Правдоподобие

      — Что ты думаешь о нашем киборге, Падла?       Голос латиноса вкрадчив, как мурчание крупной кошки. Рука подбирается к горлу. Тело рефлекторно сжимается, хотя очевидно: фигня. Не будут они мараться. Сами — не будут. Есть кого заставить.       И тогда пальцы бледной, в рыжих крапинах, кисти лягут на… скажем, на ухо. Слишком тонкие пальцы для мужчины. Слишком сильные для человека.       «Сила воздействия превысит прочность тканей в указанной области…»       — Что ты думаешь о нашем киборге?       Врать нельзя. Детектор не провести. Смолчать не дадут.       Правду говорить нельзя.       Унылый ради такого дела забудет, что нынче он полисмен, и посчитает, что всё ещё не покинул ряды пиратов. Падле просто не дадут уйти. Стоит ему оказаться вне «Мозгоеда», пусть даже в полицейском участке, и он сдаст этих субчиков с потрохами. Не ясно разве, что Дэн — не просто киборг? Слишком уж нарочито рьяно изображает он бездушную машину.       Ему иногда даже не успевают отдать команду.       — Что ты думаешь о Дэне, Падла?       Этот вопрос означает, что они что-то заподозрили. Значит, не боятся, что фраза наведёт пленника на никому не нужные раздумья. Значит, догадались, что все эти мысли он уже прокрутил в голове.       Этот вопрос означает, что он труп.       Падла потряс головой, отгоняя виденье. Про Дэна не спрашивали. Слава богу, не додумались. Спрашивали про «чаек», посылку с джинсами, межпланетную связь. Он отвечал — торопливо, глотая слова, косясь на киборга: одобряет ли? Бледнея, краснея, истекая потом. Если спросят про Дэна, тут уж неважно, говорить или молчать. Это сразу кранты.       Рванув клок шерсти с дебильных розовых наручников, Падла скатал его в комок и отшвырнул в угол. И замер, растягивая губы в кривой улыбке. План зарождался. Зыбкий призрачный шанс основывался на идее, настолько позорной, что…       Хотя куда уж больше позориться…       Дэн ведь привлекателен? Нет, правда.       Дурацкая бандана на голове — это зря. Но Падла помнит его с длинными волосами, ухоженными, как у девушки. Помнит стальную хватку рук. И стокгольмский синдром, родненький, куда уж без него?       — Что ты думаешь о нашем киборге, Падла?       А дальше и отвечать-то не надо. Его тело скажет за него. Нужно только настроиться. Фильмов «восемнадцать плюс», что ли, попросить? Можно даже не очень гейских: типа, мол, спалиться не хочет.       Дэн озвучит его физиологическое состояние — бесцеремонно, как и положено машине. Вплоть до уровня гормонов и угла поднятия… кхм…       Все поржут. Пусть ржут, ему не привыкать. Зато отстанут. Замнут тему.       Падла оторвал с наручников ещё клок и понял, что почти не играет…       Тело, лежащее на кровати, остро пахло потом. Смесью страха и возбуждения. И новизной. Такого мужчины у неё ещё не было.       Она осторожно подбиралась, ориентируясь по теплу, биению пульса, по воздушным невидимым трассам летучих гормонов, сходящихся, словно дороги в Рим, к одному-единственному существу…       Преграда на пути. Чёрт бы взял этот проклятый покров из ткани, мешающий ей добраться до плоти! Тёмные тропы, спёртый воздух, теснота…       И — экстаз слияния! Пьедестал её торжества! Вершина её предназначения!       Человек на кровати рассеянно хлопнул по штанине. Почесался. Помянул по матери некую блохастую тварь и зачесался сильнее.       Но центаврианская биофлешка уже сделала своё дело. Торжествуя, она откатилась в дальний угол каюты и приняла защитную маскировочную форму.