Красные снежинки

Снова идет снег, этот холод, состоящий из сотни мелких звездных форм с шестью симметричными ветвями, накрывает все своим пушистым одеялом. Чимин наблюдает за зимой, за тем, как те снежинки за окном обращаются в перья, долетают до земли и окрашиваются в красный. Пак провожает их взглядом, пытается зацепиться за каждую и понять, в какой момент снежинки стали красными? В какой момент эти кристаллики льда начали превращаться в перья? В какой миг окрасили сугробы в бардовый? Боль сливается с картинкой за окном и ноет во всем теле. Хрипит в нем, повторяя, что с самого начала, все это, надо было просто принять. Не стоило отводить взгляд. Не стоило ей перечить. — Вы особенные, — говорит ему мама. А Пак лишь усмехается и смотрит на часть фразы на руке: «Мы встретимся там, » Запятая в конце выводит его из себя. Он прячет часть фразы под тканью кофты и старается не смотреть на нее. Чимин прекрасно помнит все это. Он уже вряд ли сможет себя за это простить. Пак смотрит в окно, на россыпь красных снежинок прямо на стекле. Он дотрагивается до них с обратной стороны. Делает вид, что ощущает холодок. На самом же деле, лишь скребет по стеклу. Боль колет в плече, и Пак пытается размять кости. Как будто ему это поможет. Короткими пальцами касается края больничной койки, сжимает край простыни. Он больше не прячет ту фразу. Но способно ли это теперь хоть что-то изменить? * * * Пак открывает глаза и видит как вдоль его левой руки, от локтевого сгиба до запястья, словно подснежники из-под снега, расцветают буквы. Они строятся в слова, затем обрываются с запятой. Чимин не понимает, почему, в отличие от его родителей и друзей, на его запястье не имя, а пол фразы. Половина какого-то недо-обещания. Недо-предложения. Он проводит по коже, гладит появившиеся буквы. Размышляет о продолжении. Родители говорят, что он и его половинка особенные, и это большая редкость. Они не просто предназначенные друг другу. А как одна душа на два тела. Как инь и ян в цельном круге. Приводят еще много подобных примеров. Таким как они, говорят, во что бы то ни стало нужно найти друг друга. Они обязательно должны соединиться и стать полноценной фразой. Должны объединить то обещание. Пак хмурится немного от их слов, но гладить слова на поверхности кожи не перестает. Отец чуть позже добавляет, что если пойти против воли судьбы, твой избранный разрушается. И то намного тяжелее, чем у помеченных именами. Что это нечто намного большее, а имена друг друга у них выгравированы под кожей, они им уже не нужны. Пак его тогда не совсем понимает. Не совсем-то и вслушивается. А зима все стучится в окно вместе с метелью. Воет там, напоминая о долгой зиме. Время идет, Пак взрослеет. Он перестает проводить по фразе на руке, обводить буквы одну за другой. Парень прячет те слова под рукавом. Старается не смотреть на них и уже не гадает о продолжении. Чимин не ищет обладателя второй части, ведь раз они такие особенные, найдутся сами собой. Это же судьба, как никак. Нечто особенное, как говорят вокруг. А раз так, пусть все идет своим чередом. Пусть та, что наградила их этим, сама напрягается чуть больше и сводит их в одном пересечении. Года лепят из Чимина недоверие, оставляют его подсохнуть на свету, подобно глине, и, кажется, забывают. И не только о нем, но и о чем-то очень важном. Парень все чаще прячет фразу под одеждой. Пак не верит в эти басни. Он слышит их ежедневно, но не считает истиной. Чимин видит, как многие, уже помеченные определенными именами, наперекор встречаются с другими и не особо-то страдают от этого. Головная боль и подобное – мелочи, не беда. Пережить, не проблема. Мама повторяет, что они особенные. Она говорит это слишком часто. Напоминает, что он не должен идти вразрез судьбе. Должен ждать. Чимин лишь отмахивается от её слов. Он не знает окончание той фразы, да и желанием особым не горит её узнать. Близкий друг Пака — Хосок, рассказывает, что имя на его запястье жжется, когда он целует других. Что этот «Юнги» на его запястье напоминает о себе таким образом. И он против. Чимин проводит по кофте, по ткани, за которой спрятана та самая судьбоносная фраза, приподнимается на цыпочках и целует друга. Просто так, из интереса. Просто так, из того же любопытства, наверное, и Хосок отвечает ему. И буквы в той фразе не жгутся и ничего не болит, и не говорит о какой-то связанности с другим. Зато Чон отрывается и чуть цокает. — Ты смотри как возражает, — возмущается он беззлобно, глядя на запястье, — ещё даже не встретились, а он уже качает права. Друг смотрит на Чимина и ждет подобной реакции, но у него ничего. И не болит, и не жжется, и не зудит. Словно и фразы-то там нет, и кожа свободна от меток. Будто это какая-то неудачная шутка, и продолжения той фразы, и правда, не существует. И Пак думает в тот момент — Может судьба лишь подшутила над ним? Снежинки скапливаются на его шапке и плечах. Пак стряхивает их и вдыхает холодный воздух. Слушает скрип снега под ногами, улыбается, как вдруг, получает снежком по голове. Знакомый смех доносится позади, разносится эхом, впитываясь в холодный воздух, окружающий их. Очередной снежный шар попадает Чимину в плечо. Рассыпается в порошок при встрече с курткой. Хосок стоит немного поодаль, поправляет готовую свалиться шапку, и лепит ещё один снежок. Он светится, как и снег вокруг них. Пак думает, что это отличный день. Считает, что немного блеска в этой дружбе ничего не изменит. Кидает в Чона белоснежным шаром и получает еще более громкий смех в ответ. — Промазал, — кричит ему счастливый друг. Пак хмурит нос и лепит снежок побольше. Чимин знает, что Хосок с ним согласен. Согласен с тем блеском, напоминающим сияние на поверхности снега. Не согласен с ними, разве что «Юнги». А фразе на руке Пака, похоже, и вовсе на все наплевать. Пак делает небольшого снеговика по дороге домой из университета. Выдыхает теплый воздух в замерзающие ладони. Ругает себя за забытые варежки. Втыкает две палки в средний круг будущего снежного товарища. Стряхивает с шапки скопившиеся там снежинки, хлопает в ладоши и бежит домой, отогреваться.  С каждым днем темнеет все раньше и раньше. С каждым днем та фраза на руке выцветает. Кажется, что подснежники погибают под снегом, не успев показаться. И, пожалуй, не стоит дожидаться весны. Пак почти забывает о той запятой. — Особенные, — оно скрипит на зубах, словно песок. Чимин обнимает Хосока за шею и отрицает это понятие. Говорит, что ничего особенного нет. Что его «Юнги» просто эгоист. Но как только он появится, Пак обещает, что отойдет в сторону без возражений. Они, прежде всего, друзья. Тот дополнительный блеск между ними в этом понятии – лишь интерес. Они не станут за него цепляться. Это просто удобно, пока, вот и всё. «Мы встретимся там, » Запятая, как-то, вдруг стучится в нем напоминанием и оседает внутри, как те снежинки на земле. Превращается в глубокие сугробы. Вот только не тает, в отличии от них, стоит потеплеть. Пак почти забывает. Ведь почти забывает о ней. А фраза уже почти сливается с цветом кожи. Чимин почти убеждает себя, что ее продолжения не существует. Но снова вспоминает о буквах, о том, что все же есть, по крайней мере, на нем. Проводит по ним, почти прозрачным, кончиками пальцев и позволяет тем снежинкам внутри тихо скапливаться там и дальше. Иногда он открывает глаза среди ночи и смотрит в окно, на идущий за ним снег. На снежинки, сверкающие под горящим фонарем. Бывает, что из-за того рыжеватого цвета, тускло освещающего улицу, ему кажется, что снежинки те красные. Они больше, чем кажутся, даже по отдельности. Пак, бывает, открывает окно и вдыхает зимний воздух. И все чаще лишь давится им, ведь пахнет там совсем не свежестью, а мокрым железом и, отдаленно, чем-то древесным. Эти кружевные рисунки на земле постепенно сливаются с красным. Пак возит по ним ногами, с хрустом ломает холодные творения. Но снежинки падают и падают, вновь рисуют и строят на земле новые холмы и наброски, окрашиваются в неправильный цвет. Вызывают в Чимине чуждые чувства. Портят изначально девственную красоту. Пак садится на корточки и сжимает в руках белые хлопья. Улавливает хруст прямо над ухом и чует древесные аккорды в воздухе. Он разворачивается и видит в далеке, там, вниз по дороге, чей-то силуэт. Наблюдает, как некто сливается с красными снежинками и постепенно исчезает. Пак чувствует, как мерзнет кожа под фразой. Как колет на кончиках пальцев. Он задирает рукав куртки вместе с кофтой, но ничего под ней не находит, кроме небольшой красной снежинки, словно нарисованной там красной ручкой. Пак оглядывается, будто те слова – это вещь, это потерянные ключи, и он сможет найти их, если постарается. И находит, правда, находит, прямо на поверхности сугроба, кем-то выведенные там, с той самой запятой на конце. Чимин наблюдает, как противоестественные по цвету снежинки засыпают часть его былой фразы. Как кожа, оставшаяся без букв, начинает гноиться прямо на глазах. Покрывается желтовато-белыми пузырчатыми скоплениями мерзости под ней. Одинокая снежинка на его руке обретает контур, взбухает, затем лопается, растекается по руке, стекает по ладони, словно ручьи потаевшего снега по дорогам. А Пак стоит и смотрит, словно зачарованный, приросшей к месту копией себя. Как кукла, которой плевать, ломают ей там руки, вырывают глаза или волосы. Ее выражение лица не меняется. И Чимин примерно также. А снег все идет, он не останавливается ни на секунду, засыпает фразу на поверхности сугроба полностью. — Все бесцветно. Не просыпайся, — говорит его же голос в голове. Но Пак открывает глаза. * * * Юнги обретает лицо и появляется как-то даже слишком неожиданно. Чимин с Хосоком тогда гуляют по торговому залу и все никак не могут договориться, что будут есть сегодня вечером за просмотром фильма. Как вдруг толчок. Незнакомец врезается тележкой в их корзину и смотрит на Хосока, не моргая. Бледный, словно снег, что остался на улице, чуть растерянный, пониже друга ростом, с виднеющимся «Хосок» у запястья. Чон чуть недоумевающе переводит взгляд со своей руки на его. А Чимин понимает, что должен исчезнуть, как тающая в тепле снежинка. Он не говорит ни слова, лишь подталкивает друга в спину, намекая этим, чтобы не стоял на месте, как истукан. Что вот он, тот самый, вечно недовольный жгущийся Юнги с его запястья. Теперь им есть о чем поговорить. «Дерзай, друг» — говорит Пак одним взглядом и растворяется где-то между рядов. Он не грустит по поводу того, что теперь уже вряд ли получится устраивать вечера просмотра фильма. Что поцелуи придется стереть из памяти, а об объятиях, больше, чем о дружеских, забыть. Он не жалеет о том, что было, и почти рад за друга. Но то «рад», пока, чуть потертое, ведь он того Юнги ещё не знает. Надеется только, что он хороший человек и сделает его друга счастливым. Чимин немного замерзает на утро и не находит одеяло на кровати. Оказывается, то валяется на полу. Пак вспоминает свои сны лишь отрывками и растирает немеющие пальцы. Бросает взгляд на фразу и замечает выпуклый пузырь на месте запятой. Дотрагивается до него, чуть скривившись в лице, и думает, что стоит сходить к дерматологу. Может, это аллергия какая. Может, все это – просто один большой дефект? Место запятой, что сейчас является небольшим гнойным пузырем, чешется и чуть зудит. Под ногами хрустит снег, Пак чуть царапает поверхность кожи, почесывая вокруг волдыря запятой. Вдыхает холодный воздух. День сегодня выдается морозным. Пак вдруг вспоминает о дворниках и жалеет тех. Снег валит крупными хлопьями и дороги заметает за минут пять. Чимин чуть ежится от холодка, залетевшего за шиворот, и неожиданно сталкивается плечом с каким-то прохожим. Бежевый шарф незнакомца разлетается в стороны, словно метель, но тот не останавливается. Не извиняется и, словно и вовсе не замечает столкновения. Пак цокает, глядя тому в спину. Вздрагивает от холодных мурашек и чувствует, как, перестаравшись, нажимает на пузырь чуть сильнее. Выдавливает из него желтоватое содержимое. Парень впереди идет какими-то изломами, лишь отчасти напоминающими шаги. Он отдаляется неторопливо. Его светлая макушка практически сливается со снежинками на голове. Затем, незнакомец и вовсе чуть заваливается набок, а Пак опускает взгляд на его сжатые в кулаки руки. На красные ветви вдоль побледневших костяшек. На то, как эти кривые линии скапливаются, затем падают на снег, будто потаевшие сосульки. Наполняют Пака каким-то тяжелым чувством. Заставляют сдвинуться с места и следовать за парнем. Догнать его, схватить за рукав и не дать исчезнуть. Заставляют тот снег хрустеть прямо под ребрами и в извилинах в голове. Большие глаза смотрят сквозь. Темные ресницы кажутся чуть подмерзшими. А подбородок и губы тонут в огромном, намотанном вокруг шеи, шарфе. — Холодно, — шепчут пустые глаза, — так холодно. Пак стягивает собственный шарф и пытается обмотать им раны на запястьях и ладонях. Засучивает чужое, чуть влажное синее пальто и чувствует, как парень подкашивается прямо на месте, теряет сознание. Наблюдает как в его изорванных линиях, чуть стертых взбухших буквах на руке, выстраиваются призраки слов: «где нет темноты.» Пак поддерживает ослабевшее тело и падает вместе с ним на снег. Составляет фразу в едино. «Мы встретимся там, где нет темноты.»  Он проводит по испорченной точке на конце чужой кожи. Попутно набирает скорую, набирает Хосока, говорит что-то о фразе и красных снежинках. Вдруг начинает рыдать. Размазывает слезы по щекам и понимает, что замерзает. Что парень на его руках бледнеет, все больше сливается со снегом. Пак треплет его по голове и пытается заставить очнуться, но лишь портит цвет волос красными отливами. Грязными пальцами, погрязшими в крови своего предназначенного, возит по снегу. Нервными движениями пытается стереть эту краску, это явление, и очнуться, как от кошмара. Но у него не получается. Это больше не сон. Холод пробирается вверх по стопам, кто-то бежит к ним по дороге, а Чимин прижимает незнакомца к себе покрепче и просит не исчезать. Запинается в словах и шепчет что-то о том, что это неправильно. Что, ведь правда, тут нет темноты. Вокруг так светло и бело от снега. Что все не должно было быть так. Что не знаком ведь с ним даже, но уже чувствует что-то. И что же это, кто подскажет? Что с этим всем делать? Кого попросить объяснить? В глазах расплывается снег, и светлая макушка ,и бежевый шарф, и грязные руки. Земля растекается в красных потоках, словно лава, она прожигает снег. Уничтожает понятие первозданной чистоты. Пак не видит фразу, он трет по ней, нажимает на кожу, но ничего не видит. Не может найти ее и на руке незнакомца, которого перекладывают на носилки и увозят по снежной дорожке. Он наблюдает, как маленькие колесики проламывают снег, а люди в синих куртках переговариваются между собой и не обращают на него внимания, оставляют его позади. «Мы встретимся там, где нет темноты» Да что же это? — Вставай, — говорит возникший рядом человек, — вставай и иди за ним. Юнги смотрит на него сверху вниз, он смотрит на него с небольшим сожалением, вроде. Откуда он тут возникает, Чимин понятия не имеет. Паку становится стыдно смотреть ему в глаза. Чимин знает, как сильно у того болит голова, какие мигрени ему пришлось переживать до встречи с Хосоком. Юнги знает о них. Он принимает это и, определенно, всегда будет недолюбливать Чимина. И дело даже не в связи, что была с его предназначенным. А в отношении Пака к судьбе. Парень протягивает ему бледную ладонь. Чуть марается об багровые разводы и говорит, что объяснит все Хосоку, как только тот прибежит. Затем вытягивает руку немного вперед и ловит бледной ладонью снежинки. — Иди, — повторяет он тихо. Красный снег под ногами Пака напоминает о снах. Напоминает о маминых словах и повторяет об особенности. Чимин шмыгает замерзшим носом и прибавляет шагу. Ускоряется и бежит, слушая, как в ушах свистит ветер. Пак теряет по дороге шапку. Родители говорят, что они должны встретиться. Обязательно должны встретиться. Что таким, как они, нельзя иметь кого-то другого. Нельзя дарить себя кому-то другому. Нельзя. В ушах стреляет и становится жарковато от бега. Отец, однажды, видит, как Пак целуется с Хосоком в своей комнате, и напоминает, что тот, кто носит вторую часть фразы, будет страдать из-за его действий. Что Чимин не прав, что его метка намного серьезней. Серьезнее и больнее, чем он думает. А Пак лишь усмехается про себя, его буквы ведь даже не жгутся. Та фраза, словно призрак. Он ничего не чувствует. Его половинки нет. Конца фразы не существует, а запятая ошибка. Второй части просто нет. Нет же? В том свисте в ушах он различает насмешливо брошенное ему судьбой: — Да неужели? * * * Кап-кап-кап. Время в этих каплях растягивается, не просто часами, а кажется, годами. Неделя, что он проводит в больнице у койки некого Тэхена, становится похожей на века. Медсестра учит Чимина правильно перевязывать его руки, он сам ее об этом просит. Учит правильно снимать старые бинты. «Кап-кап-кап» в его капельнице стучит, как весенний дождь по лужам. Жаль в настоящем до весны ещё далеко, и что не день, то снег за окном. Пак поправляет края простыни, поправляет его одеяло и подушку, он уходит учиться и прибегает обратно. Врачи говорят, что он должен очнуться, а если не очнется, молчат. Чимин проводит по бледным буквам на своем запястье, и иногда, прежде чем перевязывать руки Тэхена, дотрагивается до свежих шрамов на его коже и до тех отметин, что были под ними. — Вы особенные, — Пак снова и снова пробует это слово на вкус, но, только повстречав его, начинает что-то более-менее понимать в этой странной судьбе. Что-то чувствовать. Он часто остается рядом с ним в палате и спит, положив голову на его кровать. Рассматривает его, каждый раз подмечая для себя что-то новое. Пак надеется, что очнувшись от очередного сна в его палате, увидит большие карие глаза напротив открытыми. Но этого так и не случается. А время идет слишком медленно, и ещё медленнее, если измерять в тех «кап-кап-кап» над их головой. Чимин все чаще видит те красные снежинки, и теперь уже не только в свете фонарей ночью. В такие моменты он пытается абстрагироваться от увиденного, подходит к Тэхену и сжимает его руку. Его широкую ладонь, которая соединяясь с его, кажется и вовсе, такой идеальной. И Пак признает эту идиллию, как и то, что подснежники все же всегда расцветают весной. Как бы поздно весна не наступила. Он ждет их. Он ждет, когда парень сможет сжать его ладонь в своей. Чимин часто рассказывает о своей жизни и о тех, больше, чем дружеских отношениях, тоже не утаивает, всегда извиняется в конце этих историй. Признает, что не верил. Признает, что не считал все это особенным. И просит его распахнуть глаза. Хочет познакомится с ним как следует. Он приходит после очередных занятий и как-то засыпает в его палате прямо днем. Как вдруг, ощущает какое-то движение. Не решается по-началу, но все же открывает глаза. Вот только Тэхен напротив все спит, а его губы как были, так и остаются бледноватыми. Порой Пак и до них дотрагивается. Просто. Хотя нет, совсем не просто, а потому что хочет. Очень хочет прикоснуться. Звук сбоку отвлекает от мыслей легким шуршанием. Бледное лицо смотрит на него с усталостью и еле уловимой грустью. Юнги тоже приходит сюда иногда, оказывается, что он раньше дружил с Тэхеном. Чимин не всегда способен понять его эмоции по выражению лица, но в одном не сомневается – этому парню он противен. Как личность и из-за его отношения к судьбе. Юнги как-то раз рассказывает Чимину о прошлом, о небольшом кусочке того времени, связанном с Кимом. Да даже не то, что рассказывает, а просто выговаривается вслух, почти безэмоционально, не отводя от Тэхена взгляда. Говорит, что Ким изменился как-то резко тогда в старших классах, что руки порой у того замерзали так сильно, что переставали слушаться, хотя было не так уж и холодно. Говорит, что видел, как появились слова на его руке и как они гнили, пузырились, покрывались сочными волдырями, как парень бывало прятался в туалете и пытался отодрать ткань рукава, прилипшей к тому участку кожи. Как прятал это от остальных. Перевязывал, но от этого становилось лишь хуже. Как сильно прокусывал губы до крови. Рассказывал ему как-то, что снег больше совсем не белый. Что он даже не холодный. Что все вокруг сливается, и, лишь улавливая в этой бесцветности оттенки красного, он чувствует себя хоть чуточку живее. Что просил рассказать о тех, кто счастлив, получив свою метку. О тех, кто наконец соединился и не знает боли. Просил, словно ребенок, что просит сказку на ночь, но, тогда и сам Юнги ничего хорошего сказать ему не мог, ведь его «Хосок» прожигало кожу. Давило день за днем все сильнее на виски. И все же, это можно было выдержать, а то, что творила с Тэхеном его метка, он понять не мог. И все же, даже так не скрывает, что Тэхен улыбался. Ведь мы особенные, повторял он Мину. Я найду его, ведь мы уникальны, говорил он, словно убеждая в этом и себя самого заодно, пытаясь не загнуться от боли после очередного урока. А после школы Юнги потерял с ним связь. Он искал его, но парень просто исчез. Как сквозь землю провалился. Мин увидел Кима вновь лишь тогда, когда его увозили на скорой, а Чимин пытался оттереть красные руки, растирая их об холодный снег. Чимин прокручивает его слова в своей голове, смотрит на его профиль и хочет, что бы этот человек стал счастливее рядом с Хосоком. Что бы солнечное тепло его друга отогрело Юнги и тот тоже начал хоть изредка улыбаться. Пак переводит взгляд на чуть вздрагивающие длинные ресницы и молит, снова и снова молит их распахнуться. Убеждает спящего, оставшись с ним наедине, что тут нет темноты и он может очнуться. Что пора уже. И он, правда, очень этого ждет. Красные снежинки скапливаются с той стороны подоконника и тают, стоит ненадолго выглянуть солнцу. Пак вспоминает, что скоро весна. Что скоро из-под снега появятся подснежники, что он хотел бы подарить их Тэхену. Но «кап-кап кап» над его головой так и не меняется. Чимин проводит по фразе на своей руке и гладит по запятой на конце. «Мы встретимся там, где нет темноты.» Теперь в уме фраза уже всегда читается полностью. За запятой всегда следует продолжение. Пак скользит взглядом по медленно тающим сугробам с той стороны окна, и понимает, что ещё немного – и все это превратится в ручьи. — Я не хочу быть всего лишь буквами на твоей руке, — говорит низкий голос за спиной. Пак наконец-то слышит его голос и позволяет себе улыбнуться. Он ловит взглядом снежинки, подброшенные небольшой метелью в окно, прослеживает за тем, как те прекращаются в белые перья и тают на стекле под ярким солнечным светом. Чимин оборачивается и встречается взглядом со своей судьбой. Хочет верить, что с этих пор в их жизни больше не будет темноты.