Госпожа Неудача. Шаг в Неведомое

— В этом моя вина. Понимаешь? — Анжелина обхватывала колени судорожно, сжимая пальцы до белизны в костяшках, до хруста и онемения. Сидя подле неё и обнимая плечи, я чувствовала апатию и бессилие, безвыходность, собственную никчёмную бесполезность, что разъедала изнутри, лишая умения кого-либо по-человечески успокаивать. — Почему я не попыталась дать ему любовь, услышать его, понять? — длила монолог Анжи. — Игорь погиб, Александр, Нора… Столько людей и всё ради меня, из-за одной меня. — Она уже не плакала. Слёзы, наверное, иссякли в первые полчаса бессвязного лепетания. — Не Джонатан убивал, а я. Я! И ты пострадала тоже! Твои руки… Криста, Криста, прости меня… Руки мои действительно пострадали, но сил на исцеление пока никто в себе отыскать не смог, как и времени. Мы всё ещё находились в офисе покойного Александра, и, растирая покрасневший от долгих рыданий нос, Анжелина сидела в том самом кресле, с которым мы были недавно так крепко связаны. Словами не передать шок, облегчение и неверие, накрывшие меня одновременно с тем, как вместе собрались все члены спасательной операции. Потрёпанные, измотанные, они прилетели на помощь мне и чужому, почти незнакомому городу. Сегодня во имя нас со старушкой-Москвой приносились жертвы. Во имя нас проливалась кровь. Впрочем, к нашему величайшему облегчению, фатальной эта ночь оказалась только для четверых — Нора, Алина и Александр упокоились в ближайшей посадке без должных почестей. Быть может, их оказать и следовало, но уж слишком многое пришлось бы объяснять миру обыкновенного человечества. То, что случается «за барьером», за ним и останется, каким бы это неправильным не казалось. Сложнее было придумать что-то для Джонатана. Рыжий с проседью пёс, он тихо скулил на привязи, наскоро сооружённой из ремня, поддерживавшего недавно его человеческие штаны. Алекс пиетета к Диккенсу не испытывал, так что быстро приспособил полезный аксессуар. Права решать судьбу отца предоставили Анжелине, но она лишь воскликнула: «с глаз моих его уберите!» — и погрузилась в продолжительную истерику. Собственно, её финал я и слушала, поглаживая дрожащие плечи. Миссия моя была самой простой и одновременно с тем невероятно трудной. Я понимала, через что Анжелине пришлось пройти, оттого постаралась отмести, забыть, забаррикадировать собственную боль потери где-то в смолисто-чёрных глубинах памяти. У меня ещё будет время поплакать вволю. Сейчас Анжелина всего важнее. А иначе какая я ей сестра? Когда один за другим в окно стали влетать ребята, Анжи практически успокоилась, задремала, откинув голову, смежив веки. Так она выглядела совсем хрупкой, слабой и уязвимой. Сон её не тревожили — прикрыли щитом, сколько хватило сил, впервые позволили победно улыбнуться друг другу, вздохнуть с облегчением, поверить, почувствовать: «всё закончилось». — Сейчас Карл, Кэт и дана отправятся снимать паутину с города вместе с агентами покойного Александра. Особо ретивым мы подправили память, но было таких не много, — говорил Алекс, привалившись спиной к стене. По его землисто-серому лицу то и дело блуждала дрёма, отчего Гилберт встряхивался, невероятным усилием заставляя себя держаться. Я уже знала, каким образом ребята проникли в офис, и на Алекса смотрела совсем по-новому — он совершил то, что выходило за грань возможностей. Это, впрочем, его, кажется, подкосило. — Что делать с тобой и Анжи пока не знаю. — И воззрился на меня вопросительно. Я молчала, растерянно глядя в пол. Знает ли уже мама о смерти папы? Кто поддерживает её? Кто успокаивает? Кто помогает с похоронами? И — Господи! — она ведь наверняка потеряла со мною связь… Сейчас я ей как никогда нужна. И Анжелине тоже. Но Анжи поддержат Элис, Диана, Карл… — Я останусь в Москве, пока… Пока… — и кулаком ударила о колено, сосредотачиваясь на том, как крепко сжимаются мои пальцы и как больно ладони от впивающихся ногтей. Все в этой комнате, включая меня, устали. Хватит пока что слёз. Нужно вдохнуть, выдохнуть и закончить фразу хорошо поставленным, твёрдым голосом: — пока папу не похоронят. — И всё-таки тихо всхлипнула. А Алекс внезапно взметнул руку и звонко приложил себя ею по лбу: — Вот я дурак. Совсем замотался, тебе не сказал. Прости. — В следующий момент его тело поползло по стене. Будто в замедленном кадре, колени Алекса подгибались, а по губам тоненькой струйкой сочилась кровь. — Ал! — Я метнулась к нему раньше, чем успела что-либо обдумать, мигом ощетинилась щитами, укрыла комнату. Неужели на нас напали? Не всё закончилось? Одновременно со мной на помощь бросились Карл и Кэт, так что мы едва не столкнулись лбами. Сидя на полу в неудобной позе, Алекс улыбался: — Смешные вы. Просто голова болит. Всё сейчас пройдёт. Криста, ты останешься в Москве. — Замолчал, словно уснул, через несколько секунд головой помотал с усилием: — жив твой отец. Но иной. Посвяти его, обучи. — И опять молчание, пока Карл осторожно стирает салфеткой кровь. — Элис останется с тобой, а за Анжелас мы присмотрим. — Хватит. Разойдитесь все, — вспылила наконец Кэт. — Алекс, я отнесу тебя домой. Что ты мычишь? Не спорь со мной! — Цыкнула на нас: — разойдитесь, кому сказала! Никто не спорил. Лишь отойдя к столу, где всё ещё лежала осиротевшая трубка Диккенса, я наконец по-настоящему услышала сказанное Алексом — и ничего не почувствовала. Просто устала за это время, вымоталась духовно до такой степени, что информацию восприняла краешком разума, отстранённо и механически. «папа жив»? — ведь переболела, успела почти принять, саму себя надеяться разучила. А он вот… жив… И я как будто радуюсь, вернее, осознаю факт радости, которая по-хорошему быть должна, но в душе — сосущая, отстранённая пустота. И Алекс на полу с бегущей из носа кровью. Всех эта ночь покалечила, всех изранила. Кого-то больше, кого-то очень подло и незаметно, но однозначно всех. Такими, какими были, мы отсюда не выйдем и не вернёмся. Распутывать паутину отправились Дана с Карлом. Алекса, всё-таки провалившегося в безмолвное забытье, спешно унесла Кэт, надеясь на то, что солнечная погода скорее исцелит брата, а мы с Элис, посовещавшись, перенесли Анжелину в мою московскую квартиру. Уж слишком долгой и неприветливой казалась дорога к Лондону. Да и вряд ли бы нам обеим хватило сил. Уже переступая собственный запылившийся подоконник, я внезапно ощутила укол сострадания и вины. Что-то больно ёкало от воспоминаний о рыжем с проседью псе. И, пусть «возвращаться — плохая примета», я летела обратно в офис, чтобы, как когда-то Элеонору, забрать Диккенса в «хорошие руки» и какую-никакую, но всё-таки новую, возможно, лучшую жизнь. Я не ошиблась. Первым вопросом, который Анжи озвучила, просыпаясь, было: — Где Джонатан? Вы его убили? Тихое поскуливание с моей кухни было исчерпывающим ответом. Всё-таки всепрощение Анжи границ не знает. Да и как можно ненавидеть четверолапого, который так преданно заглядывает в глаза, тычется в руку мордой и радостно мчится на каждый оклик? Я позволила себе поспать около получаса. По пробуждении стало, конечно, хуже, но я и так непозволительно задержалась. Мама наверняка места себе не находит, а возможно примчалась в больницу, и дать вразумительные ответы мне будет сложно. Запястья, на исцеление которых ни у кого не хватило сил, прикрыла длинными рукавами свитера. В спешке забыла куртку, шапку и сапоги, так что пришлось вытаскивать их силовыми нитями и одеваться в первой попавшейся подворотне. Быстрым шагом продвигаясь по улицам, я наконец не чувствовала того необъяснимого ужаса, что прежде настигал в родном и любимом городе. Конечно, теперь здесь иных на порядок больше, но всё-таки паутина распутана, катастрофы закончились, кровавая жатва собрана. Можно вздохнуть спокойно. *** Сегодня Миранда тренировала охрану — две дюжины кошек сталкивались в воздухе и катались по траве с боевыми криками, отрабатывая защиту и нападение. В тяжёлое военное время на плац вывели молодняк, перекрывая число покалеченных и убитых. Впрочем, последние дни в воздухе витал аромат победы — собаки ослабевали, захлёбываясь своими же наступлениями, и всё чаще позорно скрывались за щитом собственного селения, куда прорываться войной законы архива не позволяли. Когда всё закончится, кошки станут правящим племенем не на пять лет, а на целую бесконечность. Покуда не надоест. И можно будет наконец истребить вампиров. И многоликих, а, может быть, с ними, лис. — Моё почтение, вождь, — вторгся в сладостные мечтания голос Браяна. — Я с последними новостями. — И опустился на скамью рядом. — Хорошо молодёжь воюет. Мои орлы. — Ты судишь предвзято. А насколько они хороши, решим, когда хоть кто-то из них вернётся. — И потащила маленькую сушённую рыбку из целлофанового пакетика. — Выкладывай, что за новости. — В Алжире отряд из десяти хладных уничтожил небольшое человеческое селение. Многие люди обращены и угнаны в неизвестном направлении. Наши действия? Новая рыбка оставила приятное послевкусие, а женщина-вождь щедрым жестом протянула лакомство собеседнику. — Всех хладных не перебьёшь, Браян. Сиди спокойно и угощайся. — В Канаде серия беспочвенных посвящений. Некто много говорит, и это становится неудобным, — поразмыслив немного, предпочёл угостится Браян. Верно поступил, в общем. Опасно вождю отказывать. Даже в подобной мелочи. — Не проблема. Сотри — и всё. Зачинщика отыщи, убей — за двадцать минут управишься. Это всё? — Приказ принял. Разберусь, вождь. — И всё же головой качнул почти укоризненно, на грани раболепия и правительственного гнева. — Новозеландская школа просит прислать охранника для выпускных испытаний стражей. Но я бы отправил им наш боевой отряд и перебил бы всех. — Так откажи. У нас в конце концов не альянс. Разберутся сами. Надеюсь, что это — всё. Утомил ты меня проблемами. Какое-то время Браян молчал, глядя на солнце сквозь пальцы, которых не было. Не было также и смысла что-либо говорить теперь, при таком правителе. Будь сейчас у власти отец Миранды, мать или хотя бы брат, каждый вопрос решался бы быстро и справедливо, войны бы смогли избежать, а может быть даже объединились. Но не теперь. Не теперь. Всё-таки произнёс: — Московские катастрофы прекращены, зачинщики убиты, но теперь в городе очень много противозаконных отношений. Самое паршивое в том, что большая их часть — давно устоявшиеся семейные пары. Это нонсенс, вождь. Такого раньше никогда не происходило. Я полагаю, что вы могли бы… Но тренировка молодой охраны наконец подошла к концу одновременно с пакетиком вкусной рыбки. Бросив его в урну, Миранда двинулась прочь размашистыми шагами. — Никаких исключений, Браян, — обронила, не обернувшись. — Разлучай их. Должны же вершащие что-то делать. *** — Ну говорят ведь люди, что есть господь. Я не зря молилась, — сидя на неудобном табурете возле отцовской палаты, мама бездумно вращала ополовиненную бутылку с водой, закрыть которую пробкой, конечно же, позабыла, так что лишь мой барьер спасал мамину одежду от намокания. — Говорили ведь: безнадёжен, что Толе, Толичке моему не выжить без операции, а тут вдруг на поправку идёт… И так быстро… Я едва сдерживала улыбку. Да уж… помог, однозначно, бог, могущественный, питающийся солнцем и невероятно сильный. Нужно будет иконку с его ликом соорудить и поиздеваться над Алексом хорошенько. Глядишь, оценит. Но маме свои мысли, конечно же, не озвучила. — Глупенькая ты, — отняла бутылку и наконец закрыла. — У страха глаза велики. А оно — видишь? — и хорошо всё. Поехали домой. Завтра к папе обязательно пустят. А сейчас тебе отдохнуть нужно. Мамин взгляд был потерянным и усталым. — Пожалуй, верно. А я вынимала телефон: — Закажу такси. Лишь через сутки я наконец набралась храбрости, чтобы серьёзно поговорить. До последней минуты проверяла и не хотела верить, до последней минуты надеялась, что Алекс ошибся и папа барьера не получил. Реальность с моими надеждами не считалась: тащила в мой мир самых родных людей, обещая трудности и опасности, которых я так страшилась. Когда я вошла отец, полусидя на кровати, грыз большое краснобокое яблоко, но, заслышав звук распахивающейся двери, отвлёкся от этого полезного занятия, наградив меня самой приветливой из богатого набора своих улыбок. — Дочи вернулась. А мамку свою потеряла где? — Отгул ей не дали, пап. — И бросила на свободную койку сумку. — Как ты тут? Не скучаешь? Я планшет тебе принесла. С мобильным интернетом. — О-хо-хо… — Не будь левая рука сломана, папа наверняка захлопал бы в ладоши, как маленький. — Какая у меня дочи умная, не яблоки, не апельсины — планшет! Хвалю! Правда, твой батя — полено в технике, но какие мои годы! Разберусь — не помру. Потянувшись к зелёной коробке, я налила стакан сока, собрала в пакет банановую кожуру и яблочные огрызки, протёрла тумбочку и лишь тогда принялась медленно выгружать из сумочки весь принесённый скарб. Куриная грудка, картофельное пюре, гранат, заботливо очищенный и разобранный мамиными руками… Только бы подольше, подольше, оттянуть разговор, чтоб не сложился, не состоялся. — У тебя руки дрожат, — наблюдательно подметил вдруг папа и тотчас перевёл в шутку: — а ну дохни. — Да не бодун, не бодун. — Я фыркнула, являя миру вожделенный планшет с подзарядкой и USB-кабелем. — Сколько ты мне четырнадцатилетие припоминать будешь? — Да покуда склероз не настигнет. — А улыбка-то издевательская, родная. — Смешная ты тогда была. А я ведь перед мамкой тебя прикрыл. — Пап, — осторожно присела на край постели я, — это почти был подвиг. — И смолкла, увязла в тягуче-вязкой, липнущей тишине. — Мне нужно тебе рассказать что-то. Только между нами. Это очень серьёзно, пап. Он хохотнул. — Дочи во что-то влипла? Не боись, прикрою. Признавайся: пришила соперников в шоу-бизнесе? Трупы не вывезу, машинка-то моя в хлам. — Да какие трупы, какой шоу-бизнес, пап! — Сказанное оказалось таким абсурдным, что я от возмущения растеряла всё, о чём так долго поговорить не могла отважиться. — Что за глупости в самом деле? Не детский сад. Сильная мозолистая рука накрыла мою ладошку. — Ну вот. Расслабилась. — Пальцы погладили запястье и вдруг отпрянули. — Дочи, а что с рукой? — Теперь папа, кряхтя, полностью сел в постели, рукав, невзирая на сопротивление, поднял к локтю, за ним второй, нахмурился, окончательно став серьёзным. — Ну-ка рассказывай, кто тебя так, родная? Снова попытавшись, я отняла руки и раны скрыла. Худо-бедно подлеченные Элис и Анжелас, они, тем не менее, представляли собой удручающую картину, хоть и не нуждались уже в повязках. — Нам правда предстоит тяжёлый разговор, пап. И, увы, избежать его не получится. Я возвращалась домой со стаканом латте и большущим клубничным тортом. Просто потому, что настроение было отличным, просто потому, что с плеч свалился мой тяжкий груз, просто потому, что папа принял правду об ином мире в целом и своём барьере в частности. Долго требовал доказательств, а затем, наигравшись моими силами и досмотрев представление до конца, захотел учиться, ибо полезно, нужно и важно, ведь необученный иной — опасность для человечества, а значит — для мамы тоже. Было решено, что учиться будем с завтрашнего же дня. Как договаривались раньше, в роли всевидящего наставника выступит Элис. Ей — полезная практика, папе — польза. Вот и бежала-летела я с благой вестью по ледяному асфальту, объятому алчностью февраля, маме щебетала в трубку, что всё в порядке, чтоб не волновалась и ждала меня этим вечером. Мамин голос звучал на порядок лучше — всё-таки самое страшное миновало. Элис и Анж обнаружились у у подъезда — сидели на скамейке, укрыв её тёплым пледом, выгуливали собаку. Рыжий с проседью пёс, Джонатан смирно сидел у ног Анжелины, но, увидив меня, залаял недружелюбно, за что получил полный укора взгляд. — По улыбке твоей довольной вижу, что всё нормально, — поднялась мне навстречу Анжи. И нет бы меня обнять. Наивная я, от неё дождёшься. Отняла недопитый латте и, счастливая, потопала мимо — сама невинность. Пришлось отдавать торт сладкоежке Элис и догонять. — Наглая ты, сестрица! — Да ладно тебе, не жадничай. — Она накрутила на руку поводок, держа Джонатана к себе максимально близко, и в жесте этом сквозило тотальное недоверие. — С Лондоном вы связывались? Какие новости? — пристроилась я с противоположной от Диккенса стороны. Анжелас вмиг стала серьёзной и очень грустной. — Кэт общаться со мной не хочет. Мы говорили с Карлом. От Джейка вестей никаких, как и от их отца. Алекс более-менее оправился, но способностями пользоваться не может. Вроде как, они обращались к Джессике. — Ожидая, пока красный сменится ярким зелёным светом, Анжи обернулась ко мне, дрогнули ресницы, брови сошлись к переносице, будто сейчас заплачет. — Эй! — Я сжала её предплечье. — Нам переходить пора. Ты ведь в парк хотела? — И лишь, когда мы пересекли автостраду и отыскали уютную скамейку под сенью лысых пока что клёнов, позволила себе попросить продолжения покинутого рассказа: — что Джессика-то сказала? Анжи вздохнула. — Что Алекс свои силы не рассчитал и перегорел. Он больше не восстановится. А это почти фатально. Минувшая оттепель оставила сосульки на металлических подлокотниках и, обламывая их, я смотрела лишь на бесконечную белизну снега вокруг себя. «Алекс перегорел». Как так? Ну как так-то, Господи? Он ведь умный, сильный, находчивый, он ведь мой учитель, он ведь хороший друг, а теперь вот взял и перегорел, стал для иного мира инвалидом, а для реальности в целом — смертником. И сколько ему теперь осталось — месяцы или годы? А всё одно мучиться — всесильному, ставшему вдруг ничем. — Криста, — теперь из потока мыслей меня вырывала Анжи. — Мне твой совет нужен. Я не знаю, что с Джонатаном делать. Столько всего передумала, переплакала… Рядом его, как не крути, не могу оставить. Смотрю на него и столько кошмаров вижу… Привязаться не выходит — ты понимаешь? — Тихим ответом донёсся собачий вой. — Убить, усыпить его — не гуманно. Впрочем, заставлять человека вот так вот жить гуманнее вряд ли, но это не мне решать. Плохая из меня хозяйка, Криста. Ты подумай, может кому-то сможем его отдать? — Я понимаю, Анжи, — поднялась со скамьи, ощутив, как начали мёрзнуть ноги. — Подумаю, обещаю. А сейчас нам пора, пожалуй, а то замёрзнем. Лучше нам греться чаем, а не барьером. Раньше, чем Анжелина успела подняться, в ладони ткнулся собачий нос. — Не хочешь, чтоб я тебя отдавала? — Она вздохнула, а пёс коснулся пальцев розовым языком, но Анжи отшатнулась со словами: — прости. Придётся. — И зашагала из парка прочь. Мы чуть-чуть не успели. Мигнув издевательски, зелёный сменился красным, и вереница машин заскользила по автостраде, оставляя нам единственную возможность — покорно стоять, любуясь яркими иномарками и видавшими виды отечественными красавицами, несущимися сейчас мимо нас на равных. То, что произошло за одно мгновение, никто не сумел бы предотвратить и никто — предвидеть. Одним отчаянным, слитным движением пёс рванулся, его исполненный боли, почти человеческий плач слился с испуганным криком Анжи и визгом шин. О том, что ещё одной смерти удалось бы избежать, воспользуйся мы барьером, обе задумались слишком поздно. Джонатан Диккенс лежал на асфальте, а красномордый дядька на синей пятёрке ругался матом. Джонатан Диккенс лежал на морозе, окружённый собственной кровью, а я вспоминала лишь его самый последний, пойманный мною случайно взгляд. Он предпочёл смерть собачьей жизни вдали от Анжелас. Он сделал выбор за нас. И, чёрт побери, я его понимала.