12 дней

Люди сходят с ума по четвергам. И это моя история. История про двенадцать дней, проведённых в психиатрическом отделении госпиталя. Первые три дня почти полностью исчезли из моей памяти. Остались только какие-то обрывки воспоминаний. Больничная бирка на запястье. Шум воды. Холодный кафель. Такой же холодный апельсиновый сок. Антидепрессанты по часам. Больница — это не то место, куда ты идёшь затем, чтобы понять, как жить. Туда ты идёшь затем, чтобы не умереть. В психиатрическом отделении, чтобы занять своё время и заглушить собственные мысли, у меня были только пачки раскрасок, горы книжек и разговоры с безумцами. Поэтому, когда все листы были раскрашены, а книжки — прочитаны, мне оставались эти самые разговоры. Теперь я называю безумцев наблюдателями за вселенной. Теперь я одна из них. И я точно поняла одно: мы не те, за кого вы нас принимаете. Боб много пил и употреблял кокаин, а не так давно вышел из тюрьмы и почти сразу же сам пришёл в госпиталь, чтобы вернуть назад свою жизнь, которую потерял из-за алкоголя и наркотиков. До встречи с ним у меня не было никакого желания выходить из своей комнаты и говорить с людьми, что, вообще-то, является главной частью терапии, но как-то раз, пока мы все вместе обедали в общей комнате, я впервые за время пребывания в психиатрическом отделении искренне рассмеялась над одной из его историй. Он расшевелил нас всех, разговорил, оживил. Без него в отделении было бы тихо и пусто, а я бы так и сидела, рыдая без остановки, в своей комнате. Сколько бы догадок мы не строили о его возрасте, он никогда никому не говорил, сколько на самом деле ему лет, отвечая, что он чувствует себя самым молодым из всех живущих. Но однажды я услышала его разговор с юристом. Боб говорил, что ему уже пятьдесят четыре года, а он, бывший наркоман и алкоголик, сидевший в тюрьме и ничего не добившийся в жизни. Я впервые видела его таким. Впервые видела, что он не улыбается и не шутит. Каждое утро Боб заказывал себе два стаканчика кофе на завтрак и шёл разбираться, если ему приносили только один, так сильно он любил кофе. Как-то ночью я не могла уснуть, вышла за снотворным и заметила Боба, сидящего в лобби. Он бодро поприветствовал меня и сообщил, что ждёт, когда откроют кафетерий, чтобы выпить чашечку кофе. В итоге я так и не попросила снотворного, и мы вдвоём сидели в лобби до самого утра и тихо разговаривали о жизни. Один кусочек нашего разговора я запомню навсегда: — Я встретила здесь столько потрясающих людей. Почему для меня самые лучшие люди — сумасшедшие? — Потому что только сумасшедшие говорят тебе правду. Единственная дочь, Дэбби, умерла от передозировки наркотиками год назад. Первое время Дэбби держалась, но потом начала пить и в итоге сорвалась в глубочайшую депрессию. Тк она и попала сюда. Описать эту женщину можно одним случаем, который врезался мне в память. Как-то раз она стояла возле справочного столика медсестёр и, попивая чай, без тени улыбки на лице приветствовала новоприбывших словами: — Добро пожаловать в отель «Калифорния». Кстати, о чае. В нашем кафетерии очень быстро заканчивался чай в пакетиках, потому что, кроме как пить чай и вести светские беседы, делать в психиатрическом отделении было нечего. И, когда чай в кафетерии заканчивался, я брала его у Дэбби, потому что она догадалась красть себе сразу несколько лишних пакетиков. после пяти дней моего пребывания в больнице меня захотели выпустить, но я была слишком уязвимой и чувствительной для внешнего мира, все было «жутко громким и запредельно близким», и мне нужно было немного больше времени, чтобы отдышаться и прийти в себя. Когда я поняла это и разрыдалась, Дэбби отвела меня в сторону и сказала: — Ты можешь сказать врачам, что не хочешь уходить сегодня. Если ты чувствуешь, что ещё не готова уйти отсюда, останься. Позаботься о себе. Ты — это всё, что у тебя есть. Дэбби выпустили в тот день. А на своей подушке я нашла оставшиеся пакетики чая. У Иры была тяжёлая наркотическая зависимость, почти чёрные синяки под глазами и следы от уколов по всему телу. Я помню её первый день в госпитале: она плакала и почти не разговаривала, а когда почти успокаивалась и пыталась поговорить с кем-то из медсестёр или со мной, то снова разражалась рыданиями. В остальные дни она вела себя очень странно, и никто не знал, чего от неё ожидать, хорошего настроения или вызывающих реплик в сторону персонала, тёплых улыбок или жутких истерик. впервые мы с ней поговорили в мой последний день в госпитале. С абсолютно осознанным взглядом и лучезарной улыбкой на лице она сказала мне, что я обязательно справлюсь, и что у меня всё будет хорошо. Аиша попала в психиатрическое отделение за неконтролируемые приступы агрессии. Она била стёкла, бросалась на людей, нарушала общественные порядки. Как-то раз, заметив, что я хожу в одной тонкой больничной кофте, — а по утрам в отделении довольно холодно, — она предложила мне свой свитер и сказала обращаться, если что, потому что свитеров у неё много. Саре диагностировали биполярное расстройство несколько лет назад. В госпитале она не могла спать дольше четырёх часов и часто была просто не в состоянии успокоиться из-за серьёзных приступов мании, поэтому просто бегала по коридору отделения туда-сюда, чтобы хоть как-то выплеснуть этот избыток энергии наружу. Как-то раз мы сидели в лобби, и Сара в своём блокноте составляла список тех вещей, которые она хочет сделать в своей жизни, когда выйдет из больницы. Одной из таких вещей в её списке стала поездка в Питер со мной. Лора — Её потерянный стеклянный взгляд мгновенно отправил меня рыться в собственной памяти и таскаться по последним пяти годам моей жизни. Я узнала в ней себя, и как же мне хотелось сказать ей, что всё обязательно будет в порядке, но я ничего не сказала, ей это было не нужно. Она всё знала сама. Она расплакалась в свой первый день. Мы сразу же принесли ей воды и уселись вокруг неё в лобби, слегка касаясь её рук. В нашем отделении нельзя было дотрагиваться до других людей. для кого-то это могло вызвать плохие воспоминания или даже приступ паники. Но она разрешила нам. Ей нужны были эти прикосновения, чтобы не чувствовать себя последним человеком на земле. Мы стали разговаривать с ней, рассказывать про нас, рассказывать про всех. Она казалась совершенно разбитой в тот вечер, но следующим утром её стало лучше, и через пару дней она ожила. Она рассказала нам, что работает сразу на нескольких работах, чтобы платить за квартиру. Её босс начал приставать к ней и почти изнасиловал её. И это произошло не в первый раз. Она просто не выдержала. Лора знала, что меня не приходят навестить друзья, и как-то раз просто взяла меня с собой к своим. Каждый вечер к ней приходила целая толпа улыбчивых молодых ребят в клетчатых рубашках и с цветными волосами. Так я познакомилась с близнецами. Сначала я решила, что их называют близнецами в шутку, потому что они, совершенно не похожие друг на друга, одновременно говорят одно и то же, и даже жесты у них одинаковые. Но вскоре выяснилось, что они и правда близнецы. Они рассказывали нам много историй про греблю, про компьютерные игры, про съёмную квартиру, про пейнтбол, про их собаку. Из общей комнаты на всё отделение разносился наш хохот. Так мы и проводили вечера, слушая их истории и играя в настольные игры, которые они притаскивали с собой. Я ждала друзей Лоры как своих собственных. Я полюбила этих ребят. Они заставляли меня смеяться. И каждый вечер я благодарила Лору за то, что она познакомила меня со своими друзьями, когда у меня никого не было. Алексу, молчаливому художнику, мы чуть ли не каждый день предлагали рисовать эскизы для татуировок, такие красивые зарисовки у него получались. как-то раз я отняла у него карандаш и нарисовала раскрытую ладонь, подписав: «Ты должен быть художником!». Он очень быстро влюбился в меня. Почти ночевал у моей комнаты, штампуя рисунки. Родным языком Алекса был испанский, но он вполне сносно объяснялся по-английски с медсёстрами. С нами же он всегда молчал. Всегда. как-то я спросила Боба: — Он ведь знает английский, так почему он молчит? Боб, не задумываясь, ответил: — Потому что он знает, что с ним будут говорить. Сэм, вечно накуренный старичок с Ямайки, рассказывал мне, что из госпиталя его заберёт личный самолёт. Сэм каждый день ждал возвращения Иисуса, ходил в трусах на голове и раз звал меня с собой на Ямайку курить косяки. Я, разумеется, соглашалась. Ещё Сэм просто обожал слушать музыку, и однажды я даже спела ему песню группы «Сплин». Ему очень понравился русский язык. Как-то раз в общей комнате случился разговор о необычных моментах, связанных со сном. Кто-то вспомнил про сонный паралич, кто-то поделился историей про осознанные сны, а я рассказала про то, что иногда хожу во сне и однажды даже сделала себе чай, пока спала. Сэм, тот самый, что ждал Иисуса и ходил в трусах на голове, воскликнул: — Ходишь во сне?! Да ты сумасшедшая!!! На прощание я раскрасила в цвета растаманского флага и подарила Сэму слона, как он и хотел. Он пообещал, что поставит мой рисунок на самое видное место, а когда выйдет из больницы, заберёт меня с собой на Ямайку. А я что? А я ничего. Жду. Джон много лет работал учителем английского языка для иммигрантов и сначала не понял, когда я сказала, что я сама иммигрантка. Поверил, только когда я заговорила по-русски. А когда Джон принёс из комнаты свой альбом, весь изрисованный запутанными картинами, мы узнали, что он ещё и потрясающий абстрактный художник. Разговаривал Джон резко, торжественно, словно мессия, будто каждая фраза — самая важная. Мы к этому быстро привыкли. Но временами, когда голоса в голове начинали сильно его донимать, он забивался в угол и долго бормотал что-то себе под нос, уставившись в одну точку. Джо. О, мой дорогой Джо. его история — это самая смешная и тупая история, которую я когда-либо слышала. Я смеялась каждый раз, когда видела его на нашем отделении, привычно прогуливающимся по коридору со стаканом крепкого чая. Как-то утром он звонил 911, чтобы вызвать скорую для своей матери. Линии были переполнены, и его звонки сбрасывались целых три раза. В конце концов дозвонившись, он крикнул оператору: — Наконец-то! Проще прыгнуть с моста, чем дозвониться до вас! Его слова восприняли буквально, вот так он и оказался в психиатрическом отделении, принятый за несостоявшегося самоубийцу. Я никогда не разговаривала с Гэвином. Не думаю, что вообще хоть кто-то из нас разговаривал с Гэвином. Замкнутый в себе парень, с мрачным затуманенным взглядом, явно не нуждался в общении. Как-то раз я сидела рядом с ним, когда медсестра давала ему лекарства, и он стал рассказывать ей, что все врут ему, чтобы держать в госпитале, что это всё заговор против него. Медсестра, конечно, внимательно слушала и кивала на каждое его заявление, пока он путался в словах и скакал с темы на тему. Однажды я всё-таки решилась спросить Гэвина о том, как он попал в психиатрическое отделение. -Знаешь, — он посмотрел на меня, и туман в его глазах вдруг рассеялся, — люди ведь так мало понимают в этой жизни, — грустно вздохнул, — да они вообще ничего не понимают. В какой-то момент моей соседкой по комнате стала Линда, беременная настолько, что я всё время боялась, как бы она не лопнула. По ночам она с оглушительным хрустом самозабвенно рвала бумажные полотенца и никак не могла вылечить свой кошмарный насморк. Мне не помогали ни затычки для ушей, ни снотворное, и однажды я не выдержала. В ту ночь я спала на двух неудобных креслах в углу общей комнаты. И я выспалась. Парень из Египта по имени Рамиль рассказал нам, что живёт с тяжёлой депрессией уже больше пятнадцати лет. До появления Боба он был единственным человеком, который разговаривал с каждым из нас, успокаивал и обещал, что у нас всё обязательно будет хорошо. Особенно много времени он проводил с Мактой, девушкой из Индии. Макта принимала сильные седативные препараты, из-за которых у неё появились замедленная речь, плохая координация и вечно сонный взгляд. До, даже будучи невероятно уставшей, она каждый день выходила из своей комнаты и старалась говорить с нами ради того, чтобы скорее выздороветь и вернуться домой, к своему ребёнку. Майкл попал в больницу с депрессией, а когда он почувствовал себя лучше, оказалось, что ему просто некуда идти. Из-за болезни он потерял работу, и ему стало нечем платить за квартиру. По его просьбе я научила его фразам «доброе утро» и «добрый вечер» на русском языке и слушала их от него каждое утро и вечер. Ровно до того утра, когда я увидела Майкла, стоящего посреди отделения в тёплой шапке и старенькой куртке. Он собирался уходить. — Мне дали место в общежитии, — его глаза сияли, — как же я счастлив! Другой Майкл, мальчик лет шестнадцати, раздавал нам шоколад, который ему приносила мама, разговаривал с нами о вселенной и смысле жизни, а по вечерам веселил всех желающих своими пародиями на разные известные песни. И каждый вечер по отделению разносился наш хохот. Как-то после очередного такого вечера Майкл заплетал мне косички и рассказал, что слышит голоса. Лайман, хмурый сутулый мужчина с пугающе холодными глазами, познакомился со мной аж два раза. Оба раза я вежливо представилась, он так же вежливо кивнул мне, ни на секунду не меняя выражения лица, и ушёл. Наверное, снова знакомиться с остальными пациентами. Я рассказала об этом Бобу, на что он, рассмеявшись, ответил: — Я выиграл. — В каком смысле? — не поняла я. — Со мной он знакомился четыре раза., а ведь я его сосед по комнате! Я ни разу не слышала, как разговаривает тихий милый старичок по имени Уильям, разве что как он пародирует звуки оркестровой трубы. Но по ночам его целью становилось разбудить как можно больше народу, поэтому он начинал методично орать во весь голос, меняя тональности для разнообразия. Николас. Парень из опасного района, казалось, здесь его хитиновый покров разбился на мелкие кусочки, и теперь ему просто нечем защищаться. Он почти ни с кем не разговаривал, испуганно озираясь по сторонам, но очень старался рассказать что-то на общих утренних беседах. Он действительно старался. Случайно услышав телефонный разговор Николаса с его матерью, я поняла, что теперь ему негде жить. Кажется, в тот день он пошёл ночевать к друзьям — его выпустили на несколько часов раньше меня. Мы с ним ни разу не разговаривали, но, узнав, что я тоже выхожу сегодня и очень волнуюсь из-за этого, он пожелал мне удачи снаружи и пообещал, что у нас обоих всё обязательно наладится. Доминик, парень лет двадцати, слышал голоса в своей голове, кричал об этом на всё отделение, но очень не хотел оставаться там и пытался сбежать. Медсёстры предупреждали остальных пациентов, что лучше с ним никак не контактировать, потому что сами не знали, что он может вытворить. Большую часть времени он провёл стоя в дверном проёме своей палаты под наблюдением медсестёр, потому что приставал к другим пациентам с разговорами и не оставлял попыток сбежать. Его выпускали погулять в коридор только поздно вечером, когда все уже уходили спать. Однажды около полуночи я сидела в конце коридора и ждала, пока подействует снотворное. Как раз в это время Доминика вывели погулять и я решила не дёргаться. Не так уж сильно я боялась его. Медленным шагом Доминик дошёл до конца коридора, вдруг замер, заметив меня, и принялся сверлить взглядом мои синие волосы. Напрочь забыв про инстинкт самосохранения, я решила поздороваться. — О, здравствуйте, мисс! — ответил Доминик и широко улыбнулся, — мне очень нравятся Ваши волосы. Психологические проблемы зачастую оказываются просто нормальной реакцией на ненормальную реальность. Ты не виноват в том, что тебе плохо. Это твои чувства. Они всегда будут значимы. Суть не в том, чтобы избавиться от своей болезни. Суть в том, чтобы научиться справляться с ней. Ты — это не твоя болезнь. Ты сильнее. наверное, одной из главных проблем наличия у человека психического заболевания является то, что иногда тебе недостаточно плохо, чтобы вызвать такую ненужную жалость. Ведь только когда ты вызываешь жалость, к тебе относятся по-человечески. Каждый, кого ты встречаешь в своей жизни, сражается в битве, о которой ты не имеешь понятия. Будь добр. Всегда.