Сто атмосфер и до самого солнца

В первый раз он услышал его голос, когда только помогал в церкви. Он слеп от рождения, но никогда не признает своей несамостоятельности, ведь здесь, в этом святом месте, он знает каждый уголок, поэтому спокойно может передвигаться по коридорам сам, без какой-либо помощи. "Билл, - говорил ему отец, - твое предназначение помогать людям обрести свет в этой жизни. Поэтому неважно сколько раз придет к тебе человек, ты должен помочь ему, ведь это единственное место, где грех возможно отпустить". С верой в это он крестился каждое утро, окропляя свое лицо святой водой, читал молитвы, говорил с прихожанами. В первый раз он смог тронуть его, когда тот пришел просить приюта. Диппер Пайнс - говорят, он самый умный парень во всем штате. Он погружен в науку настолько, что ему извечно было не до церкви, хотя его сестра посещала ее исправно, вечно исповедуясь и приходя на службу каждую субботу. - Отец Сайфер? - присев рядом на скамью, обратился Диппер. - Да, сын мой, в чем дело? - Могу я просить о приюте? - Церковь даст приют и поможет любому нуждающемуся. Сестра Марта, - он обратился к пожилой женщине в паре шагов от себя, - покажите юноше, где он может переночевать. - Конечно, святой отец, - женщина улыбнулась, и Билл легко кивнул ей, чуть подняв уголки неярких губ. Падре продолжил сидеть на своем месте, но вскоре он встал, ловко увернувшись от руки Пайнса. Тот попробовал еще раз и все-таки дотронулся до священника, что тут же накрыл своей ладонью руку юноши и сказал: "Если тебе нужно будет поговорить, Диппер, отпустить свой грех, сбросить оковы с плеч, я поднимусь к тебе после вечерней службы, но не более". - Я хотел поблагодарить вас, отец. - Этого не нужно, сын мой: церковь должна быть приютом всему живому, должна помогать каждому, кто нуждается в помощи, поэтому даже не прихожанин заслуживает любых благ, что мы можем себе позволить. Юноша подошел чуть ближе и стыдливо прошептал: "Я хочу поговорить с вами, падре, сегодня, после службы, как вы и говорили. Мне больше не с кем говорить". Билл кивнул в знак понимания и попросил следовать за сестрой. Он придет к нему ближе к ночи, когда сестры и братья пойдут на покой, чтобы ночь дала ему свои силы, которые не могут дать ни утро, ни день, ни даже вечер, пылающий холодным огнем в небе. Диппер выбирает комнату под самой крышей, но даже отсюда не видны звезды на небе: город пылает пожаром, затмевая далекий свет неведомых огоньков. Люди медленно покидают улицы, выключается свет в домах, больше не слышно, как ходят служащие церкви. Все вокруг затихало, будто бы перед бурей. Но тихо было только здесь. В комнате одной из сестер царил хаос, бушевала та самая буря, которую ждал юноша. Она из сестер выла от боли и страха, ее тело пылало, а в глазах стояла бледная пелена. Крепко сжимая руку святого отца, она молилась, а он молчал. Лишь когда все затихло и сестра уснула, священник встал со стула и слегка коснулся губами ее лба. "Ей завтра будет лучше", - сделал он вывод, поглаживая бедную по темным волосам. Ему до ужаса жаль, что он не может исцелять людей, но он умеет молчать, слушать и выжидать, поэтому сидел здесь до самого конца. Лестница, ведущая в комнату под самой крышей, крутая, по ней тяжело подниматься, зато темнота вокруг никогда не помешает подняться на самый верх. Зимой здесь будет прохладно и сыро, но сейчас, пока погода сухая и приятно теплая именно здесь хочется оставаться снова и снова. Скрипучая дверь всегда выдаст пришедшего, но на этот скрип Пайнс не оборачивается, продолжает всматриваться в даль вечно холодного города из высокого окна. - Ты желал говорить со мной, сын мой, - протянул Билл, сев на стул около старого столика с зеркалом. - Благодарю вас, отец, что согласились прийти ко мне в столь поздний час, - на это преподобный только отмахнулся, а затем сложил руки в замок, готовясь выслушать. - Что тревожит тебя? Расскажи, какой груз тревожит твои юные плечи. - Мои родители... Святой отец, они ненавидят меня, - на этих словах Сайфер выпрямился и свел брови. - Я не лгу, поверьте мне. Моя сестра для них все, а я только и слышу, что лишний. Все было иначе в прошлом, но стоило нам в сестрой начать раскрывать свои таланты как следует, они стали готовы избавиться от меня. Они говорят, что наука ничего не решает, но ведь это не так. - Ты говорил им, что тебя тревожат их слова? - Я пробовал, но это бесполезно, - сквозь футболку он хватает крест, что надел впервые за многие годы. - Я делаю абсолютно все, чтобы они увидели во мне то, что они видели раньше, но, как бы я ни старался сделать это, они все меньше верят в меня и все больше говорят, что все, абсолютно все, что я делаю, бесполезно и отвратительно. Как-то я слышал, что это "не по-божески". - Послушай меня, сын мой, разве тебе был бы дан такой дар свыше, если бы это было "не по-божески" или как-то противоречило Его воле? Ты можешь добиться множественного успеха, если поверишь, что твои решения верны и ты можешь понести за них полную ответственность. В этом городе множество людей, что не хотят или просто не способны нести на себе все это, поэтому им ближе жаловаться, приближая это к исповеди. Твое сердце должно быть сильно, чтобы вершить все то, чем болеют твои мысли и чувства. - Наверно, я просто не способен так же, как и все они, отец... - Как ты ушел сегодня из дома? - Вам лучше не знать, как все было. Мне не хочется говорить об этом, ведь я наговорил столько вещей, о которых должен пожалеть, но я чувствовал такое облегчение, когда высказал все прямо. - Твои родители - самые близкие тебе люди, сын мой. Тебе не стоит причинять им боль. - Почему им можно причинять мне боль, а я не смею этого делать, хотя готов нести полную ответственность за свои поступки? - Диппер пал на колени рядом со священником и опустил свою голову, прикрыв глаза. - Это тяжело... Тяжело знать, что тебя ненавидят собственные родители. Билл положил руку на голову юноше, но продолжил молчать. Волосы были растрепаны, лезли во все стороны, неаккуратными локонами ложились на руку преподобному, когда он по-отцовски гладил Пайнса по голове. Все это казалось безмолвно далеким для Диппера, и он боялся пошевелиться, не смел даже моргнуть. Бледные, аккуратные руки священника казались ему родными, когда прикасались к его волосам. Юноша знал, что Сайфер никогда не знал своего лица, не представлял с кем говорит, но был извечно добр и открыт для каждого, кто обращался к нему за помощью, поэтому он все-таки поднял голову, чтобы взглянуть в это слепое, но милое лицо. Преподобный протянул ему руку, чтобы помочь подняться, и Диппер принял эту помощь. - Тебе не стоит сидеть на холодном полу, в этом нет ничего полезного, - было слышно по голосу, что падре не желает возвращаться к той теме, о которой они говорили лишь пару минут назад. - Знай, сын мой, что это совершенно иное дело, когда родители ненавидят свое чадо, но я настаиваю на том, что тебе не следует уподобляться им. Любовь всегда сильнее ненависти, поэтому ты должен нести это праведное оружие, если готов. Тебе не нужно одобрение множества, чтобы творить добро на этом свете, - в этом случае тебе будет достаточно самому одобрить свой путь верный. Доброй ночи, сынок. Пусть Господь сохранит тебя, убережет твои мысли да поможет встать тебе на путь твой истинный. Он покинул комнату, прикрыв тихонько дверь. Диппер взглянул в окно и увидел, как несколько ярких серебряных звезд все-таки загорелось на темном небосклоне. Небесные огоньки всегда создают ощущение, что в этой бесконечной вселенной где-то есть тот, что готов разделить с тобой твои чувства и ничего не взять взамен. А еще сразу чувствуешь, что ты не одинок. Звезды смотрят, и уже есть с кем говорить, хоть никто тебе не ответит, даже если кто-то и смотрит на тебя прямо сейчас.

***

Диппер не ходил на службу, не приходил исповедоваться, он приходил в церковь спасаться от всего, что начинало гнести его дома. Серенькие стены комнаты под крышей стали ближе стен собственной спальни, преподобный, казалось, в такие моменты заменял ему всех: друзей, семью, его любимицу - науку. Черные ресницы казались такими яркими на бледном лице - но, может быть, если бы у него были зрячие глаза, они были бы в самый раз. По правде говоря, никто не знал, какие глаза у падре. Юноша думал о единственном человеке, который, как он думал, понимал его один на целом свете, часто, особенно перед сном. Ему предавал сил и надежды этот аккуратный образ, проходили любовь и ненависть, на их место вставал покой. Но единственное оставалось неизменным - его все еще ранили слова, повторяемые много лет подряд. Все шло куда нельзя лучше, пока кто-то не постарался над его изобретением, и его не взяли в лучшее высшее заведение страны сразу после окончания школы. Колледж был тем местом, куда идти он не желал совершенно, но дорога ему только туда теперь и заказана. На следующий день после отъезда сестры он вновь покинул свой родной дом, не в силах снова слушать нападки. Пайнс старался уйти как можно тише, но ему снова не удалось этого сделать. Правда, он полностью готов понести любое наказание за то, что говорил или делал, поэтому никогда не пожалеет. Он знает всех сестер и полностью уверен, что комната под крышей свободна. В этих коридорах спокойнее, но юноша не чувствует, что возвращается в состояние покоя. Все словно бы давит на его голову, съедает светлые мысли. Город сгорает в пожаре неоправданных надежд снова и снова, но, кажется, сегодня не лучший день, чтобы все повторилось вновь. Он прошел сотню атмосфер, чтобы прийти к спокойствию, но, прикоснувшись к солнцу, он обжегся, и все снова выскочило наружу. - Сестра Эмилия, вы не видели Диппера? - Он в своей излюбленной комнате, святой отец. Дай Бог этому мальчику найти покой. - О чем вы, сестра? - Мне казалось, он был так зол и подавлен, когда шел в свою комнату... Ах, святой отец, мне кажется, этого бедного мальчика преследует нечто ужасное! Билл поднял голову, словно смотрел на самое высокое окно. Затем он двинулся прямо туда. Его терзало странное ощущение - оно его прежде не трогало, не прикасалось к его душе своими холодными лапами, но именно сейчас острые когти скребли, разрывая все внутри. Чувство такое, словно кто-то ломает кости внутри, пытаясь вырваться на свет божий. - Вы снова ходите одни, святой отец, - отзывается Пайнс, только гость комнаты переступает через порог. - Да, Бог забрал мои глаза, но это ничего не означает... Дверь с жалобным скрипом закрылась. Священник прислонился спиной к дереву и долгое время молчал, понимая, что на него внимательно смотрят со стороны. Он даже не мог и подумать, что ему придется говорить об этом кому-то, но всегда имел возможность напоминать об этом себе, чтобы никогда не забывать. Он, думалось, говорит это себе чаще, чем читает молитвы. - Он дал мне мои руки, чтобы я мог прикасаться к вещам и чувствовать их. Он дал мне мои ноги, чтобы я мог ходить по церкви, присаживаться рядом с тем, кому нужна моя помощь, и всегда помочь. Он даровал мне мой голос, чтобы я мог донести до каждого суть его слов, чтобы я мог дать людям веру не только в Него, но и в самих себя, ведь это бесконечно важно. Он даровал мне мою душу, чтобы я мог чувствовать все, что чувствуют люди вокруг меня. Он подарил мне мое сердце, чтобы я мог жить не только своей головой. Он забрал у меня глаза, чтобы я никогда не увидел этого мира, но всегда мог быть в нем. Мне не нужны мои глаза, чтобы понимать где и когда мне нужно быть рядом с кем-то, сын мой. Диппер проворно молчал. В нем все еще полыхал тот самый пожар, который он был не в силах потушить самостоятельно. Бессмысленно было отвечать на слова его самого близкого человека, ведь единственное, на что сейчас способны его душа и язык, - это разрушение. - Я чувствую, что ты не тот, что был прежде, но я точно знаю, что ты сумеешь вынести на своих плечах каждое свое слово, - священник медленно подходил ближе. - Что с вами, святой отец? Падре сам встал на колени и, взяв в свои руки ладони юноши, тихо спросил: "Он ведь не оставил нашего мира? Как ты думаешь, сын мой?" Билл ненадолго замолчал, а потом продолжил: "Он всегда говорил, что мир прекраснее, чем мы ожидаем, но изо дня в день я слышу только то, что каждый человек говорит обратное. В людях столько ненависти и злобы, их сердца закрыты от того, что Он даровал нам. Они несчастны и только и делают, что приносят свое несчастье в любые места по всему миру. Он ведь не оставил нас, сын мой?" - Раз вы все еще здесь и способны нести на себе все то, что говорят вам люди, отец, Он будет здесь. Хотя бы в это святое место он будет смотреть ради вас. - Святое место..? Скажи мне, сын мой, было бы оно святым, если бы здесь не было людей? Ведь настоящий храм - человеческое тело, а его душа - часть самого Господа. Наш мир, даже если в нем столько греха, должен оставаться святым, ведь каждый маленький храм вечно где-то есть: в домах, на улицах... Но почему стольким людям не нужна их душа? Пайнс опустил голову, не в силах дать ответ. Чувства его остывали, приходило умиротворение, но то волнение, что испытывал преподобный, вызывало в нем скребущее ощущение тоски и одиночества, будто бы не он был столько лет одинок, а тот самый человек, что вечно в окружении множества людей. Наверно, все-таки не он проходил те сто атмосфер, чтобы что-то понять, не он дотянулся до самого солнца, чтобы обжечься, - верно, он только в середине своего пути. - Вы множество дней своих отдали, чтобы подарить крылья чужим душам, но только ваша и осталась обескрыленной, - тревожное дыхание священника вызывало тихий страх, но юноша продолжал: - Мне приятно ваше одиночество, святой отец, и мне любимы ваши речи. Мне нравится то, что скрыто в вас. Поднимайтесь, падре, вам не стоит стоять на полу. Священник улыбнулся - он понял, почему ему нравится этот мальчишка: безбрежность океана где-то внутри юноши волнует его больше его праведной миссии. Наверно, именно так злой огонь солнца становится лишь трепещущим огоньком, который хочется вечно держать в бледных тонких пальцах.