save him too

— Я в норме, — говорит доктор Манн. — Я самый счастливый, — говорит доктор Манн. — Я сошёл с ума, — говорит доктор Манн, и неизвестно, чему из всего этого Купер верит больше. Энтони серый. Его выточили из аммиачного облака, вытащили из гроба, вернули к жизни — но только наполовину. Ему мало чуда. Ему нужна настоящая помощь. Но она… она же так… далеко. Даже не стоит упоминать. Безнадёжно. Энтони весь серый. Уже не землянин; планета сделала его своим полноправным преемником. Коренной житель, пересаженный на голый едкий лёд из-под голубого неба. Легенда далёкого и некогда родного мира, которая туда не вернётся. Купер думает: как тяжело было решиться. И знает, что сам бы не смог. Даже без семьи. И без Мёрф — не смог бы. Энтони серее туч и весь в трещинах — вот-вот сломается безвозвратно. Но когда Купер рядом, осколки будто склеиваются воедино, а из глаз исчезает страх перед кошмарным многосветовым одиночеством. — Спасибо, — говорит доктор Манн. Виновато улыбается. Тепло в его голосе способно расплавить ядро этого морозного ада. - - - Джозеф глядит на свои часы с подсветкой. Мысленно прикидывает обороты — один, второй, третий не до конца. Шестьдесят семь. Чертовски долго. Они успели поставить лишь один жилой модуль, перед тем как их настигла чудовищная вьюга, которая продлится чёрт знает сколько. Все работы должны быть снаружи — а они сидят внутри и спят. Ждут, как он ждал когда-то, стараясь не смотреть на такой сладкий, о, такой манящий шанс на теоретическое спасение. Здесь темно — только тусклые аварийки — но Купер всё равно различает у окна фигуру в космическом хрустящем одеяле. Манн не спит («Я не могу больше спать, нет, нет, не в ближайшие годы»), глядит в пустоту и слушает плеер Джозефа так громко, что до него из наушников доносится слабое эхо. Сверчки. Дождь. Гроза. Пение птиц и шелест листвы на ветру. Он плачет. Молча, стоически, не так как в первые секунды их встречи («Прости, Купер, за моё поведение, но это счастье выше любых человеческих сил…»), и слёзы дрожат в его светлых глазах, не прорываясь наружу. Он никогда не услышит эти звуки по-настоящему. Не коснётся травы, не вдохнёт запах опавших листьев. Он почти забыл, а вспоминать Землю после стольких лет слишком больно. Манн сильный — а Купер созерцает чужую слабость, понимая при этом ровно пятьдесят процентов от чужого прошлого. - - - Энтони знает, что в конечном счёте умрёт, как бы хитро не бегал и чем бы не покрывался. Все первые ждут только его. Их не спасли, они заснули насмерть, поглотились стихиями или не справились с неземными болезнями. А он пока нет. Но непременно будет. От живого предателя куда больше толку, чем от мёртвого героя, считает он, строя напрасные планы. Он попытается ещё раз. У него не выйдет. Как жаль, что вселенной плевать на его тщательно взлелеянные доводы. — У меня есть предсмертное желание, Купер. — О чём вы? — О примитивном. Молчание. До Джозефа не доходит. — Разве вы умираете? — Не сейчас. — Вы больны чем-то серьёзным? — Скорее всего. Без понятия. Просто сделай. — Что именно? Разговор гаснет, не достигая конечной цели. Манн коротко вздыхает. Десять лет. Даже больше. На Земле у него ничего не осталось. Он может позволить роскошь мелочного эгоизма; мёртвым всё равно, что о них думают потомки. Он обязательно скажет им, что планета — дерьмо. Скажет. Но чуточку позже. - - - — Почему не Амелия? — Отличный вопрос, но явно не ко мне. — Не к вам? — Я не выбирал. — А разве оно не зависит… — Нет, не зависит. — Вы врёте. Это не предсмертная просьба. — Уверен? — Нет. — Тогда подойди. Обещаю, что не отниму много времени. «Это уж точно», — нервно усмехается про себя Куп; он до сих пор колеблется, но колебаясь — всё равно подходит. Это несложно. Простые действия, чистая механика, небольшой секрет на двух астронафтов. Рабочий момент, если угодно. В конце концов, кое-что он понимает на все сто процентов. И потом, Манн — всего лишь человек, каким бы великим исследователем он ни был, и этот аргумент лениво покроет всё что угодно. - - - Куперу кажется, что он хуже пластикового манекена. Манну кажется, что ему лучше чем в райских кущах. Большая ошибка — делать всё это лицом к лицу в тёмном закутке жилого модуля. Купер невольно видит каждую морщинку на лбу доктора, пока тот сосредоточенно хмурится; глаза под веками двигаются, дыхание тяжёлое, губы сжаты, будто ему снится какой-то плохой сон. Купер думает, что доктор потрясающе держится. Его выдают только бёдра, и это приятно чувствуется. Сам Джозеф не верит, что делает нечто подобное, но относится к этому более чем философски. Под пальцами — всё довольно знакомо, так что он действует практически на автомате. Трудно сказать, пытается ли он как можно быстрее довести всё до конца; он просто ритмичен, уверен и в меру настойчив. Куперу сейчас хочется думать о высоком (о насущном), но Энтони почему-то занимает всё его черепно-мозговое пространство. Амелия всегда говорила, что он великий. Блистательный. Лучший. Как же с этим великим и лучшим всё забавно получается. Манн крепко держит его за плечо. Подаётся в кулак. Дышит. Молчит. И кончать даже не собирается. Да к дьяволу тебя, решает Куп — и лихо вертит запястьем, ускоряя движения. Он отлично знает, что доктору хочется мучиться дольше, но они и так слишком затянули. Манн по-детски ахает, распахивает глаза — и вдруг стонет так, что у Купера звенит в ушах. — Заткнись, идиот, — шипит он, пока на его руку льётся мокрая белёсая гирлянда спермы. — Сам… такой… — не слишком умно отвечает доктор, выгибаясь как тростник на ураганном ветру. Однако Куп не останавливается — чёртов максималист — и выцеживает до капли, чтобы потом вытереть ладонь о чужую толстовку и отступить назад, словно ничего и не происходило. Он в норме. Его не слишком возбуждают такие вещи. Манн смотрит ему вслед осоловевшими глазами, неловко застёгивая джинсы. И, конечно же, ни на что больше не рассчитывает. - - - — Не пытайтесь пристыковаться. «Не пытайся пристыковаться. Идиот". Купера не слышат — и в данную минуту он злится только поэтому. Да, их предали. Да, их подставили. Но если они поддадутся эмоциям и потеряют Эндюранс сейчас, то о всём грандиозном плане человечества можно забыть. Манн свихнулся, это ежу понятно. Исчерпал силы, истратил последнее дыхание, хрустнул на черепки — и сломался. Самый сильный. Самый выдающийся. Он сделал всё что мог, двинувшись за пределы, где не осталось ничего, кроме ужаса. И всего лишь не захотел с этим мириться. — Не пытайтесь пристыковаться. — Я беру командование на себя. — Не пытайтесь пристыковаться. — Мы полетим к Эдмундсу с планом «Б». — Не пытайтесь пристыковаться. — Не пытайся, твою мать, тебя разнесёт ко всем херам! — Купер, не верь мне, но в наших руках есть вещи куда глобальнее. Куда серьёзнее, чем твоё стремление похоронить себя в пыли вместе с детьми. И вот теперь настал момент… - - - …когда Купер неожиданно чувствует странную вину, глядя на раскрывающийся цветок яркого взрыва на фоне чёрного всепоглощающего ничего. Ему кажется. Ему кажется, что он мог бы спасти и доктора Манна тоже.