Монолог.

Если падать так больно с башен замка грёз и наивных сказок, мне наверно не счесть увечий, переломов и синяков. Только всё же считать не надо, просто жить с этой болью дальше. Молча слушать упрёки сильных с гордо поднятой головой. Им не знать, как на деле страшен блеск металла холодных масок, шёпот злой нелюдских наречий и безжизненный ход часов. Когда дом стал кромешным адом, идиотской бредовой фальши будешь верить и с полок пыльных собирать детский хлам любой. Чтобы дней беззаботных отблеск подержать в исхудавших пальцах. Помнить можно, но только молча. Сантименты запрещены. Вспоминая те годы страха, замечаю, что был не нужен. Бесполезен и, верно, жалок. Почему-то остался жив. А порою мне снится волн плеск — место, где хорошо страдальцам. Только взгляд мой такой же волчий. И грехи мне не прощены. После первого в жизни краха всем казалось, что я сконфужен. А теперь — на лицо забрало, новый уровень старой лжи. И чем хуже мне будет завтра, тем наглее моя усмешка. Вечно стойкий наследник рода — просто конченный мазохист. Я всё помню: от боли в Метке до убийств в почерневшем доме. Он пропитан багровой кровью, застилающей мне глаза. Декорации из театра приготовлены кем-то в спешке. Старый мэнор, как цирк уродов, Пожиратель — его артист. Словно зверь в ненавистной клетке, я не помню, чтоб свет был, кроме вспышки прямо у изголовья… Круциатус или гроза? Я всё помню, как будто снова — девяносто восьмой, начало мая. Я безоружный, слабый и волнуюсь «Ну как там мать?» И вчера у порога школы острым камнем сдирая Метку, сожалел о своей гордыне. И о том, что бывал неправ.