рождаются букетами весенних цветов в его душе, которые он боится запачкать грязной, несовершенной реальностью. И Ханбин в этом совсем не помогает. У Ханбина у самого этих букетов целая коробка и еще немного, и он не может бороться с этим, продолжая растить их и вырывать с корнем, пряча их там же, где и те проблемы, что сковывают его. Но цветы Чану проросли, кажется, глубже, и Ханбин даже не заметил отправной точки. Эти корни оплели его слишком сильно, и он завис в них, так как не смог сорвать. У него голова пустая и мысль одна — за взрослой маской Чану прячется ребенок. Тот ребенок, что зажмуривал глаза, когда Ханбин его поцеловал, и тот, что хватался за его футболку как за спасительный круг, в котором он так нуждался. Ханбин чувствует себя виноватым за то, что сорвал с Чану эти крепко приевшиеся маски и не знает, что делать, потому что теперь в помощи нуждается младший, но он не готов. У него у самого в душе нет просвета, а цветы держат его слишком крепко. И думать он ни о чем не может. В общежитие беспокойно, это чувство витает в воздухе пылью, и Ханбин вдыхает его полной грудью, натыкаясь взглядом на надвигающегося на него Джинхвана. Старший смотрит немного обиженно, но лидер видит, как тот волнуется, и позволяет обнять себя, когда Джинхван подходит ближе. Объятия старшего теплые, и Ханбина пробивает мысль, что они тоже понимающие. Он обнимает хёна в ответ и думает о том, что это похоже на то, как его обнимала мама. Он слегка сжимает его в объятиях и отпускает, смотря на старшего виноватым и будто побитым взглядом. Он говорит, что виноват и что не должен был сбегать, но что он не мог. Он говорит, что он устал и не хотел взваливать на друзей свои проблемы, и Джинхван улыбается ему понимающе, хлопая по плечу и смотря ему в глаза. — Все будет в порядке, Ханбин, — лидер вздрагивает, чувствуя табун пробежавшихся по телу мурашек и прикрывает глаза. — Все наладится, вот увидишь. Ханбин улыбается ему в ответ, слегка натянуто, наверное, но Джинхван слишком рад, что с младшим все в порядке, чтобы заметить. А Ханбин вспоминает хватавшиеся за его футболку пальцы младшего и усмехается у себя в голове, что все в порядке не будет. По крайней мере не сейчас. Потому что темные уголки его сознания стали больше, а цветок в его душе расцветает белыми красками. И Ханбин совершенно не знает, что с этим делать.