***
— Маешься, — Хенрик чуть усмехнулся, отстёгивая фибулу плаща. — Что, неужели впрямь опять её читаешь? — М… Сам видишь. — Вижу. Брось. И иди со мной, надо показать тебе кое-что. Норвежец поднял глаза на друга. Тот весь был странный; светился, как будто его от нетерпения распирало. Ребёнок, ей-боже. Хьелль даже не фыркнул, как обычно, — слишком искренен Хансен в своей утаённой радости. — Просто больше некому, наверное, — Хенрик говорил так, будто предмет разговора действительно важен. Некому больше довериться?.. Что ж… По дороге Его Кошачье Любопытство не удержался от вопроса. — Хм… И… Что показать? — Тшш, не смей портить момент! Хьелль не стал упоминать, что порою чересчур говорливый датчанин ещё как портит большинство «моментов», но эта колючая мысль попросту растаяла, когда ворота, ведущие на неширокий мост над внутренним двором, распахнулись настежь, и свет дня проник в коридор, разгоняя чёрные тени по углам. Поразительно. Там, оберегаемые каменными зубцами моста от сильного ветра наверху, бесконечной фиолетовой лентой тянулись вдаль огромные охапки крокусов, трепетные, нежные, хранящие в себе большую волю жить — стоило лишь взглянуть, как синева их венчиков робко, но упрямо тянется к чуть блеклому застывшему небу, и это становилось понятно. Хьелль задохнулся от неожиданности, с которой умиротворенность этой картины, открывшейся взору, ударила по глазам. Больно. Он не ждал такого, чего угодно, но не живых цветков шафрана. Чем-то защемило это сердце. Голос рядом раздался как издалека, особенно глубоко-тихий: — Не смотри так. Я их выращиваю сам, и, между прочим, успел я повозиться… — звучала ли досада в нём, было неясно. Хенрик настороженно смотрел, будто выцеливал реакцию Сигурдссона, а тот стоял, не шевелясь и пытаясь найти слова. Нет, это не было тем впечатлением, что охватывает, например, юную деву, когда ей дарят цветы, или опытного садовода, стоит ему увидать любимый сорт оных. Нет, не то. Хьелль знал, что датчанин эстет. Он был до смешного потрясён тем, насколько. Этот дурень даже тропинку в крокусовом море проложил не прямую. Как грамотно. Не он ли больше всего на свете ценит то, как крепкая секира вонзается в любую избранную им цель? Поди ж ты, в Хенрике живёт художник… Оторвавшись с трудом от созерцания завораживающего нового моста, такого волшебного, норвежец обернулся и сначала не понял, отчего Хенрик выглядит столь сильно разочарованным, а потом спохватился и поспешил сменить застывшее на лице привычно хмурое снисходительное недоумение на тёплую улыбку — как умел мягко. Больше нечем было оценить такое зрелище. Увы. — Тебе делать нечего было? Старший засмеялся негромко. — Так тебе нравится, ага! Ну, в целом — просто захотелось что-то сделать с этим мостом. Коридоры-то закрыты, что ведут к нему, и он, суть, бесполезный… Что? Хьелль вздохнул и, шагнув к Хенрику, поцеловал того в лоб. «Я знаю, ты отчасти выдумываешь». — Ничего.***
Северный Принц всё своё время проводит за чтением книг и колдовством на Шафрановом мосту. Иногда к нему присоединяется уставший, но всё такой же сияющий солнцем Король Севера. Они правители разных земель, но сейчас все эти территории принадлежат единственной короне. Принц возражает молча, а покуда оно так, Его Величество закрывает на это глаза и делает вид, что любимый в порядке. Возможно, он прав, и так и есть: сияние на дне глаз Принца говорит о надежде, и он вовсе не несчастлив. Он даже порою притворяется, что стены замка обыкновенные, и, хоть тогда широкий фьорд внизу кажется вымышленным, ему хватает тепла и света. Королю же доподлинно известно, что однажды стены вовсе падут — куда тогда пойдёт Принц? Он не хочет думать о том. Он воин, политик и стратег, хотя забывает, что его друг, в общем-то, тоже. Меч, прокалённый кровью, плащ, тёмно-красный и потрёпанный о краях — символы его могущества. Его силы. Конца и краю не видно ей… Верно? Да, он не хочет думать о крахе. Вместо этого лучше выращивать крокусы, в которых воли к жизни больше, чем в скандинавском колдуне. И, предаваясь мирному занятью, мечтать о вечности. Нет, Король Севера никогда не отпустит его. Кто же согреет молчаливую статую? Он слишком сильно любил своего Принца.