***
Джон Уотсон, детский преподаватель игры на фортепиано в Гилдхоллской школе музыки и театра, аккуратно снял кремовое пальто в просторном ярко освещённом вестибюле учреждения и дружелюбно, но в меру сдержанно кивнул гардеробщику: — Что-то не густо сегодня, Бремар? Эта очередная модификация гриппа амнистировала половину лентяев остаться дома в такую чудную погоду. Только взгляните в окно! Будто создатель шлёпает ангела, стряхивая вниз белые пёрышки, а этот тусклый свет жёлтых фонарей... Только бы и играть «Зимний путь» Шуберта, а им бы всё по кроватям жаться. Ладно, что уж, пойду дожидаться самых стойких. Добрейшего вечера! Джон бодро взлетел по расходящимся широким ступеням на второй этаж, проследовав в свой кабинет, и слегка замешкался с ключом, напрочь не стыкующимся с замочной скважиной видавшей виды высокой деревянной двери. — Профессор. — Джон выронил ключ от неожиданности и зашарил по полу рукой, всматриваясь снизу вверх в тёмную фигуру, закрывшую собой источник света. Он резко выпрямился и, вновь вернувшись к замку, затылком к собеседнику выпалил: — Где вы научились так пугать людей? Добрый вечер, во-первых. — Ключ вхолостую провернулся. Джон встал в дверях, чтобы рассмотреть оппонента, но при удачном исходе битвы с замком не дать ему пройти. — А во-вторых, все вопросы, не касающиеся текущего занятия, я решаю после последнего урока и, как правило, по предварительной телефонной договорённости. Так что, мистер... — Джим Мориарти. — Мистер Мориарти, жду вас сегодня в пять минут девятого и... — Какого чёрта? — тихо процедил мужчина. — Что, простите? — О, я рад, что вы соизволили выслушать меня сейчас! Моя дочь Эмма сказала, что вы не включили её в отчётный школьный концерт, хотя она хорошо к нему подготовилась и очень этого ждала. Каждый день по три-четыре часа я выслушивал эти яростные удары пальчиками по клавишам, что одновременно и восхищало меня, и мешало работать, так как рояль грохочет на весь дом и не возможно укрыться от его звуков ни в одной из комнат! Так вот я спрашиваю у вас: какого чёрта для малышки Эммы не нашлось десяти минут в вашей плотной программе из ложкарей и баянистов, чтобы моя дочь смогла выйти в красивом платье и сыграть этого своего Штурмана?! — Джону показалось, что этот облизанный хлыщ сейчас ударит его, так повысилась терция его связок, а вкупе с грозно сведёнными бровями это выглядело просто ужасающе. Но Джон просто не мог спустить никому, даже дону Корлеоне, такого невежества! — Своего Шу-ма-на. Гений музыкального романтизма. Полжизни терзаемый депрессиями и закончивший свой путь в сумасшедшем доме, что отнюдь не помешало ему дать миру такие великие произведения как «Бабочки», «Карнавал» или «Фантастические пьесы». И не знать этого просто неприлично. — Джон с отвращением передёрнул плечами. — А ваша дочь Эмма играет недурно, она не бесталанна, но Шуман... У меня всякий раз полуобморочное состояние от того, как она бренчит на переходах в ля-мажор, плюёт на пометки allegretto и ritardando и упрямо исполняет свою интерпретацию! Теперь уже у Мориарти был слегка удивлённый вид, карикатурно переросший в крайнюю степень ошеломления. — Скажите, пожалуйста, как интересно. — Его ладонь накрыла округлившийся рот. Через долю секунды мимика скисшим молоком трансформировалась в усталую мину. — Только я не совсем понимаю, вся эта ваша тирада ведёт к тому, что Эмма всё-таки выступит? Или вы хотите продолжить дискуссию в режиме скрещендо? — Господи, помоги, — закатил глаза профессор, с тенью презрения на лице отвернувшись от собеседника и с удвоенной яростью начав бороться с ключом. — Я не сказал, что она не будет участвовать, окончательные списки ещё не поданы. Только я не уверен в её достаточной подготовке, чтобы исполнять «Цыган» и аккомпанировать хору. В её возрасте детишки с удовольствием исполняют «Старое доброе время» или «Старинную французскую песню» Чайковского. А она упёрлась в Шумана, от остальной подобранной программы напрочь отказывается... — Просто она очень любит вас, профессор Уотсон, — тихий голос Мориарти послышался неожиданно близко, прямо над плечом. Он осторожно перехватил у Джона ключ и в один поворот отпер дверь, отпрянув и оставив где-то справа дуновение тепла и парфюма. — Эмма всегда говорит о вас; говорит, Шуман и Шуберт — ваши любимые композиторы, и она хочет играть только их. Хочет быть похожей на вас. Джон некстати вспомнил, что никогда не церемонился с учениками — впрочем, как и ни с кем в принципе — и мог частенько позволить себе угрожающее шиканье и окрики «Бездарь!», «Рудокоп!», «Бревно!». Хлопал по пальцам, выгонял за дверь с просьбой больше не возвращаться, прикрикивал в голос для усиления экспрессии или болезненно щурил лицо, прижимая к вискам растопыренные пальцы и требуя затухания мелодии, будто бы это единственно избавит его от страданий. А с Эммой в одно из последних занятий и вовсе прескверно вышло. Она в очередной раз барабанила своё, почти не глядя в партитуру и напрочь игнорируя курсив темпа и щелчки метронома. Джон вскочил со своего стула, придвинутого к стульчику ученицы, схватил ноты и, размахивая ими перед лицом ребёнка, сорвался на крик: — Зачем вы сюда ходите, юная леди?! Хотите вещать своё безобразие — убирайтесь в класс импровизации и аранжировки! А мировую классику я вам поганить не позволю, здесь каждая нота на своём месте и чёткая темперация — сплошная математика! Если решите остаться в музыке, то ничего больше хипстерских вечеринок в антикафе или аккомпанемента любителям караоке вам не светит! Вон с глаз моих!!! Девчушка насупилась и отбежала к окну, осуждающе глядя на Джона, собирающего с пола в запале вылетевшие нотные листы. Меньше чем через минуту она уже помогала ему с устранением беспорядка, под конец обхватив его руку пониже плеча и примирительно прижавшись к ней щекой. Джон уже привык, что на него обижаются, доносят, периодически пишут докладные и жалобы, его боятся и тайно ненавидят, а ещё чаще просто завидуют. Но он потерялся в этой ситуации стремительной капитуляции и поспешил поскорей распрощаться с маленькой мисс, наказав ей больше заниматься и задав на дом кучу упражнений и скучное сложное произведение… Джон сморгнул поток воспоминаний, услышав нетерпеливый кашель позади, и распахнул наконец дверь в святая святых. Он отлаженным движением зажёг в помещении свет и поспешно развернулся к посетителю, упрямо перегораживая ему путь и решив попрощаться на этой неопределённой ноте. — Вы так и будете торчать в дверях, профессор? Нам удобнее будет продолжить внутри вашего чудного кабинета. И от чашки чая я бы не отказался. — Мориарти внимательно, дюйм за дюймом сканировал его, чуть склонив голову набок. Но Джон, очевидно, не собирался уступать. — Как дела у Гарри? — Кто вы такой? — Казалось, с лица Джона схлынула вся кровь — так он побледнел. — А кто ты такой? — процедил Мориарти, задев его плечом и пройдя внутрь помещения. — Дай-ка подумаю. Живёшь с сестрой в её доме на скромное содержание, что подаёт тебе школа. Длинные скучные вечера в компании вечно срывающейся алкоголички. Из «двенадцати шагов» прошла первые пару и застряла со своей подушкой в твоей комнате. Ваши кровати придвинуты одна к другой, совсем как в детстве, Джон? Старики отмучились, а дурацкое воспитание Церкви Христа дало свои уродливые плоды? Признайся, сколько раз ты представлял, что вот теперь накинешься и подомнёшь её под себя. А она и не вспомнит ничего, маленькая пьяная дурочка. Мориарти закурил прямо в кабинете, игнорирую крайне недовольную мину профессора. — Даже не знаю, чему может научить такой преподаватель маленькую девочку? И можно ли вообще доверять ему детишек? Не поможешь с выводами, пупсик? — Минуточку, — Джон слабо улыбнулся, выкладывая из портфеля ноты. — Уж не вы ли тот племенной муфлон, что покрыл весь золотой состав родительского комитета во главе с женою мэра? Сколько там мамочек в составе, а, Мориарти? Двадцать?! А сэр Уорли-то и не знает! Ц-ц-ц, какая жалость, вот разберу почту и с удовольствием исправлю эту оплошность — давненько не писал анонимных писем. Лицо Джона теперь уже растянулось в змеиной улыбке, а точно выплавленные из стекла глаза не мигая транслировали вызов. — Куда только смотрит ваша жена? Ах, простите, совсем забыл, вы же отсудили дочь у несчастной матери и оставили женщину, что позволила уговорить себя родить для вас, без гроша за душой — при ваших-то счетах в Гонконге, Швейцарии и ЮАР! А ещё уважаемый человек и владелец нескольких нефтяных платформ в Норвегии и скважин в Эмиратах! Устроили в доме, где растёт ребёнок, блядушник и проходной двор из постоянно меняющихся претенденток на звание Миссис Мориарти! Да на вас Барневарна из толпы моджахедов не хватает! — И откуда тебе известно про мою жену и банковские счета? — зло процедил Мориарти, надвигаясь на Уотсона и почти приперев его к глянцевому бочку рояля: оставалась какая-то пара-тройка шагов. — У вас весьма словоохотливая дочь, — парировал профессор, скрипя половицами старого паркета и шаря в портфеле рукой, но никакого подходящего орудия, кроме крепкого увесистого Гренни Смит, не находя. Был ещё вариант воспользоваться маленьким красным баллончиком... Что ж, выбор не так уж велик! — Серьёзно? Ты будешь обороняться от меня яблоком? — улыбнулся мужчина, устраивая ладони на поясе ошалевшего Джона. — Нет, я собрался перекусить, — пробормотал тот, прогнувшись назад, чтобы хоть как-то обозначить дистанцию и не чувствовать на лице чужое дыхание. — Наскучили дамочки? Решили пройтись по мужской половине учреждения? Предупреждаю... Яблоко наизготове было занесено в сторону с прицелом в левую скулу. — Что значит по мужской? Ты кого-то прячешь? — Мориарти наигранно огляделся по сторонам. — Джонни, ты всех уже достал своей борзой манерой обучения детишек прекрасному. Встревоженные родители обратились ко мне в качестве последней инстанции, потому что уже никто реально не справляется. И что я узнаю, придя в этот склеп искусств? Мою Эмми тоже обижаешь и запрещаешь собрать стадион. Нехорошо, нет-нет. — Он приблизил лицо, рассматривая и опутывая нитями дыхания от правого уха до левого, тут же перейдя на интимный шёпот. — Такую маленькую пидовку, как ты, следует часто и жёстко трахать, чтобы не было ни сил, ни даже мысли пить чью-то кровь. — Кишка не тонка? — С жалостливым выражением на лице Джон вскинул левую руку и молниеносно прыснул едкую струю в лицо противника, прицельно добавив колено между ног, отчего у Мориарти потемнело в глазах. А когда он снова увидел свет, то мир уже потерял своё исходное пространственно-временное равновесие.***
— Вечер перестал быть томным, да, Джим? — В модульном зеркале во всю стену Мориарти обнаружил себя привязанным к роялю в позе звезды, ощущая животом холод отполированной крышки; рядом стоял на коленях со спущенными брюками и криво ухмылялся профессор, разминая и разглаживая его где-то уже глубоко внутри, а второй рукой разогревая себя. И без того большущие глаза почти повылезали из орбит, когда Джим увидел взбугрившиеся красные пятна на своём лице. Увидел, а теперь и мучительно почувствовал адское жжение на лице и в паху. — Только попробуй, Джонни. Да я же выпотрошу тебя, блядь... — последнее слово он произнёс уже с членом внутри, загоняемым с каждым толчком, точно буровое долото в породу в изыскании нефтяной жилы. — Только не плачьте, мистер Мориарти, а не то перцовые ожоги будут страшно щипать, да и вряд ли это понравится вашим поклонникам на ютубе, — шептал на ушко Джон, сменяв «истирающе-режущие» движения на «дробящие» и заставляя тело исходить чёрными трещинами, метастазами ломающими его, с хрустом отрывая органы один от другого. Где-то между энциклопедиями и партитурами Джим заметил мигающий огонёк камеры. — Т-ты ужасный любовник, Джо-хон, — заикался Джим. — Ни-чего... ты долго не п-родержишься... и тогда... — Остатками силы воли он пытался не дать слезам пролиться. Когда всё успело пойти не так? — Всё дело в том, — прошипел Джон, — что я искусен во всём, за что бы ни взялся. — Он зажал Джиму нос и рот, приподняв его под живот и поменяв угол и темп фрикций. — Я могу сжечь тебя изнутри, соединить твою черноту со своим кислородом и божественной искрой, а могу высекать из тебя алмазы, которыми вырежу своё имя на каждой бледной клеточке твой кожи. Музыка — воплощённая магия. И самый уникальный инструмент, который я познал, что вершит настоящую алхимию — это человеческое тело, Джим. Его можно заставить греметь и бесноваться в самых мрачных, болезненных интонациях или наоборот — нежно журчать воркованием влюблённых горлиц. Я знаю, как ударить и где погладить, прекрасно владея этим ремеслом. Я могу познакомить тебя со всеми оттенками боли, а могу заставить пищать от удовольствия, как последнюю течную суку. Перебором позвоночных клавиш затронуть струны души, тугим натяжением связок и мышц расстроить твою психику. — Ол инклюзив, — промычал под ладонью Джим, чувствуя как боль алогично трансформируется в удовольствие. — А самое смешное то, — это уже были синхронные волны и блуждающая из тела в тело пульсация, взаимные вздрагивания и замирания, плавное и плотное скольжение, — что тебе понравится от начала и до конца, и ты попросишь ещё. Ты вернёшься ко мне, чтобы я снова сыграл для тебя. От недостатка кислорода Джима повело, а мозг стал выдавать яркие вспышки, огненными струями переплетающиеся и уходящие к месту соединения их тел. Джон всё чутко уловил, догнав его в два толчка, отпустил лицо и обхватил ладонью его член. А дальше была невесомость и открытый космос, на который они смотрели, взявшись за руки и уподобившись богам. Потом профессор развязал обмякшего мужчину, вытер и даже помог одеться, на что тот со страдальческой физиономией смог только выдать что-то вроде: — Если это видео… ты труп… чай… — Не волнуйся, видео останется в моей домашней коллекции, если ты обещаешь не творить глупостей. Я принесу чай. Когда Джон вернулся в кабинет с подносом, Мориарти уже испарился, а на его месте возник самый нерадивый ученик во всей школе. Но парнишке вовсе не угрожал разнос — уж очень его преподаватель был сегодня умиротворён. И даже чуточку счастлив.***
Выходные пролетели мгновенно. А вот следующая неделя текла бесцветно и тягуче, наконец-то подарив долгожданную пятницу и самый поздний урок в компании Эммы Мориарти. Они усердно репетировали вожделенных маленькой мисс «Цыган», спорили над каждой некстати выпяченной нотой, слишком резко нажатой педалью. В итоге профессор поставил девочке окончательный «диагноз» — она талантливо аранжирует известные мелодии, привнося в них что-то своё, новое звучание, но не исполняет настроение и атмосферу, задуманные автором. И Джон сдался, решив рискнуть. Но это была первая и последняя вольность, на которую он был готов пойти. Под конец урока они по обыкновению болтали о том о сём, периодически переходя на личные темы. — Папа выгнал эту мисс Сосиску, — Эмма складывала свои нотные тетради в маленький портфель, а после — папки Джона в его портфель. — Ты имеешь в виду мисс Софьянку, болгарскую модель человека? — хмыкнул Джон, протягивая выжидательно усевшейся Эмме яблоко. — Давно пора было очистить дом от кровопийц, а твоего папу в угол поставить. — Мистер Уотсон, почему вы не хотите дружить с папой? Вы ему нравитесь, он всегда ходит принимать душ с вашей фотографией и подписался на ваш Инстаграм. — У меня нет Инстаграма! — Профессор начал закипать, поэтому маленькая Мориарти стала жевать быстрее, не переставая болтать ногами. — Есть-есть — ребята из музыкальной школы сделали. Все тайные неудачные фотки ваши там и видео с телефонов, как вы орёте на мойщика стёкол и бьётесь о стену головой после провала школы на Фестивале «Орфей» в том году... — Вот же безалаберное стадо, — пробормотал Джон, сглаживая полы черного велюрового пиджака и поправляя на бок чёлку. — Если ты закончила — сбегай в туалет и собирайся. Через десять минут придёт твой водитель, поторопись. Но водитель не пришёл ни через десять минут, ни через тридцать. Джон вновь и вновь раздражённо набирал домашний и личный номера Мориарти, натыкаясь на электронный женский голос и пищание автоответчика. Он записал несколько гневных сообщений на магнитную ленту, в том числе с угрозами отвезти ребёнка в полицейский участок, но никакой реакции не последовало. Завязав атласные ленточки на шляпке Эммы и подхватив портфели, Джон стремительно покинул кабинет, благо ключ не подвёл, не дав профессору повода разразиться порцией брани. Он предусмотрительно вызвал такси, не располагая в своём аккуратном холостяцком Остин-Хили детским креслом, и они ещё пятнадцать минут проторчали у школьных ворот под зонтом, занесённые шквальным снегом с дождём, пока такси простаивало в пробках. Девочку пришлось взять на руки, после чего она благополучно и уснула. Джон с раздражением захлопнул дверь, не забыв прикрикнуть на нерасторопного таксиста, высадившего их аккурат в центре слякотной лужи. На проходной охрана без вопросов пропустила его — очевидно, что Мориарти провернул всё это нарочно, чтобы до него добраться. Но Джон не был настроен вести беседы, а только собирался передать ребёнка родителю, дав ему пару ёмких определений на прощание. Входную дверь им отпер сам Джим. Он был явно только что из душа: с мокрыми завитками торчащих во все стороны волос, босиком, в раскрытом до пупка халате. — Это что, какая-то неудачная шутка? — вместо приветствия бросил Джон, заходя без приглашения. — А тебе идёт быть папочкой, — мурлыкнул Джим, не сводя с него глаз. — Наверняка забавлялся с очередной однодневкой, пока ребёнок не пойми где, не пойми с кем! — Джон протопал наверх, безошибочно найдя детскую по разноцветным буквам имени на двери. Спустившись вниз, он с усилием стянул влажные перчатки и с размаха дважды хлестнул ими Джима по лицу, потом ещё пару раз добавил, пока глаза того не засверкали искрами злости и обожания. Джим перехватил его запястья, притянув к себе. — А что мне, по-твоему, надо было сделать, чтобы мы увиделись? Терроризировать тебя на работе? Почему ты не отвечаешь на звонки, не открываешь мне дверь, Джонни? — Мориарти вцепился в его лицо, большими пальцами массируя скулы, оттягивая уголки рта, касаясь век и ресниц. — Что ты сделал со мной? Я же себе места не нахожу! Знаешь, чем я вчера вечером занимался, а? Стоял под твоими окнами и дрочил! Этого ты добивался?! Как же я ненавижу тебя, ненавижу Шумана и чёртовы зелёные яблоки! Джон немного смутился и отпрянул. Он не был готов, что ему вот так прямо, с порога, будут кидаться на шею с интимными признаниями. — Я человек искусства, а потому крайне сентиментален. Так что попридержите коней, Мориарти. Вы ещё не догнали эриманфского вепря и не вычистили Авгиевы конюшни, чтобы я захотел тратить на вас своё драгоценное время. — Ты можешь нормально со мной разговаривать, по-человечески?! Руки Джима были тверды, а глаза — умоляющими. Джон с минуту внимательно рассматривал Джима, явно над чем-то раздумывая. — Да. — Что «да»? — Да, мы можем повторить. — Вот так просто, после недели пряток? И ты уступишь мне сегодня дирижёрский пульт? — вкрай обнаглел дрожащий от возбуждения и холода его пальто Джим. Джон неопределённо кивнул, выпутываясь из одежды и рассматривая окружающую обстановку. Уже довольный собой и ликующий в душе Джим только сейчас понял, что давно настал поздний вечер. Джон промок, продрог и наверняка голоден. Как бы ни хотелось навалиться на него прямо с порога, постепенно перемещаясь к камину в гостиной, а под утро, может, и добраться до спальни, он не мог из привычно радушного хозяина превратиться в потребительскую скотину. Основным испытанием стало снова не дотронуться и не поцеловать Джона, потому что тогда бы ему точно не остановиться. Даже злая старуха из сказок, что его любовницы читали Эмме на ночь, добрых молодцев кормила и в баню водила, прежде чем сожрать... Поэтому Джим развернулся и позвал профессора следовать за ним. Тот удивленно уставился на его удаляющуюся спину и тоже стал подниматься по лестнице наверх. Джим оставил Джона в своей спальне, удалившись, чтобы переодеть и уложить как следует Эмму. Он быстро вернулся с лёгким ужином, вином и тем, о чём тихо шепнул ему на ушко Джон. Профессор нашёлся под горячим душем, откуда Джим попытался его выманить и куда был сам быстренько затащен. Джон сгрёб довольного мужчину в охапку, хаотично и рвано целуя, сминая и кусая упругие мышцы, вылизывая и потираясь носом в ложбинки и впадинки. Потом извлёк из его валяющегося на полу промокшего халата пакетик с белым порошком и дал Джиму облизать припудренные пальцы, после втерев немного им обоим в дёсны. Порошок он добавил и в лубрикант. Джим и не знал, что его тело способно так сгибаться и скручиваться. Его ноги подлетали к потолку, задница билась и плющилась о стеклянную перегородку, грудь сдавливали непривычно крепкие руки. Джон порезал его в нескольких местах и особенно глубоко — под лопаткой, долго и с наслаждением водя кончиком языка внутри раны, отделяя её кромку. И это просто не могло не нравиться, особенно когда внутри тебя умелые пальцы сгибаются в зовущем жесте, создавая новую совершенную мелодию плотской любви. Его стоны вовремя уступали место крику, который точно брал самые высокие ноты; скулёж мелодично стихал и драматично обрывался частым хрипом. У Джима был воистину потрясающий голос. Когда всё закончилось, Джон заставил Джима поесть, а сам засобирался домой. — Останься. Одеяло призывно откинулось в сторону. — Я всегда ночую дома, извини. — Сделай сегодня исключение. Я не могу сейчас быть один. Джон не смог здесь и сейчас найти вескую причину для своего поспешного ухода, поэтому решил остаться. Он всю ночь скатывался на край, избегая объятий — но от Джима разве спрячешься? Утро он встретил опутанный чужими руками и ногами, чувствуя при этом щекой биение жилки на тёплой шее. Пока профессор приводил себя в порядок, неспешно перемещаясь по комнате, Мориарти лениво потягивался и перекатывался по кровати в коконе из простыни. — Джонни, у меня свадьба в субботу... — Мне неинтересно твоё расписание на неделю. — Давать отмашку уже слишком поздно... — Не забудь, что в понедельник у Эмми генеральная репетиция. — Не мог бы ты... — В пятницу ночь музеев, так что нет, не приду. — Прийти с Гарри в костёл святого Варфоломея к двенадцати... — Я же сказал, не получится, к тому же я обещал миссис Глот расчистить дорожки. — И захватить паспорт. Джон расплылся в злой улыбке, в которой явно читалось отвращение. — О, нет, нет, нет, Джим. — Он качал головой и вытягивал слова, точно говорил с умственно отсталым. — Не думай, что если я проявил к тебе минутную слабость, то теперь буду отвечать за тебя. Большей глупости в жизни не слышал. — Я не знаю, как мне теперь засыпать без тебя... — Чёрт, да перестань уже разговаривать со мной так! Это ваша семейная черта — забираться на шею по ступенькам трогательных признаний?! — Когда мы трахаемся, я вспоминаю свои прошлые жизни... Джон сложил руки замком за спиной и начал мерить шагами комнату. — Мы слишком разные, Джим. Мне не о чем с тобой поговорить, а свести общение до одной постели мне неинтересно. Ты не интересуешься ничем, кроме своей нефти и юбок. Я не собираюсь заниматься твоим ребёнком, пока ты «собеседуешь» очередную секретаршу после корпоратива. И пойми, мы даже не встречаемся, я просто наказал тебя, а во второй раз пожалел. Не буду отрицать, что мне понравилось, нет. — Какая же ты скотина. — Ты оскорбил мою сестру и даже не соизволил извиниться. — Как же я тебя ненавижу. — Добро пожаловать в клуб! — Пошёл вон отсюда! — Так вот, у меня свободен вечер в следующий четверг, поэтому можешь исправить свою оплошность. Гарри нравятся герберы. — Ты что, меня на ужин приглашаешь? Нос Джима показался из-под простыни. — В семь и ни минутой позже. Адрес ты знаешь. — Я заслужил хотя бы поцелуй? К носу присоединился чёрный глаз и вопросительная бровь. Джон закатил глаза и подошёл к постели, сорвав с Джима простыню и рухнув в его распростёртые объятья. Через двадцать минут, когда Джон поспешно ушёл, довольный и разомлевший Джим выудил из-под кровати планшет. — О'кей, Гугл: «Почистить Авгиевы конюшни».***
Вечером выжатый как лимон Джон наконец добрался до дома, по обыкновению замешкавшись на пороге с ключами. Боковым зрением он увидел движение в его сторону — миссис Глот поспешно пересекала изгородь из колючего боярышника, царапая и без того видавший виды фартук. — Да, миссис Глот, я помню про дорожки! Не торопитесь вы так. Приду завтра в восемь утра! Буду рад вашим фирменным блинам. Но старушка упорно продралась через кусты, что-то осторожно таща в руках. — Джонни, мальчик мой, к тебе приходил курьер, но Гарри не было дома, так что он оставил цветы у меня. Вот, держи. — Старушка осторожно протянула ему две коробки: одну будто от широкополой шляпы и вторую, поменьше, в форме цилиндра. — Такой учтивый мальчик, зачем-то попросил у меня шпильку для волос: наверное, бейджик оторвался... Джон остолбенел, механически приняв коробки и кивнув. Дверь с расковырянным замком поддалась с восьмой попытки. — Я дома! Джим нигде не рылся — профессора встретил привычный, почти музейный порядок. Джон не спеша разделся и поднялся в свою комнату, трижды прочтя записку, что обнаружил в одной из коробок, и зажимая бумажным платком рвущиеся из горла спазмы рыданий. «Сегодня я приходил извиниться перед Гарри и даже не забыл про цветы. До четверга, Джонни». Гарри привычно лежала на своей половине кровати, подтянув колени к груди и укрывшись одеялом с головой. — Привет, птичка! Всё в порядке? Гарри упрямо молчала, как обычно легко насупившись на его очередную оплошность. — Поверь, ничего серьёзного, сестрёнка. Он нам не помешает. Он же не наговорил тебе грубостей? Раздетый до одной рубашки Джон медленно приблизился и лёг на свою половину, закинув одну руку и ногу на сжатый почти до округлости холмик. — Знаешь, он не пойдёт в полицию, иначе меня бы повязали ещё на открытом уроке по Генделю. Дай ему шанс, ну пожалуйста, птичка. Он стянул тонкое вязаное одеяло, обнажив высохшее до ржавого цвета тело мумии, сухой рукой прикрывающей пробитую голову, больше похожую на сгнивший обломок тыквы. Белое кружевное платье — ещё выпускное, любимое Джона. — Поверь, я закрою ему рот, если он позволит себе лишнее в четверг. Я смазал отцовский дробовик ещё на той неделе — хватит и Джиму, и миссис Глот. Если он поведёт себя правильно, а я верю в это, мы вылечим тебя, всё будет хорошо. У него есть деньги и связи, он тебе поможет. А если нет — наша семья пополнится ещё на двух членов. Придётся отцу, Билли-Джилли и Робу потесниться в подвал, а мы с Джимом займем их комнату. Поверь, миссис Глот тебя совсем не стеснит, она болтлива, но добродушна. Присмотрит за тобой, пока меня нет. Джон погладил мумию по волосам, от чего меж пальцев собрался пучок волос. Тяжело встал и босиком прошлёпал в гостиную, скатывая волосы в шарик и бросая в старую пепельницу сестры. Он вернулся с коробкой бело-розовых гербер и поставил её у кровати Гарри, осторожно отодвинув тумбочку с приклеенными коробками и баночками медикаментов — всё должно оставаться на своих местах. — Шанс, всего один шанс, — шептал Джон, трогая губами клейкие росинки на мягких иглах, что покрывали маленькие пушистые плашки диковинного растения. — Drósera ánglica*. Ты же видишь, как он чувствует меня? С ним точно всё будет по-другому.