Роза

      Шерлок любил Джона уже очень давно. И это давно казалось вечностью, меленькими шажками идущей по дороге заросшей травой и мхом, спотыкаясь, но продолжая тянуться, не желая падать и заканчиваться. Джон любил Шерлока в ответ. Это немного успокаивало Шерлока, но просто любить не хватало. Хотелось оказаться истинной парой. Хотелось, чтобы все видели доказательство их взаимной любви, чтобы все и, главное, сам Шерлок, был уверен, что это навсегда и Джон не уйдет. Не оставит его одного, как сделал Виктор, как сделали бы многие на месте Ватсона. А пока этого Доказательства у него, Шерлока, не было, оставалось лишь надеяться на то, что он не надоест Джону, что Джон не разлюбит, что дождется. *** Мир. Тот мир, в котором люди не знают - истинная ли они пара до тех пор, пока от поцелуя одного из них, на теле другого не вырастет Цветок. Не важно какой, не важно, какого цвета и где, и когда, и у кого из Пары. Просто в один момент через кожу пробивается росток, острым листиком упираясь в губы, заставляя отстраниться, змейкой выползает на свет или темноту, распускает лепестки или листочки и люди понимают, что нашли друг друга. Шерлок почему-то всегда знал, что именно от поцелуя Джона на его теле вырастет Цветок. Еще он знал, что это будет Алая Роза. Он не понимал, откуда знает это, и знают ли это другие, еще не связанные, но почему-то всегда был точно в этом уверен. Но из-за не подтвержденной догадки сердце неприятно крутилось и ерзало на месте, заставляя все под ребрами зудеться. А ведь не почешешь. Он постоянно старался коснуться Джона, лечь рядом с ним так, чтобы он точно захотел его поцеловать, оказаться рядом в нужный момент, просто попросить, потому что хочется. Скорее всего, Джону это не очень нравилось, но он никогда не говорил об этом в слух, поэтому Шерлок повторял «обряды» день за днем. *** Солнце краснеет, плачет звездами и медленно скатывается за горизонт, скрываясь за каменными джунглями, на его место приходит месяц. Месяц разодет в серебро и хрусталь, он плавно движется по небу, переступая через своих дочерей, что сияют шлейфом, тащатся за ним, в надежде, что их заметят, похвалят и следующей ночью вновь выпустят на небо. Дома: потрепанные и выглаженные, пожилые и новорожденные, в грязи и в золоте, расписанные хулиганистыми подростками и нетронутые, сверкающие белизной – все они сейчас утопают в ночной темноте, засыпают, закрывая свои глаза-окна, тихо рассказывая друг другу сказки на ночь шуршанием ветра, разговорами прохожих и урчанием машин. Среди всего этого пьяно поет рыжий кот, пока черный спит на бездомной собаке, свернувшись клубком. Собака тоже спит. Из длинных окон на чернеющий асфальт падают рыжие, почти неразличимые, полосы света. У них рваные и округлые края из-за свисающих штор, они не пропускают проходящих людей, они молчат, предпочитая городскому шипению – спокойствие и тишину. В глубине, за полосами света, за рваными-округлыми шторами, в карамельном полумраке гостиной с потрескивающим, пахнущим хвоей камином, с едва слышной песней из приемника, с разноцветными подушками и пыльными книгами, с приятно греющим колени ноутбуком, сидит Джон. Его глаза сонно бегают по строчкам какой-то книги, напрасно пытаясь уловить смысл в словах. В правой руке он держит кружку с остывающим слишком сладким чаем, свитер колет шею и он подергивает плечами в желании избавиться от неприятного ощущения. Шерлок сидит за столом на кухне, рассеянно уставившись в микроскоп, делая какие-то записи на обрывках листочков и газет, на которых, кажется, места уже и нет, но тонкий стержень умудряется вставить слово в самый уголок. Лишь бы не пришлось вставать и искать новый. Даже сейчас все мысли Шерлока заполнены Розой. Он не может перестать думать о ней, думать о том, как удивится (удивился бы) Джон, когда увидит (увидел бы) как на его щеке, или шее, или плече, или запястье распускается алый бутон, тут же начиная источать сладкий, пьянящий аромат. Шерлок замирает и чиркает по обрывку, с силой давя на ручку – он и не заметил, когда из обычных каракулей успела родиться черная, поблескивающая сгустками чернил, роза. Она была прекрасна (так сказали бы многие, но только не Шерлок), хоть и нарисована на клочке старой газеты. Красивые иссиня-черные чернильные лепестки с резными, рваными краями, худой крючковатый стебель с едва заметными острыми шипами, пробивающимися сквозь него. Самые, казалось бы, несоединимые качества — великолепие и элегантность красоты и горбатая, подобная пеплу и углю, беспощадная злость, — эти черты вместе создавали неповторимый облик Цветка. Ведь именно такой Шерлок всегда представлял Ее, воображая какие чувства он будет испытывать в этот самый момент. Возможно, что это будет невыносимая боль, от которой слезы сами собой прыснут из глаз, искаженным градом и солеными реками растекаясь по впалым белоснежными щекам. А, быть может, эту боль будут заслонять собой более сильные ощущения и эмоции. Но какие? К сожалению, этого ему знать - не дано. Позабытая кружка с давно остывшим на дне чаем одиноко стояла в окружении кучи смятых листов бумаги чуть поодаль от микроскопа и пробирок с какими-то препаратами, которые Холмс время от времени подхватывал длинными пальцами, чтобы вставить в прибор для дальнейшего изучения. Содержимое в них переливалось грязно-желтым и противно-фиолетовым и, кажется, шипело, попадая под белый свет микроскопа. — Шерлок, — прозвучал рядом такой родной и любимый голос. Джон. Он стоял напротив, обхватив ладонями небольшую чашку, и изучал взглядом привычный хаос на кухонном столе, с которым он, казалось бы, давно смирился. — Уже поздно, ты не устал? Слабый холодный свет лампы покрыл собой его лицо и зачесанные назад серебристые пряди волос, будто тюль, спадая белесыми складками, когда он нагнулся над столом, чтобы забрать грязную посуду. Шерлок не шелохнулся и не издал ни звука, продолжая упрямо пялиться в увеличивающие стеклышки и предаваться «любимым» мыслям о Розе. Руки почему-то дрогнули, и он едва не уронил чашку Петри с шипящей буроватой жижей. Жижа шикнула на него, но вываливаться за края не стала. Джон собрал со стола пару кружек из-под кофе, тарелку с крошками, пахнущими как имбирное печенье, и невесомо коснулся губами макушки любимого, подходя к раковине. Шерлок вздрогнул, и ему на миг показалось, что вот Оно. Что вот сейчас он услышит визг разбивающейся о пол посуды, удивленный вдох Джона и сможет, наконец-то, удовлетворенно вздохнуть. Но Шерлок услышал ничего. Вернее, он услышал тихое шипение воды и позвякивание ложек за спиной. И почему-то пальцы опять задрожали, и по спине пробежал неприятный холодок, и зачем-то помутнело в глазах от скапливающихся в них слез. Захотелось остаться одному. И чтобы никто не слышал. И голова начала ныть, и руки не переставали дрожать, и слезы зачем-то побежали по щекам. Шерлок про себя отметил, что за спиной стало, как-то слишком тихо. Наверное, это Джон заметил его и сейчас начнет утешать и расспрашивать, «что же такое произошло?» Но как? Как объяснить, что ты изо дня в день живешь надеждой, мечтаешь о том, чтобы Это случилось? Шерлок не знал. - Ш-Шерлок… - Холмс вздрогнул и резко выпрямился. Голос был тихий, в нем слышалась улыбка. - Шерлок. Шерлок обернулся и оказался в крепких объятиях Джона, к его шее прижались чьи-то губы, невесомыми поцелуями двигаясь к уху, шептали: - Наконец-то.. Самый лучший… Я так ждал... Мой шикарный мальчик.. И Шерлок понял, что ему не показалось. *** В копне черных мягких, будто шелк, кудрей, алым пятном цвела Роза. Их собственная Роза. У нее были огромные бархатные лепестки цвета молодой крови, и пахла она, как тысячи роз. Она никогда не вяла и не тускнела. Лишь закутывалась на ночь в свою огромную красную мантию, а на утро вновь расцветала.