Take me to church

      Я не знаю, с чего начать и в чьих руках может оказаться это письмо… но в чьих бы ни оказалось, молю Вас прочесть его до конца, ради тех святых, кому Вы поклоняетесь.       Известна ли Вам любовь? Любовь безграничная, взаимная, которая прежде является гибелью всего, во что верил и одновременно – перерождением заново. Которая с легкостью превращает насмешку и грех в самое сокровенное, что у Вас есть. С тех пор, как на берегу Тичино в праздник в честь провозглашения Клавдия II императором я встретил Микеле, я чувствовал себя абсолютно неуязвимым. Я не боялся более ничего – ни в бою, ни в миру, мне все было по плечу. Мой единственный оставшийся страх заключался в опасении причинить боль или огорчение любимому человеку. Мы были равными воинами отряда, выступавшего против готов в многочисленных славных сражениях, где, каюсь, меня постоянно преследовало желание защитить его, оградить собою, а вовсе не захватить новые земли. Но даже в самый спокойный вечер, пока греющиеся по шатрам солдаты не обращали на нас никакого внимания, я не в силах был защитить Микеле от его внутренних терзаний. Он был и остается христианином - добродушие в нем побеждала нетерпимость к жертвоприношениям, а тяготы этого пути при Клавдии II нисколько не убавляли стремления исповедовать религию ту, что была для Микеле ближе. Лишь наша связь способна была надломить его веру и заставить его бросить в костер собственноручно вырезанное когда-то деревянное распятие. Он не считал себя достойным Христа после нашей первой ночи вдвоем, но любил меня больше своего Бога, понимаете? Моим единственным раем было остаться наедине с Микеле, и цена, которую я должен заплатить за то, что он прекратил посещать храм по воскресеньям из-за нескольких агрессивно настроенных горожан, была так велика, что даже не представлялась мною. Но однажды положение изменилось – в городе, охраняемом императорской армией, появился другой священник, старик-целитель по имени Валентин. Первое, что он сделал – запретил до и во время службы любые издевательства над такими, как мы. Своими глазами, клянусь Вам, я видел, как Валентину удавалось излечивать безнадежных больных одним прикосновением! Мое недоверие к священнику стремительно таяло и исчезло бесследно, стоило ему не только с радостью тайно окрестить меня, но еще и предложить обвенчать нас с Микеле.       День венчания был назначен на крайнюю пятницу ноября; солнце, словно подгоняемое кем-то свыше, спешно катилось к горизонту, закатными лучами тепло освещая отросшие темные волосы – Микеле плевал на устав, зная, как мне нравится гладить его мягкие пряди. В объятиях его я, казалось, задыхался от счастья – мы были вместе и надежда на то, что наш союз перестанет разрушать его душу, имела шанс исполниться совсем скоро. Скрываясь от прохожих, мы перебежками добрались в базилику, напоминавшую полу заброшенную пещеру, обставленную Валентином несчетным количеством свечей. В их благовейном мерцании от Микеле невозможно было отвести глаз, голова слегка кружилась не то из-за аромата эфирных масел, не то из-за облика его, как никогда ангелоподобного. Священник читал молитву над нами, преклонившими колени возле каменного алтаря, а сердце мое готово было выпрыгнуть из груди, я запомнил каждую минуту ритуала, и что бы я не потерял на свете, эти воспоминания вечно будут со мной. Точнее – с нами. Вам знакомо, что такое быть единым целым со своим любимым человеком? Если нет, я Вам искренне желаю испытать это состояние. Оно удивительно: еще мгновение назад я целовал Микеле на ступенях храма и ощущал, как он дотрагивается кончиками пальцев до моей шеи, сжимает мои плечи – наконец-то весь, без остатка, мой. И вдруг незримая граница между двух существ стерлась, я понял отчетливо, что нам подвластно счастье друг друга. А значит, нам подвластно всё. Но судьба, похоже, таила к нам зависть – хотя обычное построение следующим утром не предвещало никакого зла. Центурион, позевывая, объявил, что язычникам для местного фестиваля требуется музыкант взамен заболевшего чумой. Отряд ответил молчанием – никто не хотел связываться с язычеством, наверняка затевавшим какую-нибудь дикость, да еще отправляться туда, где подхватили болезнь, панической боязнью перед которой от Клавдия II солдаты заразились поголовно. Командующий повторил, что вызвавшийся будет освобожден для праздника ровно на сутки и сможет присоединиться к основным силам по пути на корабль в Наисс. Хотя мы догадывались, что наступление на Мезию не за горами, требовалось время, чтобы осознать, что уже… - Флоран Мот! – выпалил мое имя Микеле, в одинаковой степени со мной владеющий игрой на трубе. Оглушенный растерянностью я уставился на него в немом вопросе - что все это значит? Ведь я теперь, как и он, принадлежу к христианам, и не могу участвовать в чужом празднике – или же Микеле хотел испытать мою веру на прочность? Но я не хотел никуда идти без него! Тут он поднял на меня взгляд – пронзительно-просящий, насквозь прожигающий и не оставляющий мне выбора. Я сделал шаг вперед. Шаг, определивший мое пребывание между этим миром и небесами. Слух о том, что в десятке километров от ворот города войско Клавдия II оказалось в западне, настигнул меня вечером того же дня. Ночью вернулся легионер из конницы, снаряженный гонцом к полю битвы и подтвердил – выживших в отряде нет. Уцелел один император и его личные телохранители. Страшным сном приключилось все, что последовало за этим. Как безумный я бежал, бежал долго, пока не прибыл на место сам. Мной двигало отчаянное отрицание, я твердо знал, что не смогу жить без Микеле ни часа, пусть он и спас меня, жизнь без него не имела смысла. Едва ли не дольше бродил я по кровавому мессиву, устроенному вражеской армией, прежде чем услышал слабый крик. Еще не оборачиваясь, я безошибочно понял, кому он принадлежит. Микеле! Я нашел его, погребенного под чьим-то трупом, раненного, теряющего сознание, но с бьющимся сердцем! Обливаясь слезами и путая слова молитвы, я поднял Микеле на руки и – до нас снизошло чудо Господне, не иначе – так донес его до города. В том, что Микеле через пару недель ходил на своих ногах исключительно заслуга Валентина - это он тот, кто вылечил его, моя помощь была неумела и незначительна, но, вынужден повториться, я видел все своими глазами. Нет слов, которые выразили бы мою к нему благодарность.       Признаться честно, я написал это, чтобы обратиться к тюремщикам, получив весть о том, что Валентин приговорен к казни – Вы держите под стражей истинно Святого и в Вашей воле ... впрочем, нет. На всё воля божья, но если Вы отдадите его на смерть, это будет огромной, непросительной людской несправедливостью. Человек, объединивший столько влюбленных душ не может заслуживать такого наказания. Отпустите его, если Вы верите по меньшей мере хотя бы в то, что настоящая любовь существует! Ф. М.