Госпожа Неудача. Шаг в Неведомое

Я стучала кулаками о холодное дерево скамейки у своего подъезда, пытаясь справиться с истерикой, что нахлынула огненным шквалом ужаса. Костяшки болели, но опять и опять ударялись в размеренном, чётком ритме. Вдохнуть и выдохнуть, выдохнуть — и вдохнуть. Я что-то придумаю, что-то придумаю обязательно. Несколько раз набирала знакомый номер, но гудки, не успев толком начаться, срывались сразу — Джейк ни с кем разговаривать не желал по причинам, известным лишь ему одному. В отчаянье кусая губы, я снова и снова прокручивала в голове одно и тоже, не находя решения. Нужно лететь в Москву и разбираться на месте. Лететь своими силами. Снова. С ощущением дежавю. — Здравствуй, соседка, — прозвучало из какого-то невероятного далёка голосом Джона вдруг, и продолжилось встревоженным: — что с твоим лицом, что с твоей шеей? Ты плачешь? Господи, девочка, что стряслось? — Я… ничего… нет. Спасибо, — промямлила невпопад, резким, нервным движением утёрла нос растрескавшимися костяшками и отвернулась. Пусть лучше проходит мимо. Он ведь шёл домой? Или из дому? Однозначно, по делам. И чем, в конце концов, он поможет? — Так не годится. Я обещал тебе любую помощь, Кристина, помнишь? — Джон опустился на скамейку рядом со мной, коснулся плеча ладонью. — У меня всегда найдётся время помочь хорошему человеку. — Тут все бессильны, — неосознанно отдёрнулась я. — Кто они — эти кошки, собаки, которые снятся? Боги? Зачем они разлучают людей? За что? — Так, — он поймал мою руку в свои и сжал. — Сделай медленный вдох, посмотри на меня. Сейчас я буду тебе внушать. Как видишь, предупреждаю. — И улыбнулся. Тёплые лапки пощекотали сознание мягкой негой, паника отступила, желание куда-то бежать сменилось иррациональным покоем и, готовая возмутиться ещё только миг назад, я благодарно кивнула: — Спасибо, Джон. Он кивок вернул. — Ты задаёшь смелые вопросы. Но я не смогу дать на них ответ. Мелкая мы, дети солнца, сущность, незначительная. И хорошо бы тебе ограничиться только лишь знаниями о нас. — Двуцветные глаза Джона были глубокими и усталыми, с яркими, выразительными кругами — следами бессонных ночей. — Расскажи, что случилось, девочка, — попросил он по-отечески ласково. Я послушалась. Этому человеку хотелось верить. — Мой отец стал иным. Они получили два предупреждения. — А с лицом тогда что? — С лицом? — Я пожала плечами. — Ох, Джон, это уже не важно. — Хорошо, — он поднялся, всё ещё держа меня за руку и тем вынуждая поступить так же. — Сейчас мы оба поднимаемся домой, ты собираешься, звонишь маме и говоришь, что скоро приедешь в гости. Мы прилетим сегодня же, чтобы это стало поводом для посвящения. — Посвящения?! — я перебила, но твёрдый взгляд Смита заставил смолкнуть. — Пожалуйста, Кристина, не спорь со мной. И ещё: храни спокойствие. Очень тебя прошу. Нам предстоит сложная и опасная работа. Я не хочу, чтобы твоя мать нервничала. Этого нам не нужно. — А вы… вы уже сталкивались с этим раньше? — покорно склонила голову я. — Сталкивался, — ответил Джон и добавил с улыбкой: — Кажется, мы договаривались: на «ты». *** Мы приземлились на околице — привести себя в порядок и отдохнуть. Всю дорогу от Лондона Джон, как пушинку, нёс меня на руках, потому путь показался мне невообразимо коротким, оставив по себе неприятное головокружение, да и только. Вступая в свои права, весна расцветила землю тёмными проталинами следов, напоила колкий прежде ветер теплом и расплескала по небесам безупречную бездонность безбрежной сини. Я тащилась за Джоном, словно собака на поводке — бездумная, безучастная, опустошённая решением, принятым нами совсем недавно. Прежде, чем вылететь из Лондона, мы вместе просмотрели линии будущего. Родителей нельзя было разлучать — это ни к чему бы не привело. Теперь нам оставалась только одна дорога. И, боже мой, я ненавидела Джона за то, что он посмел предложить её. Около калитки Джон сжал мою руку и посмотрел в глаза. Долго-долго, внимательно, с уверенностью и силой. Этим взглядом он просил меня держаться, просил быть сильной, чего бы это не стоило. Другого шанса у нас не будет. Я должна довериться ему. И сохранять спокойствие. Когда изумлённая мама появилась из-за угла сарая, я улыбалась во весь рот — натянуто, неестественно — улыбалась. Это мне дорогого стоило. — Господи, ты откуда, дочка? — всплеснула руками мама, и мне показалось, что тревожность на мгновение коснулась её лица. — Я тебя только завтра ждала. А это тот самый друг, о котором ты предупреждала? Проходите, проходите. Я корову только-только подоила, пирожков ещё нет, но хлеб с вареньем найдётся, и каша с котлетами. Проходите. Но, всё-таки, дочка, ты как так рано? — Мам, я… — и уставилась вниз, на тёмные следы, оставленные в рыхлом снегу каблуками моих ботинок. — Знаешь, мы с Джоном действительно не откажемся от твоих котлет. Лениво ковыряя рисовую кашу в маленькой кухне, мы с Джоном бросали друг на друга косые взгляды. Ещё по телефону я объяснила маме, что у нас есть общие дела в Москве, так что прилёт Смита маму нисколько не удивил, а вот то, что языковой барьер для гостя — не помеха, вызвало новые вопросы, ответов на которые я не знала. Просочившись в щели холодным ветром, неловкость разлилась и застыла невыносимой вязкостью. Не было аппетита, не было слов, хотелось уткнуться в подушку и зарыдать. Хотелось. Но я сидела и ковыряла рис. — Папа где? — выдавила наконец сквозь сжатое спазмом горло. — Да шут его знает. Будто подменили моего Толичку, носится, как электровеник — там подсобит, тут поможет — не нарадуюсь. — Улыбнулась. — Всё же какое счастье, что он поправился. Завтра вот в Москву едет по работе своей прежней вопросы решать. Выплату они нам обещали. Получим — вторую корову купим. — И обратилась уже к Джону: — можете завтра вместе поехать электричкой. Вы ведь здесь в первый раз? — Не в первый, — отвлёкся от своей тарелки хмурый Смит, — но буду благодарен. Кристина рассказывала о своём отце много хорошего. — А вот мне она о вас не говорила. Вы давно знакомы? — Да, как сказать. Соседи просто. Мы с женой и дочкой аккурат над ней живём. Вот и разобщались. Отодвинув тихонько стул, я выскользнула из-за стола, а через миг — из кухни. Джон своё дело знает. Пускай общаются. Мне сейчас очень нужно побыть одной. До позднего вечера я просидела в комнате, обнимая тихонько мурлычущего кота. Так и уснула, повалившись на бок, на не разобранной постели. Ночь принесла мне уже привычную чёрную пустоту, а маме, вне всяких сомнений — последнее предупреждение от неведомых высших сил. Разбудил меня тихий стук. В приоткрытую дверь заглядывал папа и, прикладывая палец к губам, загадочно улыбался. — Доброе утро, дочи. Ты чего, не укрывалась даже? — Да просто… устала вчера, — лениво потёрла глаза я, слишком сонная ещё, чтобы вновь окунуться в водоворот вчерашних переживаний. Быть может, Джон что-то уже другое совсем придумал, может, всё наладится, образумится? Может, никем и ничем рисковать не придётся — утро ведь вечера мудренее? — Соня. — Он вошёл, тихо прикрыл за собою дверь. — Поздно вернулся, даже не обнял тебя вчера. Пришёл исправляться. Вот, завтрак тебе принёс? — Завтрак? — изогнула спину, потягиваясь, я, и окинула папу внимательным взглядом сквозь призму силы — ничего, что определялось бы словом «завтрак», в зоне видимости не обнаружилось. Он подтвердил кивком, взмахнул рукой, словно заправский фокусник — и тёплые молочные реки пролились аккурат на мою макушку, перемежаясь блинным дождём, вареньем и моими любимыми яблочками, запечёнными с изюмом, мёдом, орешками и корицей. Растерянный, папа недоумевающим взглядом обводил учинённый в одно мгновение беспредел. Держась за живот, я истерически хохотала. — Но я же хотел удивить тебя, — произнёс наконец папа, снимая блин, так и оставшийся на мне вместо кокетливо модной шляпки. — В следующий раз, — отсмеявшись, пояснила я, — просто подумай о том, чтобы барьер захватил и посуду тоже. — И металлический поднос рухнул прямо с потолка, ставя внушительную шишку на мой лоб жирной точкой в этом маленьком утреннем катаклизме. На кухне отыскались мама, блины, вишнёвый компот и Джон. Все молчали. Второй и третий по причине тотальной неодушевлённости, а вот молчанию четвёртого и первой я объяснений пока что не находила. — Доброе утро, дочка, — произнесла наконец мама тихим, серьёзным голосом. — Почему ты сама мне не рассказала? Джон безучастно смотрел в окно, и по тому, как сощурены были его глаза, я понимала: сейчас Смит завтракает. Не стоит ему мешать. Знать бы только, что я проспала? Лучше, пожалуй, спросить напрямую: — О чём ты, мама? — О твоей силе, о Толичке, обо всём этом… вашем мире. — Хотела оградить тебя, — призналась честно и уткнулась в чашку, делая нервные, медленные глотки. — Не делай так больше, ладно? — бережно отвела мама прядку, выпавшую из моего пучка. — Мне всегда можно сказать правду о чём угодно. Я молча склонила голову ещё ниже, не зная, где отыскать слова, которые сейчас подошли бы, и в это мгновение Джон, резко поднявшись, хлопнул в ладоши: — Пора, поехали. Для разнообразия сегодня на электричке покатаемся. Кстати, Кристина, что за энергетическое недоразумение происходило у тебя в комнате? Ладно, не отвечай. По дороге расскажешь. — И бесцеремонно пнул меня барьером — времени оставалось и впрямь немного. — Она не знает о равновесии, — шепнул мне Джон, когда, переступая коварные льдинки в захватившей всё вокруг слякоти, мы немного отстали от мамы с отцом. — Я лишь посвятил её. Немного. — Протянул руку, коснулся моего виска, будто убирая под шапку прядь, но в этом жесте я ощутила лёгкое внушение. — Просто чуть-чуть покоя. Как в прошлый раз, — пояснил Джон, а потом потащил меня за руку, спешно сокращая неприличное расстояние, образовавшееся между мной и мамой. Самый кратчайший путь до станции вёл через посадку, и сегодня мы воспользовались им — маме хотелось поглядеть на берёзу, что исправно поила нас соком вот уже третий год и, если получится, собрать немного пролесков — голубоглазых даров весны. Зная, что опоздание на электричку ничем фатальным не закончится, мы как будто бы даже и не спешили. В конце концов, какая разница, если робкое солнце сегодня так ласково, воздух так чист и свеж, а невидимые птахи приветствуют тепло звенящими голосами? Лучше погулять, а папа с Джоном до Москвы потом своими силами доберутся — это же даже проще. Глядя на то, как бодро шагает мама, как отстаёт отец, осматривая одну за другой берёзы, как спокоен и сосредоточен Джон, я не чувствовала ничего, кроме тумана, затопившего собою сознание без остатка. Если мама умрёт сегодня, я останусь здесь вместе с нею. И будет на мне вина потому, что я испугалась, я, потому, что я позабыла об этом законе чёртовом, потому, что… — Пролески там, за мостом, смотрите! — кивком указала мама и, словно девчонка, застучала полусапожками по деревянному настилу старого, шаткого мостика. Он заскрипел, папа застыл в нелепой позе, скованный по рукам и ногам щитом, вспышкой осознав, что через мгновенье произойдёт, я метнулась Джону наперерез, но его пальцы до боли сжали моё запястье. — Эй, ну вы там где? — обернулась мама и, давно прогнившие, доски провалились под ней. Взмахнув руками и вскрикнув, мама молниеносно исчезла в неширокой здесь, но очень глубокой речке. И, господи, как же походило это всё на несчастный случай, как же легко было поверить: это случилось само собой. Джон крепко держал меня, на виске его билась жилка. — Сумасшедший ублюдок! Сумасшедший ублюдок! — слышала свой голос я будто со стороны, глядя, как энергетические нити связывают дорогую мне женщину, как не позволяют за жизнь бороться. — Мамочка, мама, мама! А пролески там, за мостом. Ладонь протяни — достанешь. И вода ледяная, как пальцы Джона, как когти, распявшие сердце на сотни кривых осколков, как этот безумный мир, как мы, его глупые, злые дети. Если она умрёт, и меня не спасёт никто. Обернувшись, Джон ладонью прикрывает мои глаза. Он хочет, чтоб я спала. И я не могу противиться.