Часть 1
14 февраля 2017 г. в 20:24
День святого Валентина для Мэйбл — еще один день, в который можно разделить со всеми окружающими по-весеннему «солнечное» настроение и теплые улыбки. Девушка с особым энтузиазмом и — слишком детской для ее семнадцати — непосредственностью придумывает дизайн традиционных «валентинок», восседая среди цветной бумаги пастельных оттенков и глянцевого картона, путаясь в атласных лентах и отклеивая от себя веселые объемные стикеры. Каждая поздравительная открытка будет оформлена в соответствии с особенностями характера каждого адресата, потому что, если они будут различаться лишь в подписях, — это слишком скучно и совсем формально.
Только Диппер продолжает откровенно осуждать за множество «сердец», которые его сестра-близнец легкомысленно и бездумно дарит не только на 14 февраля, но и на протяжении всего года. Какую связь имеют декоративные картонки всякому встречному-поперечному с тем, что в этот день святой Валентин благословляет возлюбленных? К чему это игриво-пошлое: «Будь моим Валентином?» тому человеку, «любовь» к которому угасает быстрее зажженной спички? Какой во всем этом смысл, когда из года в год отправляешь признания «от всего сердца» каждому новому объекту обожания? Новый год — новое «до гроба».
Если любовь, то только альпийской свежести: бесконечные поиски, новые ощущения и растущий в геометрической прогрессии список ушедших «долго и счастливо» в прошлое.
“Я всего лишь хочу видеть других с приподнятым настроением, бро-бро. А праздник — отличный повод для того, чтобы напомнить: каждый заслуживает быть счастливым, и каждый однажды обязательно встретит своего особенного человека. Почему бы тебе не принять в этом участие хоть раз? Уверена, святой Валентин это бы тоже одобрил!”.
Своего особенного человека Диппер «встретил» еще в утробе матери — и для юноши это равно смертному приговору. Неизлечимой болезни. Страшному проклятию. Чем усерднее он жаждет вытравить это чувство из сердца, тем больше то противодействует, все глубже и агрессивнее въедается, пробирается под корку мозга — туда, откуда подлое подсознание отвратительно любезно преподносит непрошеные сновидения, после которых хочется утопиться в святой воде. Диппер Пайнс отчаянно надеется на то, что испытываемое волнение души и тела — не более, чем злые шутки переходного возраста: скоро все закончится, временное помутнение сознания рассеется подобно утреннему туману.
Но «туман» является ядовитым газом, а черепная коробка становится могилой рассудка.
“Мэйбл, я должен тебе рассказать нечто такое, что крайне сложно объяснить. И я никак не смогу выразить это вслух. Я не представляю, как потом буду в глаза тебе смотреть. Я... просто не могу, и мне безумно страшно. Я знаю, что теперь все навсегда изменится, но то, что происходит со мной... становится невыносимым, меня уже от этого потряхивает! Я очень тебя прошу: прочти все до конца, даже если на каком-то моменте захочется разорвать к чертям этот листок. И... прости меня за то, что у тебя такой брат”.
Нервно дрожащие пальцы решительно, но аккуратно рвут длинное письмо. Это — то любовное письмо, которое следует уничтожать сразу после прочтения, будто скачущие синие буквы никогда не откровенничали, прося о вынесении вердикта виновному и слезно моля о милосердии. Это признание совсем не воздушно-романтичное, это — чистосердечное признание, насквозь пропитанное болью, стыдом, искренним раскаянием.
Мэйбл бросает клочки бумаги в горящий камин, в этот момент безупречно исполняющий свою роль крематория: сгорает, рассыпается, обращается в прах знакомый и бесконечно родной образ брата-близнеца.
Ее плечи содрогаются от рыданий, потому что она потеряла своего брата года три тому назад. И эти три года Мэйбл пребывала в неведении, совершенно ничего не зная о непрерывной внутренней борьбе Диппера, не догадываясь о причине раздраженных ответов на предложение помощи с поиском подходящей девушки, не понимая упреков по поводу ужасного выбора очередного парня.
Мэйбл знает о том, что встречается в жизни такая аномальная влюбленность, но кто бы мог подумать, что она когда-нибудь столкнется с этим жутким явлением лицом к лицу?
Языки пламени жадно слизывают с догорающего клочка бумаги обрывистую фразу — последний вскрик на костре инквизиции.
“Святой Валентин никогда не благословит мою любовь”.
Диппер держится мизинцем за мизинец Мэйбл: аккуратно, несмело — как за тоненькую ниточку, которую страшно выпустить по неосторожности, но которую еще страшнее порвать от натяжения. Тихо прислоняется плечом к ее плечу, улавливая цветочный запах кондиционера для волос, смешанный с чем-то конфетно-приторным. Или душистая вода, или последствия утреннего посещения кондитерской — он не может разобрать, а спросить так и не решается. Как и не решается даже обнять; он боится, отныне понимая, что любое прикосновение с его стороны — двусмысленное. Порочное. Скверное. Как бы развязно ни лапали все эти непродолжительные кавалеры из кратковременных романов Мэйбл, извращенцем будет именно Диппер Пайнс, каждая клеточка тела которого дышит «неправильной» любовью к собственной сестре-близнецу.
Он старается как можно меньше думать, позволяя чему-то вязкому — прямо как любимые клубничные тянучки Мэйбл — мучительно медленно растекаться в районе солнечного сплетения. Никому из всех этих глупых ухажеров не дано понять, каково это — любить дорогого сердцу человека всем своим существом.
Диппер так и не произносит три заветных слова, которые бескомпромиссно поделили всю его жизнь на «до» и «после».
Он произносит другие, вложив в них всю силу своих чувств к возлюбленной сестре.
“Знаю, прозвучит безумно. Но, прошу, давай сбежим. Далеко-далеко, где мы будем свободны, где я... где я смогу посвятить тебе всего себя. Я знаю одно место, только подожди еще немного”.
Мэйбл знает о том, что метаморфозы в подростковом возрасте иногда становятся действительно кардинальными, но... радостно от этого почему-то не становится. Наверное, пришел тот час, когда неловкий мальчишка Диппер Пайнс преобразился в статного юношу: уверенно ведет себя с девушками, речь его стала более «книжной», манеры — изысканными. И Мэйбл не радуется даже тому, что ее брат наконец-то избавился от своего детского комплекса по поводу необычного родимого пятна на лбу: Мэйбл страшно в этом парне все меньше и меньше узнавать самого дорогого в мире человека. Все меньше узнавать в словах, мимике, жестах и даже шутках, которые теперь оставляют ядовитый привкус и порой горько обижают. Прикосновения, к которым немного научилась привыкать Мэйбл, — больше не робкие и осторожные, а страшно смущающие своей неправильностью поцелуи утратили свою трепетность, и обращается Диппер так, будто больше не бережет свою сестру.
Она пытается поймать взгляд ореховых глаз брата, чтобы найти хотя бы крупицу прежней теплоты, но встречает в его глазах лишь полное безучастие к ее переживаниям. В его страшных стеклянных глазах, которые непостижимым образом стали мертвенно-голубыми.
И это приводит в отчаяние.
“Диппер, почему ты так поступаешь со мной? Ты забыл, как тем летом обещал мне, что не изменишься слишком сильно?”.
Каждые несколько шагов сопровождаются боязливыми оглядками, а стены той родной и некогда уютной комнаты давят, сжимают. Здесь больше не безопасно. От приторных запахов тошнота подходит к горлу... Или все потому, что душат чужие холодные пальцы? Почему здесь так холодно?
Мэйбл стоит неподвижно, будто любое легкое шевеление способно с громким свистом рассечь воздух, и он ее услышит. Не замечает того, что уже продолжительное время беспомощно упирается дрожащей рукой в стену и держит себя за горло, хрипит, давится кашлем. С последними силами пытается вытеснить, выдавить те воспоминания, которые просто не могут быть воспоминаниями. Все смазанное, разорванное, но слишком глубоко ранящее и невероятно осязаемое, чтобы быть каким-нибудь ночным кошмаром. Слишком мерзкое и грязное, чтобы вычистить это из неотвратимо испорченной себя.
Мэйбл как печальный и напуганный призрак, который не может принять страшную правду, что он уже мертв.
Диппер убил ее.
Он, черт возьми, у б и л свою сестру.
И Мэйбл никогда не узнает, что того, кто бы помог ей проснуться от этого кошмара, давно уже нет — от него совсем ничего не осталось. Где-то — в другом мире — лежит покрытый пылью и пеплом дневник Диппера, и лишь редкие страницы остались нетронуты огнем.
“Проект нуждается в доработке, но начинать испытания можно уже сейчас. Я установил, что телепортация возможна, однако необходимо свести весь риск путешествия к самому минимуму. Есть предположение, что я имею дело с чем-то вроде параллельной вселенной: если это так, то я должен соблюдать еще большую осторожность, собирая сведения по мере обновления информации”.
“Я обязательно вернусь с хорошими новостями для Мэйбл”.