Зелёный чемодан Гвен

Моя зелёная, когда-то яркая и лаковая, краска давно облупилась и поблекла. Левая застёжка безнадёжно сломана, и моя хозяйка перевязывает на всякий случай бечёвкой каждый раз, когда мы отправляемся дальше. Мы всегда отправляемся дальше, где бы мы ни были. И я всегда следую за ней. Обычно она опускается передо мной на колени, со скрипом откидывает крышку и, улыбаясь, говорит: — Мы задержались здесь, старый друг. Время и небрежность оставляют на мне свои следы. Во внутренних карманах появились дыры, которые Гвен старательно зашивает цветными нитями, придавая благородной подкладке нелепый вид; на корпусе тянется длинная царапина, оставшаяся после того, как я с неудобством проехался по палубе корабля, не удержавшись в руках Гвен; стяжные ремни внутри меня давно протёрлись, и про ходьбе я чувствую, как её вещи совершают кульбиты. Гвен любит путешествовать — и моя жизнь, благодаря ей, стала насыщенной, и, местами, неудобной. С тех пор, как она приобрела меня в какой-то захудалой лавочке ломбарда, мы пересекали маленькие озера на лодках, и я даже оказывался под ледяной водой, а потом долго сушился около костра, смущающе раскрытый, и слушал, как она поет под чью-то гитару. Мы шли и перепрыгивали по камням, и, покачиваясь, я видел только жёлтые резиновые сапоги и полы красного дождевика. Над нами возвышались скалы, и стелился плотный туман, свойственные фьордам Аляски. Гвен глубоко вдыхала хвойный запах, и мне казалось, что он впитывается в меня так же, как и дым костра. Когда она промочила ноги, решив пойти вброд, она сидела на мне, чтобы не застудиться еще больше (неприятно, но нет выбора). Мы запрыгивали в уходящие поезда, и Гвен прижимала меня к себе, надеясь, что нас не заметят. Проезжая пару станций, мы выбирались и шли дальше, пешком или крутя педали взятого напрокат велосипеда. Иногда я видел новых людей, которые становятся ближе ей. На каменных мостовых Вильнюса, где моя хозяйка, отложив меня в сторону, с упоением прыгала по детским классикам, она столкнулась с небритым парнем, подарившим ей фиолетовый полевой цветок. Гвен радовалась, убегая к нему и лопоча что-то влюбленное, а я был счастлив, что она не одинока. Когда она доставала меня из-под дивана, поспешно собираясь, ее лицо было некрасиво-заплаканное, я бы хотел сказать, что он не стоит её слез. Но она справилась с этим. Она сильная, моя Гвен. Иногда Гвен обнимает меня, ее кудрявые волосы волной загораживают меня от остального мира, и я жалею, что не могу обнять её в ответ. Она фотографировала шхеры, эти маленькие нелепые островки на воде, запихивала вязаные фиолетовые шарфы от ее бабушки, с трудом закрывая крышку. Иногда во мне оказывались красивые кружевные чулки, но никогда не задерживались надолго. Гвен не умела следить за вещами и практично использовала их вместо бечёвки, так и не сообразив, как починить мою застёжку. Гвен подкладывала меня под голову и мы долго лежали, смотря на далекие яркие звёзды, а потом Гвен тихо пела колыбельную. Мы побывали в Эксетере у её мамы и в Плимуте у отца, который забросил меня в шкаф, захлопнув дверцу. Там, в темноте и пыли я проводил долгие часы и дни, терпеливо дожидаясь, когда Гвен надоест бесконечные упреки, и она рывком откроет дверь, доставая меня и тихо ругаясь. Мы жили у старого Гаюса, который все время ставил на меня всякие банки, а один раз даже пролил какую-то дурно пахнущую жижу. Хорошо, что надолго Гвен там не задержалась. Меня упихивали рядом с модными чемоданами и яркими рюкзаками, и я уверен, что в глубине подкладки они относились ко мне весьма и весьма презрительно. Не то, чтобы меня волновало мнение сумок, у которых даже кожаный запах не выветрился, но надо проявлять уважение к старшим. Мы оседаем в Лондоне, и в первый раз мне не хочется покидать его так быстро. Гвен снимает квартирку с другой девушкой. В нашем новом доме теплые полы и просторная кухня с розовыми шторами, занимающая главное место в квартире. Именно там собираются на чай и встречают гостей. Гвен аккуратно ставит меня на пол, рядом с окном, и я вижу все, что происходит в кухне и гостиной. Моргана, ее соседка, с интересом смотрит на меня, а потом, когда Гвен не видит, опускается рядом и клеит маленькую марку в уголке. Это немного щекотно, но приятно, и я думаю, что Гвен обрадуется. Однако мне не хочется, чтобы они заклеили марками всю крышку, я люблю свой благородный зеленый цвет. Краска давно потускнела, но главное это же содержимое, не так ли? Я наполнен девичьей одеждой, резиновыми сапогами и новенькой горелкой. В газете аккуратно спрятан стеклянный шар, и я не раз и не два волновался за его целостность. Гвеневра любит печь, запахи наполняют всю светлую кухоньку, а Моргана открывает бутылку вина. Гвен не грустит и явно не собирается переезжать. Мне спокойно. Когда моей хозяйки нет, к Моргане приходит юноша. Он высокий, его кожа настолько светлая, что я невольно сравниваю её со смуглой шоколадной кожей Гвен. Его зовут Артур. Он целует Моргану в висок и варит ей горячий шоколад, а она смотрит на его широкую спину с такой любовью, что мне становится неловко. Пока я не вспоминаю, что я обычный чемодан. Артур забавный. Он переругивается с Морганой, а потом так часто обыгрывает её в карты, что она выставляет его из квартиры. Моргана забирает растрепанные волосы в пучки и носит очки, и немного влюблена в Гвен. Она часто с тоской смотрит на мою хозяйку, когда она не видит, заплетает ей косы и зелёные глаза загораются, когда Гвен улыбается. Моргана часто плачет, сидя на полу кухни и облокачиваясь на меня спиной. Гвен нет дома — её часто нет — и мне до скрипа тоскливо. Иногда напротив неё сидит Артур, один раз его глаза были тоже опухшие и он шмыгал носом. Они отмечали день рождения Артура и плакали. Я не понял, почему. Я потихоньку обрастаю пылью, а Моргана сидит, настолько опустошённая и отстранённая, и я думаю, она как никогда нуждается в колыбельной Гвен. Её глаза потускнели, точь-в-точь моя краска. Но Гвен рисует, вяжет для ледяных ладоней Морганы варежки и катается на велосипеде, выглядя легкомысленно счастливой. Моргана спешно пакует вещи и переезжает, оставляя мою Гвен в такой растерянности и недоумении, что она долго сидит на том же месте, что и Моргана столькими днями ранее. Гвен не может больше находится в этой квартире, без Морганы она будто потеряла всякий смысл — кухня не кажется светлой, Гвен не тянет печь. Мы снова переезжаем. На этот раз к тощему пареньку-студенту, носящему нелепые шарфы. Пока я лежу на диване, а Гвен выуживает из меня свитера и носки, я разглядываю широкие окна, на которых кто-то нарисовал кривобоких ослов и жирафов витражными красками. Меня ставят в прихожую, и Мерлин без устали спотыкается об меня, наверняка отшибая себе пальцы. Его кроссовки раскиданы, в отличие от аккуратных ботинок Гвен. Меня забавляет, когда Мерлин, опустившись на корточки, с интересом разглядывает меня, а потом, нахмурившись, советует не мешаться под ногами. Кто ж виноват, что его неловкости могут позавидовать клоуны шапито. Я даже чувствую несвойственное порядочным чемоданам злорадство, когда Мерлин в очередной раз чуть не проезжается носом по ламинату, запнувшись об угол. Когда рядом с замшевыми ботинками Гвен появляются дорогие туфли, а передо мной оказывается знакомое бледное лицо с распахнутыми глазами, я не могу скрыть скрип изумления. Гвен приводит к себе Артура. Они только познакомились, а я знаю Артура довольно долго. Пока Гвен не видит, он перетаскивает меня на кухню, пробормотав: — Тебе тут самое место, не так ли? Артур смотрит на Мерлина. Мерлин неприязненно на меня косится. Артур готовит глинтвейн — по рецепту Морганы, запах такой же — Гвен удивленно принюхивается и недоумевает. Я вспоминаю, что Моргана ни разу не рассказывала о своем брате. Артур нравится Гвен, он улыбчивый и смеется над Мерлином, а тот огрызается на него в ответ. Зло огрызается, и я радуюсь, что Мерлин не знает Артура настолько хорошо, чтобы причинить ему боль. Студент хлопает дверью, а Артур провожает его взглядом. Гвен берет Артура за руку, и я вижу, как тот напрягается и вздыхает, будто перед затяжным прыжком. Он не рассказывает ей о Моргане, как я думал. Гвен кашляет. Она опять промочила ноги. Артур заваривает чай и добавляет кагор, как всегда делала Моргана, когда Гвен болела. Она хмурится и сжимает пальцами уродливую чашку с фиолетовыми и зелеными полосками (наверняка, Мерлина), но пьет и не задает вопросов. Мерлин возвращается и неприязненно на них смотрит. Этот мальчик улыбчивый и лопоухий, он заботится о Гвен; когда Артур уходит, Мерлин вздыхает с облегчением. Мерлин читает вслух сказки и распутывает пальцами кудрявые волосы Гвен, пока та счастливо трещит об Артуре. Иногда в ее словах проскальзывает упоминание о Моргане, и мне становится грустно. Когда Гвен плачет, Мерлин вытирает её щеки, а потом они смотрят мелодрамы. Гвен рассказывает Мерлину о бросившем ее парне в Вильнюсе. Его зовут Гавейн. Мерлин гладит её по голове и советует забыть его. Он мне начинает нравиться. Его лицо обостряется и застывает, стоит Гвен упомянуть Артура. Это непонятно. Парнишка не умеет готовить и кухня вечно наполняется гарью, когда он пытается приготовить блины. Наверное, студенты по существу своему не умеют готовить. Разве что смешивать алкоголь, чтоб на утро не было отвратительных звуков в ванной комнате. Артур продолжает над ним смеяться. Гвен не печёт. Однажды Артур приходит в отсутствие Гвен и решает дождаться её. Я пропускаю причину перепалки, перерастающую в ссору. Лицо Артура покраснело от гнева, и он сжимает кулаки, а Мерлин выглядит настолько яростным, что я досадую, как мог все прослушать. Они перескакивают с темы на тему, будто решая поднять все стычки за раз, и, в конце концов Мерлин говорит, что Артур бесчувственный. Он спрашивает, какого черта Артур приходит вновь и вновь и не встречается с Гвен, хотя видно, что та этого хочет. Я закатываю шарниры. Артур подлетает к Мерлину, сминая в кулаке ворот его футболки, и зло целует, с силой кусая его губы. Артур ни разу не поцеловал Гвен, хотя я видел, что той хотелось бы. Как интересно получается. Он отскакивает от Мерлина, выглядя до того удивленным своими же действиями, и начинает поспешно бормотать извинения. До тех пор, пока Мерлин в два шага не пересекает кухню и не заставляет Артура опереться о столешницу, чтобы ему было удобнее его целовать. Мне всегда казалось, что Мерлину не безразлична Гвен, однако, пока Артур разукрашивает алыми метками его шею, он не выказывает ни малейшего признака недовольства. Мерлин вклинивается между бедрами Артура, а я вовремя вспоминаю, что я все-таки приличный чемодан. Мне совсем не хочется, чтобы моя хозяйка страдала, но я не могу не признать, что ей нравились совсем не подходящие люди. Хотя, разумеется, я не должен делать какие-либо выводы. Артур приводит Моргану. Она похорошела с тех пор, как я её видел. Ее волосы снова блестящие, а очки исчезли. На губах красная помада — она выглядит уже не девочкой, из озорства клеящей марки на чужие чемоданы, но молодой женщиной. Она улыбается мне ностальгически, проводит длинными ноготками по корпусу, очерчивает пальцами корабельную царапину. Я рад увидеть её. Последние дни — настоящая тоска. Мерлин ходит мрачнее тучи, бесконечно заваривает кофе и явно не знает, как сообщить Гвен об Артуре. Последний же просто не появляется у нас, а теперь приводит Моргану. Надо сказать, это довольно… даже не могу подобрать слов. Коварно? Хитро? Подло? Будто он решил подсунуть вместо себя чувства сестры? Однако я не могу судить Артура, ведь я вижу только то, что происходит непосредственно на кухне. Гвен обнимает Моргану немного дольше, чем следует, а та неловко похлопывает ее по спине. Артур достает бутылки и стаканы, и я не могу не признать, что у него действительно был какой-то план. Или сегодня праздник? Они располагаются прямо на полу. Моргана привычно облокачивается на меня, и я невольно издаю удовлетворенный скрип. Гвеневра пахнет карамелью, Моргана — мятой и какими-то травами. Я могу различать только хвою и липу, но этот запах не похож ни на то, ни на другое. Гвен все еще не печёт. После того как они приканчивают первую бутылку вина и разговоры становятся громче, Моргана неожиданно вспоминает об этом. Гвеневра вскакивает настолько быстро, я даже не успеваю удивиться, и начинает всех убеждать, что сейчас самое время. Её глаза хмельно и радостно блестят, пока она бьет яйца (не в миску, но никто не жалуется), сыплет какао (на голову Артура), и наливает молоко (по назначению). Моргана хохочет, сидя на полу и смотря снизу вверх, и я снова чувствую в её звонком голосе нежные нотки. Артур мягко поглаживает колено Мерлина, а тот улыбается ему настолько обещающе, что мне остается поразиться, как Гвен ничего не замечает. Но замечает Моргана: она поднимает бокал, глядя на них, и склоняет голову. Они пьют за День святого Валентина и еще бог-знает-за-что, и я вспоминаю, что действительно за окном слышны завывания ветра, а в моих щелях иногда сквозит. Как же я пропустил Рождество? Должно быть, они праздновали его в другом месте. Мерлин приносит пледы, бросая один Моргане, а вторым укутывая их с Артуром. А потом наваливается на него и с хохотом начинает подтыкать края пледа, и Артур, весь раскрасневшийся от смущения, чуть виновато смотрит на Гвен. Но та слишком занята то ли попытками вытащить скорлупу из теста, то ли разливанием смеси по формочкам — с моего места особо не видно. В итоге, судя по запаху, оно получается едва съедобным, но Моргана слишком его нахваливает. А потом с поразительной для пьяного человека ловкостью забрасывает подгоревшие лепешки в меня, пользуясь довольно широкой брешью между створками из-за сломанной застёжки. Гвен отворачивается — Артур кидает печенье в Моргану, и та с готовностью прячет все в меня. Мерлин, к моему уважению, упорно грызет эти печеные кирпичики, заявив, что яичная скорлупа в принципе полезна. Я забавляюсь, смотря на них, но надеюсь, кто-то достанет печенье из меня, пока оно не испортилось или засохло, или во мне завелись бы тараканы. Терпеть их не могу. Гвен всегда травила их, но взвизгивала, когда видела этих насекомых на стенах. Я не узнавал девочку, с которой мы бродили пешком по Индии или жарили змей на костре. Тараканы, серьёзно? Зато Моргана не отличалась трепетной душевной организацией и всегда с удовольствием прикладывала их тапком. Гвен кладёт голову на плечо Моргане, и она действительно все ещё пахнет карамелью. Моя милая Гвен, мы так давно никуда не выбирались. Может, съездим куда-нибудь с этими людьми? Будто услышав меня, Гвен разворачивается, задумчиво и ласково гладя по крышке, и я едва сдерживаю насмешливый скрип, видя настороженную физиономию Артура. Открой же меня, Гвен, вот будет потеха. Во мне твоё любимое жёлтое платье, которое ты так долго ищешь. Гвен поднимает бокал за Артура и Мерлина, и сейчас я действительно изумленно скриплю. Неужели я так стар, что пропустил все это? Но нет, Артур снова выглядит виноватым, и Мерлин наклоняется к нему, принимаясь шептать что-то на ухо, то и дело задевая его губами. — Да брось, Артур, мы давно всё выяснили, — я не вижу лица Гвен, но чувствую улыбку в ее голосе. — Я, знаешь ли, отлично чувствовала эти флюиды… — Флюиды? — хихикает Мерлин, прижимаясь плечом к Артуру. — Напряжение так и искрило! — убежденно добавляет она. — А ты слишком благороден, чтобы поддаться ему! — Ты всегда чувствуешь чужую симпатию, не так ли? — расслабленно спрашивает Артур, но бросает быстрый взгляд в сторону Морганы. Её спина, прислоненная ко мне, каменеет. Мерлин предупреждающе сжимает ладонь Артура. А может и не ладонь, они сидят под пледом, и я не вижу. Гвен хихикает, не понимает. Она придвигается ближе и — ох старые мои ремешки — нюхает волосы Морганы, зарываясь в её шевелюру носом. Та вздрагивает, но не отстраняется. Гвеневра начинает напевать колыбельную и перебирать локоны Морганы. Я вспоминаю запах костра, звёзды Аргентины и писк комаров. Однажды Гвен спела её рядом с одним худощавым мимом на одной из улочек Парижа, в награду получив хрустящую булочку. Артур и Мерлин затихают, прислушиваясь, и сворачиваются на полу, друг вокруг друга, как две большие коалы. Моргана расслабляется. Гвен целует её в висок, а Моргана поддевает носом её челюсть и улыбается так широко и счастливо, как тогда, на той далекой кухоньке с розовыми шторами. Мерлин хитро сверкает глазами из-под пледа, но они не нарушают тихое пение, уютно умостившись с диванными подушками и шоколадом. Из их укрытия высовывается ладонь Артура и, мгновенно схватив стакан с бурбоном, исчезает. Мерлин тихо смеётся, пока его парень прячет румянец за прозрачным стеклом. Позже, намного позже, передо мной опускается Артур и выдвигает меня на свет. Гвен, наконец-то, попросила его починить левую застёжку и по его лицу я вижу, что он понятия не имеет, что делать. Артур требует отвертку и ещё шурупы. Кажется, он просто самоуверенно перечисляет все названия знакомых ему инструментов. Мерлин фыркает, обзывает его венценосной задницей — очень странно, на мой взгляд, но Мерлину лучше знать — и несётся искать требуемое. С горем пополам (точнее с помощью кучи обучающих видео) им удается починить замок. Они удовлетворенно похлопывают меня по крышке, а потом Мерлин седлает бёдра Артура, и им становится не до этого. Я издаю счастливый скрип, ничего не могу поделать со старыми шарнирами. Если мы и останемся здесь навсегда, то я совершенно не против. По крайней мере, меня больше не будут перевязывать чулками.