Санни

— Почему именно ты? У Бекхена дурацкая манера грызть ногти, когда он нервничает или злится. Когда плохо, больно, или страшно. Он щурится и царапает ручкой на дорогом мраморном столе красивое и тонкое слово «ублюдок». Чонин сидит напротив, слово видит в перевернутом варианте, но и так все понимает. Читает в чужих ментоловых глазах ненависть и злобу, хмыкает, и запивает успокоительное двумя глотками кофеина — в висках перестает стучать. Бэк кривится. — Я не знаю, Бекхен. — альфа мрачнее тучи, ставит кружку обратно на стол, да только и успевает, что отвести мутный взгляд. Смех Бекхена раздается по комнате сладким бархатом. Медом. Тягучей, прилипшей к зубам ириской или подтаявшей ватой. Он хрустит пальцами и улыбается. Откладывает ручку в строну, так и не подписав бумаги на развод, и поправляет светлую челку. Он говорит: — Я его видел сегодня. Помнится, даже разговаривал пару раз. Милый паренек. Сколько ему? 16? На вид больше не дашь. — Бэк. Он мой омега. — А я твой муж, Чонин. Что дальше? Ким матерится сквозь зубы. Нет, он не хотел. Он, блять, вообще ничего не хотел. Ни опрометчиво делать предложение Бекхену полгода назад, ни пересекаться с тем омегой. Низкорослым школьником с очаровательными глазами цвета темного шоколада. Его, мать ее, омегой. — Я предупреждал. — Ты обещал, Чонин. Обещал, что не допустишь такого. Что будешь рядом. Что не бросишь. Что у нас все получится. Что я не один люблю тебя. Что… да твою мать, сколько же всего ты обещал! Бекхен улыбаться больше не может чисто физически — он сгибается пополам и закрывает лицо руками. Плачет. Плач выходит истерическим и жутким, потому что это все — обычный, лишенный всяких изысков отходняк. Бен будто бы пол года благополучно принимал наркотики и видел сны, где он вышел замуж и был счастлив, где любил и вроде-как был любимым. Реальность же преподносила сюрпризы. А Чонину стыдно. Вот так, как бывает и не бывает одновременно. Как может быть только человеку, который сделал очень много дерьма другим людям. И пиздец в том, что он обещал. Действительно обещал. Когда Бекхен — еще два года назад — милый, застенчивый, и совершенно никем не обласканный, предстал перед ним в качестве нового знакомого, Ким обратил внимание лишь на смазливую мордашку и приятный характер. Да, хрупкий 19-летний омежка. Стройный, красивый, с нежными руками и искрящимися глазами. Но таких сотни. Было у Чонина, есть у Чонина, и, вероятно, было бы, если бы не Кенсу. Просто это Бэкки ломает всю систему тем, что спустя год признается альфе Ким Чонину в любви. Чонин думает два дня, а потом подминает Бека под себя. Целует, гладит, трогает — его тянет на этого омегу. Он маленький и сладкий, нежный, и — Господи — самый замечательный. Ну и что, что Чонин его не любит? Еще успеется, вся жизнь впереди! Через несколько месяцев свадьба. И оба молодожена не понимают, что здесь забыли — кажется, они не хотели так торопиться. Родители рады, очень, потому что эти двое безумно подходят друг другу. Большой, рослый, широкоплечий Ким и маленький Бен. Потрясающий контраст. Чонин радуется тому, что все не так плохо, как он представлял. Бекхен красивый, очень, ему идет смущенная улыбка и скованность в движениях, румянец на щеках — он стоит перед сочетающей их брак бетой и краснеет как мак. Он его полюбит, обязательно. Ха-ха, разве может быть по другому? «Ха-ха, может» — отвечает ему судьба и показывает средний палец. До Кенсу — младший брат начальника компании, в которой работает Ким. На Бекхена его тянуло. Силками, клешнями. Тугими веревками, которые — из-за количества обязательств — прерывали всякий доступ к кислороду. А на Кенсу ведет. Причем конкретно так. Тащит. Приклеивает. Убивает и возрождает обратно. Кенсу — сосредоточие всего. Он, оказывается, еще ниже Бекхена. Глаза у него больше. Губы слаще. Ладони мягче, смех громче, улыбка теплее. Он маленький и неопытный. Он нежный и отзывчивый. Его хочется оберегать до конца жизни, ради него не жалко убить дракона и свернуть горы, повергнуть царя или захватить королевство. Он истинный. Два слова, а изменения поразительные. Не поддающиеся логике и смыслу, зато природе и сердцу — очень даже. Ким, по началу, пытается мыслить рационально, трезво. Как взрослый, женатый человек. Держится дальше, вдыхает реже, взглядами не пересекается. Он первую неделю-две помнит про Бекхена. Про его любовь, и, кажется, про то, что у них обоих — одинаковые обручальные кольца. А Кенсу все-равно слаще. Он приходит сам. Умоляет, дышит, стонет. Трется, закатывает глаза и дышит глубоко-глубоко. Просит еще и еще. Бекхен никогда так не просил, он не когда не был таким. Он не был Кенсу. Проблема лишь в этом. Кенсу знает, что Чонин женат. Видел Бекхена не раз, даже здоровался с ним. И ему стыдно, безумно. Пойти бы проплеваться и умыться, выпить крепкого чая как после недельной пьянки. Смыть с себя позор. Клеймо, что разрушил чью-то молодую семью, а может и жизнь. А Чонин впервые в жизни понимает, что если кто-то носит твою фамилию и кольцо, подаренное тобой, это еще не значит, что ты его любишь. Чонин любит Кенсу. А кольцо надо забрать обратно. — Бекхен. Ты поймешь, когда встретишь истинного. Ты поймешь и пожалеешь, что вообще когда-либо на мне женат был. Что смотрел на меня, или думал, что любишь. Глупый ты омега. Подпиши. — Я не думаю. Я люблю тебя. — Бекхен поднимает заплаканное лицо и шмыгает носом, утирает рукавом свитера щеки и улыбается невесело, потому что падать ниже уже некуда. И терять больше нечего. — Не любишь. Хочешь так думать, но на самом деле ничего подобного. И Киму жалко до одури. Смотреть больно, думать — тоже. Ему бы подойти к Бэкки, вытереть слезы и прижать к себе. Не из-за романтических побуждений, а просто потому что они были вместе. Не долго, да. По меркам других супружеских пар, полгода, наверно, ничто. Но даже за это время альфа благодарен. Полюбить он так и не смог, но испытал множество других приятных чувств, коих прежде в нем не могла вызвать любая, даже самая красивая омега. — Он настолько хорошо трахается? — Бекхен, — обессиленно шипит Чонин, и кусает кулак, потому что понимает, что у омеги начинается истерика, — он беременный. От меня. Я его не оставлю. Я люблю его, и хочу прожить с ним всю жизнь. — Так все дело в залете? А может я от тебя тоже беременный, что делать будешь? — Ты знаешь, что это не так. Знаешь лучше меня. Окей, ладно. Беременный. Ясно. Интересно, а если закинуться наркотиками, то отпустит? Бекхену интересно, и он думает, что попробует. Обязательно узнает. Потому что у него сейчас в голове пчелиный рой. Больно и неприятно, но не настолько больно, чтобы спокойно лечь и умереть. Слишком плохо, чтобы жить, но слишком хорошо, чтобы умереть. И ему хочется убить Чонина, Кенсу. Может, потом и себя. И ладно. Можно же поистерить, да? Ну. Тебя бросил муж ради другого омеги — вроде как повод. Омега тянется холодными длинными пальцами к бумагам. Смотрит на дату — снова смеется. — Слабак. — и шипит обессиленно. Документы датированы сентябрем, четвертым числом — то бишь примерно два месяца назад. Чонин знает Кенсу два месяца. И уже вот как два месяца хотел развестись. Не решался, видимо, но беременность подтолкнула. — Слабак. — а это уже себе, чтобы больнее. Чтобы не останавливаться и не жалеть, чтобы забыть и не вспоминать. Сжечь на костре ненависти и выдохнуть спокойно. В графе «подпись» Бекхен чертит любимое «ублюдок» и, прежде чем выйти из кабинета, заверяет Чонина, что ради такого он даже сменит подпись в паспорте. Все будет официально, законно. Их разведут. *** — Их разведут? — Кенсу обеспокоенно кусает пальцы. Глаза влажные от слез, ресницы слиплись от влаги, а щеки сильно покраснели — ему явно дурно. Чанель пододвигает к омеге холодный имбирный чай, следит, чтобы тот выпил, а после заказывает у официанта разных сладостей — лишь бы Кенни перестал себя накручивать и немного отдохнул. Чонин точно не будет рад найти его в таком состоянии. Они забрались в самый угол кафе, к окну. Потому что беременному омеге сейчас нужны покой и спокойствие, тишина. Свежий воздух, витаминные салатики и натуральные соки. Но вместо этого Су литрами пьет кофе, дышит чониновскими сигаретами и кутается в его пальто и футболки, искренне считая, что безопасней будет только в руках Чонина. Он прав, в общем-то. Когда официант приносит гору сладостей, а Кенсу наконец-то нормально кушает, альфа выдыхает с облегчением и трет виски, морщась. Хрустит костяшками, откидывается на спинку стула и ползает взглядом по потолку. На том отражаются причудливые тени с улицы, и Чанель находит это забавным. Ему бы тоже не помешало расслабиться, но сделает он это только у себя дома, с бутылкой виски, когда отвезет Чонина с Кенсу домой, и убедится, что у них все хорошо. — Я ужасен, Чанель. Кенсу стопорит на середине тирамису, а Пак останавливает мысли в принципе — возвращает внимание к омеге и матерится сквозь зубы. Тот сидит поникший. Взгляд в пол, пирожных даже не поел нормально, а глаза на мокром месте. — Кенсу, солнце. Умоляю. Не плачь, хорошо? Не плачь. И Чанель больше не знает, что можно добавить, кроме его выученных за последние два месяца «умоляю» и «пожалуйста». — Я не буду плакать. — одними уголками губ улыбается омега, и делает несколько хлюпающих глотков чая. Плечи дрожат, нос хлюпает, и сам он выглядит до ужаса разбитым. Никаким. — Ты не виноват, понимаешь? — возвращается к старой теме Чанель. Пытается, по крайней мере. — Я не просто виноват. Я действительно ужасен. И почему Чонин выбрал меня? Зачем? Бекхен, он… такой чудесный. Всегда всем помогает, поддерживает. Я видел. Он такой светлый и замечательный. А я отнял его альфу. — Не говори того, чего не знаешь. — рычит Пак. И рычание беззлобное, обессиленное. Как у старого, замученного жизнью льва. Или наоборот еще совсем незрелого львенка, который ничего не знает об этой жизни. Но когда Чанель думает об этом, то да, он ничего не знает вообще. Но конечно он не прав. Они не правы. Не так все это делается. Не по залету, не с бухты барахты. А нежно, аккуратно. Сначала надо было выяснить все с тем омегой, разойтись по-человечески и не делать так больно. А потом уже сходиться, беременеть, рожать, и вообще делать все, что душе угодно. Но разве он скажет? — Чонин не его альфа. А твой, Кенсу. Данный тебе природой, Богом и самим мирозданием. Он заведомо принадлежит тебе. Видно, что Кенсу не согласен. Он дует пухлые губы и хмыкает беззлобно. Считает это нечестным. А себя — самым плохим на свете, ужасным. Просто Чонина не достойным. — Он его любит. — Разлюбит. — закатывает глаза Пак, но расцветает на глазах, когда в кафе появляется знакомая фигура в темно-синем пальто. Чонин отряхивает мокрый от ливня зонт, и продвигается между столиков, выискивая без сомнений свою макушку. Стоит заметить — и он без раздумий кидается вперед, чуть не сбивая официанта. Но зато уже через секунду прячет Кенсу в полах своего пальто, целует щеки и щекочет шею влажными волосами. Кенни вроде и улыбается, но все равно заходится плачем, как только утыкается носом в чужую шею и чувствует любимый запах. Понимает, что Бекхен наверняка тоже плачет. Но ему, кроме собственных коленей, уткнуться наверняка некуда, а от этого еще хуже. Боже. Это нечестно. Чанель на пальцах показывает, что все нормально — он плачет целый день. Кивает в сторону недопитого чая и пирожных, а потом многозначительным взглядом, без слов, сообщает что пойдет на улицу. Надо перекурить, иначе сейчас мозги из ушей потекут. Чонин кивает, улыбается одними губами, и говорит едва различимое среди дорогих сердцу всхлипываний «спасибо». Что остался с ним, что поговорил, что дал мне возможность уладить дела, что заставил его выйти на улицу и что просто поддержал. Пак отмахивается. Ему эти «спасибо» не нужны. От Чонина тем более, не ради него он все это делает. *** На улице действительно ливень и промозглый, пробирающий до костей ветер. Чанель кутается в свою кожанку как в спасательный жилет, хотя та совсем не греет, и поворачивается спиной к ветру — пытается закурить. С третьей или четвертой попытки получается, и альфа блаженно затягивается никотином. Растирает под подошвой сапога грязный лист и думает, что делать дальше. Чанель — лучший друг Кенсу. Не первый год эта странная альфо-омежья дружба подвергается проверкам и нападкам, упрекам. Усмешкам и издевательствам — альфа и омега дружат? Бред. Но Чанель без стеснения признается, что карамельный запах Су его не привлекает. Ни в сексуальном, ни в каком-бы то ни было плане. Вообще, ему по душе омеги с более свежими запахами, и, желательно, без примесей еды. Сладкого — в частности. А Кенс весь такой сладенький, что прям фу. Пак может без проблем отогнать от друга ненужных дружков и прочих, помочь, если надо. Но сам не полезет. У Чанеля сейчас последний курс филологического, он молодец. Учится и работает, осталось совсем немного, и можно будет думать и о семье, например. Но сейчас головная боль альфы — другая семья. И он очень хочет помочь. Стоит ли говорить, что Кенсу уже ничто не поможет? Да и не надо. У него альфа под боком. Ребенок под сердцем. И определенно светлое будущее. Просто главное пережить этот кошмар, забыть как страшный сон и начать счастливую жизнь. Что стало с почти-бывшим мужем Чонина Чанель думать боится. Никогда с ним он не встречался, да и не хочет. Но ему правда интересно. Он достает смартфон и печатает Киму смс, прикрывая большой экран дорогой техники ладонью. Спрашивает про запах. Запах не Чонина, а про тот, который от него исходит. Веет. Слабый, призрачный. Сирень с шалфеем? Что-то такое, цветочное, но с горечью. Чанелю нравится. Ему вкусно. Ответа Пак не дожидается. Оборачивается, смотрит через мутно-влажное стекло в теплое помещение и видит, как Чонин подзывает к себе, по сему приходится быстро докуривать, закидывать в рот жвачку и бежать обратно. — Это запах Бекхена. Чанель, впрочем, ожидал. Он садится на против Чонина, сцепляет руки в замок и дышит размеренно. Кенсу сопит, убаюканный присутствием любимого, причем, в его же руках. Вообще, аромат слабый — Ель ничего толком сказать не может. Предполагать боится, а планировать вообще не хочет. Лишь смотрит затравленно, потому что спрашивать не стоит, потому что пожалеет, потому что нахуй надо. Но мать его. — Как он? «Он» — не озвученное. При Кенни этого имени не называют, и лишний раз стараются не напоминать. Кенсу даже на ментол смотреть тяжело. — Херово, Чанель. Это… ему плохо. — Не собираешься ничего с этим делать? — выходит грубее, чем хотелось бы, но Чанель не скрывает ненависти. Этого альфу он знает недавно, и то только потому, что… Что Кенсу. Так бы в жизни не пересеклись. Чонин понимающе хмыкает. — Я не могу ничего с этим сделать. Он меня ненавидит. Буду маячить перед глазами — только хуже сделаю. Мне бы просто исчезнуть. Дать ему свободы и свежего воздуха. — Сука. — шипит Чан и бъет кулаком по столу. Нет, он не про Кима. Наверно, про всех альф и их сущность, их наглость и резкость. Потому что очень часто именно под такими действиями ломаются хрупкие существа. Ломаются души, светлые улыбки, и вера в прекрасное. Чанель не знает этого «шалфеевого» омежку. Не видел его ни разу, даже фоток. Да и запаха толком не распознал. Какой он? Вот и выясним. — Тогда я выясню. Давай номер и контакты. — Что ты собираешься делать, Чанель? — Чонин непонимающе вскидывает бровь и целует поерзавшего во сне Кенсу. — Подтирать за тобой дерьмо, Ким Чонин. *** Бекхену выписывают таблетки. Легкое успокоительное, капли для сердца и дорогие нейролептики. Омега себя больным (как минимум в психическом плане) не ощущает точно. Он здоров, бодр и может мыслить здраво. Но Чунмен (знакомый врач) волнуется безумно. Просит кушать сладкое, пить чай с пятью кубиками сахара и чаще бывать на свежем воздухе. Бэкки смеется — он подавлен, разбит, и сломлен. Но не при смерти, и не неизлечимо больной. А сердце и подлатать, наверно, можно. Неделю назад он подписал бумаги на развод, дело передано в суд. Остается ждать и не-надеяться. А если и мечтать, то только о том, чтобы это все побыстрее закончилось и растворилось в жизни дымкой вишневых сигарет. Бэкхен впервые в жизни курит. Вообще, в их «семье» дымил только Чонин. Грубо и беспощадно, причем. Мог выкуривать с десяток сигарет в день, при том чувствовал альфа себя прекрасно — от него даже табаком почти не пахло. А Бекхен к сигаретам прикасаться боялся и не хотел. Он же омега, он же молод. Ему же еще детей, много детей. Для этого нужно здоровье. А теперь похуй. Было еще желание напиться, в жуткую какашку. Чтобы упасть и проваляться неделю в беспамятстве, а потом еще две — отходить. Ничего не смыслить и не волноваться, не переживать и не думать. Пусть проблемы уйдут на второй план, заботы и переживания — еще дальше. Но это все такие глупости. Желание как появляется, так и исчезает. На следующий день кроме воды и зеленого чая не хочется пить что-либо другое, а после пары неудачных затяжек табак тоже не представляется каким-либо выходом из депрессии. И Бекхен правда решает, что это надо пережить. Он сильный и способный, смышленый. У него есть чем себя и занять и отвлечь. Фильмы, книги. Музыка. Омега выбирается в большой торговый центр и долго ходит по магазинам, пока ноги не начинают болеть от усталости. Так ничего и не покупает, зато долго сидит в каком-то кафе и потягивает шоколадный коктейль через трубочку. Гуляет в парке, покупает в круглосуточном готовый ужин и возвращается в квартиру с хорошим настроением в обнимку. То урчит, нежно грея сердце и буквально доказывая, что все еще не потерянно. А потом он просто начинает уборку. Омега решает, что не прибирался с того самого момента, как Чонин ушел. Что вот полочки пыльные, и ковер грязный, и раковину на кухне не мешало бы помыть, а в ванной слив, кажется, засорился. Но начинает он со шкафа. Стоит в спальне. Неприметный, но новый, со стеклянными дверцами. И нет, Бен не вспоминает, что покупали они его вместе. Не вспоминает, как Чонин корячился, потому что нет, зачем нам грузчики, потому что я сам могу. Зато заходится плачем тогда, когда натыкается на одежду альфы — он ничего не забрал. Как ушел, так и ушел. Рубашки, футболки, брюки, пиджаки — все тут. Такое теплое, родное. Еще неделю назад Ким будил с утра и спрашивал, какая рубашка лучше, просил завязать галстук и благодарил за кофе. Говорил, что задержится, что не жди, Бэкки, сегодня поздно. Конечно. Бэк не верил. Но послушно кивнуть головой и получить поцелуй в щеку — его святая обязанность и долг. Сейчас же это все к чертям не нужно, но омежка совершенно не знает, что делать с этими вещами. С Чонином пересекаться он не хочет, а выкидывать или отдавать просто жалко. Позвонить он просто не решиться, а держать у себя — зачем? Идея с уборкой кажется теперь бесполезным бредом. *** Бекхен уже вторую минуту не может понять, кто такой Чанель. Он стоит в прихожей в одном сапоге, кажется, жутко куда-то опаздывает, но сейчас это такие мелочи. Голос на том конце трубки приятный и томный, теплый. Хочется закутаться и сидеть в этом тепле, не выбираясь в окружающий мир и вообще не пересекаясь с другими людьми. — Так зачем вы звоните, Чанель? Бэкки опять не уверен как конкретно обращаться к этому альфе (ну не может быть у омеги такого голоса), сколько тому лет и зачем он вообще звонит. Этот самый Чанель уже минут пять болтает на отвлеченные темы, говорит, что сегодня в Медоне до жути шумно и просит подождать еще немного — он забежит в какое-нибудь кафе и сможет разговаривать нормально. Слышно, как «там» набирают в грудь воздуха, и омежка кожей чувствует это напряжение. Не знает, в чем дело, но решает помочь: — Чанель? — Я от Чонина. И Бекхен бросает трубку прежде, чем думает. Прежде, чем смотрит на погасший экран смартфона и кусает губы от обиды — испугался. Чего и кого конкретно — сам толком сказать не может, но на подсознательном уровне все, что связанно с Ким Чонином — опасность. Надо от этого бежать и прятаться, избегать что есть силы. Бекхен убил не одну неделю на то, чтобы собрать свое сердце в более-менее симпатичный ошметок, снова придать ему лоск и блеск и начать улыбаться не фальшивыми улыбками. Ему будет тяжело. Но сапог он в итоге так и не одевает. *** — И как? Сехун старается быть тактичным по-максимуму, но не получается — Чанель беззвучно стонет и прикладывается лбом о твердую поверхность стола. Ругается, но когда Се на него шикает — замолкает. — Я, вообще-то, на работе. Бурчанию О может позавидовать любой дедушка со своим «а вот в наше время…». Чан улыбается, дарит младшему наглую ухмылку и: — Я не виноват, что ты работаешь в кафе официантом. — Ну, прости, не все как ты унаследовали бизнес отца и живут спокойненько. Пак обиделся бы, но он просит друга присесть — очень нужна помощь. Сехун, студент первого медицинского и один из самых лучших учеников на потоке, тоже строит многострадальную гримасу, но в конце концов оглядывается по сторонам (не дай бог менеджер увидит, что Сехун отлынивает от работы), и после присаживается рядом с Чаном. — У тебя четыре минуты. Ель пожимает плечами, ибо привык, и устраивается поудобнее. Смотрит на свои большие пальцы, перетирая костяшки, и думает, что кофе — не самый лучший напиток в этом кафе. — Он бросил трубку. — Сразу? — После того, как я сказал… что от Чонина. — Чанель, ты дебил. — Конкретнее, Сехун. — Ты единственный и неповторимый на свете дебил? — Придурок. Я про то, что мне теперь делать. Сехун понимающе угукает и говорит, что надо обязательно позвонить этому Бекхену снова.