Пепел

      Израненный закат истекает кровью; впереди, там, куда устремлены взгляды, небо расцвечено холодной синевой, точно поражённая гангреной конечность. Увеличивают сходство и устремлённые ввысь клубы чёрного дыма, поднимающиеся от далёких похоронных костров.       — Они умерли с честью, сражаясь за то, во что верили; нет лучшей участи.       Мицунари слегка щурится и отмахивается — то ли от слов, то ли от дыма:       — Какая чушь.       На лице Юкимуры неясное выражение, словно эмоции спутались, и он сам не до конца решил, что в нём сильнее: уважение к вбитому в голову кодексу чести или к своему другу. Не давая ему вставить и слова, Мицунари лениво откидывает назад волосы, в закатном свете — огненно-рыжие:       — Хочешь, я скажу тебе, что будет лучшей участью, чем смерть? Всё, что угодно. Жизнь прокажённого бродяги, просящего подаяния под мостом — всё лучше смерти.       Пока Юкимура не спешит прервать его: внушает надежду. Но и тень её исчезает без следа, когда всё же слышится твёрдое:       — Умереть за своего господина — знак величайшей преданности.       — Так вот чего ты хотел в последнем бою? Умереть за меня?..       Они никогда прежде не говорили так, но отчего-то казалось, что каждое слово в разговоре известно наперёд. Наверное, это всегда бывает, когда слишком хорошо кого-то знаешь. Особенно если это кто-то столь открытый, не умеющий скрывать ни мысли, ни намерения.       — У меня был выбор? Вас едва не застрелили.       — И только боги знают, каким чудом не попали в тебя. Даже не смей больше так бессмысленно рисковать.       — Бессмысленно? Вы могли…       Короткий удар в плечо:       — Представь: пуля проходит навылет, и умираем мы оба. Оставив войска без командования. Звучит как отличный способ подставить солдат и союзников.       Как он смеет быть таким спокойным? Или, быть может, не понимает, как ранит и терзает собственное бессилие? Как невыносимо видеть, что единственный огонь во взгляде того, кто дорог — отсвет погребального костра?       — Вы сами говорили: ни одну войну не выигрывают без жертв.       — Верно. Иначе не выдумывали бы сказки о «величайшей чести». Умереть просто; это выбор слабых. По мне, так лучше страшиться смерти: тот, кто жаждет выжить, будет драться тогда, когда слабый уже кинулся на вражеские копья.       Заканчивается воздух, голос почти срывается, но останавливаться нельзя. Снова придётся выслушивать рассуждения о величии павших, тем больше невыносимые, чем ярче вспыхивает в тёмных глазах отблеск ненавистного огня.       — Пока ты жив, ты можешь взять реванш. Как только умрёшь, будешь лишён такой возможности. А значит, всё, во что ты верил, ради чего сражался — всё это ничего не стоило. Когда-нибудь война кончится, Юкимура, и знаешь? Я хочу, чтобы в этот день ты стоял плечом к плечу со мной.       В такие мгновения Исида почти ненавидел этот полный растерянности взгляд. Юкимура ненавидит причинять боль, а ещё — совершенно не умеет врать. Он всегда говорит слишком быстро, словно жаждет поскорее оборвать миг успокаивающей лжи.       — Поклянись, что выживешь.       — Не могу. Никто не знает, когда и где встретит свою смерть.       Под взглядами своих солдат и врагов Мицунари готов быть оскорбительно сдержанным, почти равнодушным и к угрозам, и к жертвам, и ко всей этой войне. Ни одно проклятие не тронет его сердце и не пробьёт тщательно выстроенную оборону. И никто, кроме Юкимуры, не увидит в его лице чистую, искреннюю злость:       — Хватит оправдываться. Поклянись, если веришь мне; поклянись, если хочешь увидеть мою победу, а не ищешь повод красиво издохнуть.       Грубые слова срываются легко. Хочется поддеть и ранить. Ведь тот, кто ещё жив, тот, для кого ещё чего-то стоит его жизнь, всенепременно решит защититься, ответит ударом на удар. Ну же. Твой ход.       — Лучше я, чем вы.       Мицунари рванулся вперёд и резко дёрнул за ворот, заставив наклониться, посмотреть себе в глаза:       — Хочешь показать свою преданность? Живи ради меня.       — Нас могут уви… — остаток фразы тонет в быстром поцелуе. Губы жёсткие и обветренные, словно покрыты изморозью; и всё же — тёплые.       — Я могу дать тебе цель. И себя. Если тебе нужно больше… что сказать. Это называется «жадностью».       Улыбка даётся легко. Она запечатывает внутри другие слова — те, которые невыносимо хочется сказать, как бы глупо или наивно они не звучали.       «Я знаю, что такое „гореть“, Юкимура. Мы оба давно горим, разве не видишь? Это больно. Особенно когда кажется, что напрасно. Но мы выстоим, слышишь? Вместе».       Мицунари слегка отстраняется, лишь теперь переводя дыхание. Он закрывает глаза, не видя, но чувствуя, как ветер уносит мелкие крупинки пепла. Чёрного, как глаза Юкимуры.       «Тебе больно. Но я не дам тебе так просто догореть».