Поезд Харона

Из командировки я решил возвращаться поездом. В нетопленом здании вокзала было холодно. Купив билет, я первым делом вышел на перрон покурить. Но на ледяном осеннем ветру сигарета постоянно гасла и я, не докурив, побрел в темноте обратно на вокзал, оскальзываясь на наледи, намерзшей с вечера. Буфет открылся. Я купил чашку горячего кофе, которую тут же, обжигаясь, с удовольствием выхлебал. Затем выбрал уединенное место на скамье, подальше от входных дверей, напротив светящегося табло с расписанием поездов. Сумку с вещами поставил на колени, голову положил на сумку и приготовился ждать прибытие моего поезда с максимальным комфортом. Пригревшись, я не заметил, как уснул. Разбудил меня ледяной поток воздуха. Я открыл глаза и начал с неудовольствием наблюдать, как в открытую дверь заходят люди, с каждым хлопаньем запуская внутрь холодные струи, от которых я дрожал с каждым разом все больше и больше. Последней в зале появилась девушка. Первое, что бросилось в глаза, это ее шейный платок светофорно-красного цвета. Глаза у девушки тревожно бегали по всему залу, словно она кого-то искала. Пока она шла, я осматривал ее, отмечая, теплую приталенную куртку на стройном теле, обтягивающие джинсы и… Я даже не успел толком рассмотреть ее обувь, потому что увидел нечто такое, отчего волосы зашевелились у меня на голове. Девушка не шла, она плыла по залу, перебирая ногами в воздухе в десяти сантиметрах от пола. Оцепенев, я следил за нею, пока она не добралась до табло с расписанием. А под расписанием, под которым только что бегал чей-то ребенок, шевелилась огромная гора темной живой массы, источающая странный серебристый свет. Девушка остановилась возле этой прозрачной, как черная вуаль тьмы и обернулась. Наши взгляды встретились, и я чуть не закричал от боли, окатившей меня с ног до головы. В это время объявили посадку на мой поезд. Я вскочил, обернулся на табло, ну, конечно, там никого не было. Все, что я видел, было плодом моего воображения. Посмеиваясь над самим собой, я поспешил на перрон, с хрустом ломая наросший ледок под ногами. Заняв купе, я первым делом сбросил с плеча сумку, включил свет и сел возле окна, дожидаясь, когда остальные пассажиры займут свои места. Поезд тронулся, но ко мне в купе никто не приходил. Для меня это стало лишним поводом быть в хорошем расположении духа. Никто не будет приставать с расспросами, жевать под ухом и успокаивать расшалившихся детей. В темном окне мелькали белеющие столбы линии передач, и я с нетерпением ждал, когда придет проводник с бельем и наконец-то можно будет лечь и выспаться за те две недели, что я недосыпал. Дверь открылась, но вместо проводника в купе зашла молодая женщина. Она кивнула мне и села на нижнюю полку напротив меня. Она не шевелилась, взгляд ее был опущен на скатерть столика, и мне показалось, что она голодна. Какое-то время мы ехали молча. Я незаметно рассматривал ее. Она так же сидела понурившись. Не выдержав, я заговорил: — Сейчас придет проводник, и я закажу для нас чай. Девушка подняла на меня глаза, и мне показалось, что где-то я видел ее. — Нам уже не нужен чай, — тихо произнесла она загадочную фразу. Я сконфуженно умолк и с досадой отвернулся к окну, с удивлением обнаружив, что мы стоим. — Поезд остановился, — я растерянно повернулся к своей соседке, а та, заглянув в окно, встала, достала из кармана ярко-красный платок и накинула его себе на шею. И тут я ее узнал. Онемев, я смотрел, как ее тонкие пальцы, скользя по шелку, завязывают узел, и не мог заставить себя произнести хоть слово. — Идем, — она протянула мне руку, и я безропотно подчинился, взяв ее узкую ладонь в свою. Мы вышли в коридор, прошли к ступеням, и я выглянул наружу. Вдоль перрона стояли пассажиры остановившегося поезда, и, казалось, все ждали только нас. Потому что, как только я спрыгнул вниз и помог спуститься моей спутнице, колонна людей тронулась в путь. Куда? Не знаю. Мы шли, объединенные в группы по четыре человека. Некоторых было пять, даже шесть человек, если в группе были малолетние дети. Я шел вместе со своей соседкой и пожилой супружеской парой. Никто не забегал вперед и никто не отставал. Никто не кричал, не плакал и не разговаривал. Мы прошли заснеженное поле, и никто из нас не замерз. Мы прошли цветущую долину, и никто не сорвал ни одного цветка. Мы прошли болото, по горло увязая в зловонной топи, но никто из нас не захлебнулся. Во время пути мы ни разу не остановились, чтобы отдохнуть и перекусить. Мы молча брели, с трудом передвигая, словно налитые свинцом ноги и, чувствуя нестерпимую боль, разрывающую грудь непонятной тоской. Лица у всех были одинаково бесстрастны. Иногда из групп пропадали люди. Просто исчезали. Но никто не обращал на это внимание, продолжая свой бесконечный путь в никуда. Даже я, когда обнаружил, что в моей группе муж пожилой женщины исчез, отметил это с равнодушием и с упорством механической марионетки без устали шел со всеми. Не знаю, сколько прошло времени, когда впереди замаячили огни. Мы подошли ближе, и я узнал вокзал, в котором так замерз, ожидая свой поезд. Мои спутники заходили в здание и разбредались по залу ожидания. Когда дверь пропустила меня, я вдруг с удивлением обнаружил, что гири с моих ног словно свалились, так мне стало вдруг необыкновенно легко. Я посмотрел вниз и с ужасом увидел, что мои ноги, не касаясь пола, плавно скользят в воздухе. — Боже! — закричал я. Но никто меня не услышал. И вдруг я обнаружил, что потерял свою группу. Почему-то меня это напугало до смерти. В панике я заметался по залу ожидания. Я старался обходить людей, но, так как их было много, я проходил через них с той же легкостью, как горячий нож входит в масло. И тут я очутился возле табло с расписанием, с огромной чернокожей женщиной под ним. От ее массивного тела исходил холодный серебристый свет. Толстые вывернутые губы на ее жирном лице улыбались. Один налитый кровью глаз вылез из орбиты и горел, как адский огонь. Он освещал зал и вращался, наблюдая за каждым человеком. Второй глаз зиял черной пустотой. Именно этим глазом она смотрела на меня, вызывая во мне отвращение и какой-то животный страх. Рядом с этим порождением преисподней стояла моя соседка по купе и нервно закручивала на палец кончик красного платка. — Он твой, — обратилась она к африканке. — Отпусти меня. Темнокожее чудовище положило мне на голову свою огромную руку и неожиданно участливо проговорило: — Бедная душа, сколько ты уже бродишь здесь? Год, месяц, неделю? — Несколько минут, — хриплым шепотом ответил я и, цепенея от страха, еле слышно проговорил: — Я умер? — Еще нет, — усмехнулось страшное существо. — Сейчас ты между жизнью и смертью. А ты ступай, — обратилась она к девушке. — Я тебя отпускаю. В то же мгновение в зале послышались крики: — Она жива! Скорее, доктор, она жива! Я обернулся и только тут обнаружил, что зал ожидания превращен в самостихийный госпиталь. На полу, на лавках лежали и сидели люди, окровавленные, покалеченные, перебинтованные. Часть зала была отведена для трупов. Там, среди неподвижных тел, сидела и кашляла девушка с красным платком на шее. Туда бегом бросились два медика «скорой», ощупали ее и помогли ей добраться до скамьи. Один остался хлопотать возле нее, другой поспешил на помощь вновь прибывшим. — Теперь ты понял, в чем дело? — услышал я голос страшилища и повернулся к ней. — Кто ты? — спросил я. — Я Смотритель этого вокзала, — посверкивая белоснежными зубами, ответила негритянка. — Некоторые называют меня Хароном. Зови как угодно. А теперь выслушай меня внимательно, от этого зависит твоя судьба. Твой поезд потерпел крушение. Ты сейчас лежишь в коме, вон в том углу, — она мотнула головой в сторону мертвецов и продолжала: — У тебя в запасе три часа. Чтобы спасти себя ты должен взамен найти другую потерянную душу. Ищи. Времени мало. И помни, если до четырех утра ты не приведешь мне кого-нибудь, ты умрешь. — Но где я найду… — начал я и не договорил, потому что услышал пронзительный женский вопль: — Где мой сын? Я обернулся. Девушка с красным платком на шее, сидя на скамейке, раскачивалась из стороны в стороны и страшно кричала: — Где мой мальчик?! Врач суетился возле нее, пытаясь, заставить ее выпить лекарство, но она отталкивала его руку со стаканчиком и продолжала кричать. Странно, неужели я один видел, что возле нее, обнимая ее за талию, весь, дрожа от страха, плачет маленький мальчик лет пяти. — Мамочка! Мамочка! Я здесь! — навзрыд плакал он. — Ты меня не видишь? Я здесь, мамочка! Но мать его не видела, призывая сына. Господи… Ужас окатил меня ледяной волной. Значит, этот малыш тоже в коме… Я не размышлял ни минуты. Ринувшись к ребенку, я схватил его на руки и во весь дух понесся к Харону. — Ты быстро нашел себе замену, — хмыкнула Смотритель и, положив свою чудовищную лапищу на голову мальчика, смягчая низкое контральто, сердечно поинтересовалась: — Бедная душа, как долго ты здесь бродишь? — Хочу к маме, — глотая слезы, прошептал малыш. — Не бойся, скоро все закончится, — успокаивающе произнесла негритянка и повернулась ко мне, чтобы отпустить меня. — Нет, ты не поняла, — покачал я головой. — Я привел тебе душу, чтобы ты отпустила ее. Отпусти его. — Ты уверен? — Харон вперила в меня черный провал глаза, затем наклонилась к мальчику и отчетливо произнесла: — Я отпускаю тебя. Мальчик исчез. Я повернулся и увидел его в объятиях матери. — Сыночек, — ворковала моя знакомая, давясь счастливыми слезами, — Сынок! Ты жив… Ты со мной, мое солнышко… Я думала, что потеряла тебя… Я смотрел на них и улыбался, но, услышав позади себя шепот: «Торопись!», очнулся и торопливо заскользил по залу, выискивая потерянные души. К моему огорчению я никого не нашел и решил поискать на перроне. Но лишь только я оказался за дверью, чутье подсказало мне, где их искать. Я взлетел вверх и опустился в самом эпицентре аварии. Картина разрухи была страшная. Покореженные, обгоревшие вагоны состава лежали на земле, засыпанные снегом. Тут и там из-под сугробов виднелись окровавленные останки людей. Я пробрался в один из вагонов и увидел в самом углу на нижней полке девочку лет пятнадцати. Она была пухленькой, темноволосой и смертельно напуганной. — Не бойся меня, — я протянул ей руку, чтобы помочь выбраться из вагона. — Идем. Девочка послушно последовала за мной и только когда мы выбрались наружу, жалобно произнесла: — Я видела, как мой папа садился в призрачный поезд. Я так сжал ее руку, что, если бы она была не призраком, она бы точно закричала от боли. — Я постараюсь его найти, — пообещал я, хотя знал: спасти ее отца — надежды нет. В считаные секунды мы оказались в здании вокзала возле Харона. — Ты хочешь ее отпустить? — так, для проформы поинтересовалась она у меня и повернулась к моей спутнице. Ошалелыми от страха глазами девочка смотрела на нас и, кажется, готова была заплакать. — Я отпускаю тебя, бедная душа, — длань Смотрителя тяжело опустилась на ее голову, и я быстро повернулся, чтобы увидеть ее в зале живой. Медики поспешили к ней на помощь. Я не стал терять драгоценное время и вновь пустился на поиски потерянных душ. Три часа, отведенные мне для спасения, пролетели незаметно. К назначенному сроку я спас семерых детей. Я обыскал весь состав, место крушения, перрон и зал ожидания. Кажется, больше во мне никто не нуждался, и я вернулся к Харону. — Осталось пять минут, — сказала она мне. — Только одна душа и ты спасен. Ищи! И я вновь отправился к месту аварии. — Где ты, бедная душа? — шептал я, повторно обыскивая единственный вагон, стоявший на рельсах. Я медленно пробирался между черных остовов купе, прислушиваясь к каждому шороху. И вдруг я услышал слабый писк. В одном из купе писк слышался громче. Я кое-как справился с заклинившей дверью и, ведомый усиливающимися звуками, открыл нижнюю полку. Под полкой, в отделении для вещей, на развернутом одеяльце лежала новорожденная девочка. Она плакала, но была так слаба, что вместо здорового крика из ее открытого рта раздавался писк. Мне некогда было размышлять о том, кто мог засунуть ее в багажное отделение. Я неловко завернул малышку в одеяло и спешно покинул вагон, прижимая к себе свою драгоценную добычу. — Она последняя, — я протянул Харону новорожденную, но негритянка, отстранив ее, недовольным тоном заявила: — Зачем тебе спасать эту девочку? Ее мать сгорела в вагоне, а отец, еще до ее рождения умер от передозировки наркотиков. Этот ребенок никому не нужен. — Ее удочерят, — с убеждением возразил я. — Отпусти ее. — Ее время вышло! — отрезала она. Затем, помолчав, язвительно добавила: — И твое тоже. Но… Она осеклась и пристально всмотрелась в мое лицо. Ее страшные глаза, казалось, сверлили мне мозг. Я начал задыхаться от боли в груди. Именно так, от предчувствия неминуемого краха, щемило мне сердце всю долгую дорогу от поезда к вокзалу. Наконец, она отвела от меня горящий глаз и, негромко пояснила: — Ты еще можешь спасти ее, если… если займешь мое место. — Твое место? — с ужасом переспросил я и невольно отступил от нее. — Цена непомерно велика, — голос Смотрителя заставлял трепетать мою душу. — Цена ее спасения — вечность. Если ты готов вечно скитаться по перрону, бродить по залу ожидания, а в дни беды стоять здесь под табло на посту, чтобы принимать потерянные души, девочка останется жить, а я, наконец-то, обрету покой. Она замолчала, но через секунду глухо уронила: — Подумай. Малышка забеспокоилась в моих руках, и я крепко прижал ее к себе, чувствуя, как ее слабенькое тельце начинает терять тепло. Еще минута и она остынет. Навсегда. — Я согласен! — выпалил я и в тот же миг мои руки опустели, а здоровый оглушительно-громкий плач грудного ребенка перекрыл шумный гул зала. — Девочка жива! Она жива! Чья она? Есть кто из родителей? — закричал один из медиков, высоко на руках поднимая новорожденную. Я слышал эти радостные возгласы и чувствовал, как кровь в моих жилах резко замедлила движение, сердце натужно отбило два слабых затухающих удара. Еще секунда и последний вздох слетел с моих одеревеневших губ. Я посмотрел на свои руки. Они стали прозрачными и светились серебристым светом, как у призраков. — Пора прощаться, — прогудела Харон. — Подожди, — остановил я ее, жадно вглядываясь в людей, столпившихся вокруг врача с малышкой. — Они ищут ее родителей. — Ее мать погибла, я видел, — тут же нашелся очевидец. — Там такая деваха была, пробу некуда ставить. И тут, перекрыв даже плач малютки, раздался истошный крик моей знакомой с красным платком на шее: — Это моя девочка! Она моя! Моя дочь! Расталкивая людей, она протиснулась к женщине-медику, а та, отдав ей ребенка, ядовито бросила: — Вот и хорошо. Наконец-то, нашлась мамаша. Вспомнила о ребеночке! Моя знакомая судорожно прижала к себе кричащий, шевелящийся комок одеяла и со всхлипом повторила: — Это моя доченька. Ее усадили на скамью, наперебой предлагая ей свои услуги. Она сидела и плакала, одной рукой укачивая нареченную дочь, другой, обнимая сына. Слезы текли из ее глаз, капая на одеяльце малютки и на макушку старшего ребенка. Затем она подняла глаза, и на миг мне показалось, что наши взгляды встретились. — Прощай, — прошептал я ей. — Прощайте все. — Пора, — еще раз напомнила Харон. — Слышишь звон колокола? Только сейчас я понял, что все это время, что я искал потерянные души, в моей голове звучал погребальный набат, призывая души умерших. Харон прошла сквозь стену вокзала, и я последовал за ней, понимая, что теперь для меня не существует преград. Мы очутились у места катастрофы. На рельсах стоял новенький состав, источая в темноте волны серебряного света. Высоко в небе ярко горела огромная звезда. — Нам туда, — показала Смотритель на звезду и стала медленно подниматься в ближайший вагон. Остановившись на ступеньках, она повернулась и строго наказала: — Теперь ты Харон. Тебе спасать потерянные души. Навечно. Как только она произнесла эти слова, колокольный звон утих. Все были в сборе. Их было много, мужчин и женщин, молодых и пожилых. Ни одного ребенка среди них не было, я спас их всех. Лица пассажиров не были напуганными или бесстрастными, как в нашем страшном походе от поезда к вокзалу. Нет, они были спокойными. Я смотрел им в глаза и мысленно с ними прощался. Призрачный поезд тронулся, высекая слепящие серебряные брызги из-под колес. Он быстро набирал скорость и в какой-то момент вдруг сошел с рельсов и полетел в небо. Задрав голову, я смотрел на него, смаргивая непрошеные слезы. Упокой, господи, их души… Когда призрачный состав слился со звездой и все погрузилось во тьму, я вспомнил, что так и не нашел своего мертвого тела, я так и не узнал, что меня убило в этом страшном крушении. Хотя… о чем это я? Время у меня есть. Впереди у меня целая вечность.