***
Я слушал этот странный рассказ, прислонясь к косяку двери гостиной дома Молостовых. Званый вечер по поводу возвращения на родину баронессы фон Ромфель, урожденной Екатерины Молостовой, был в самом разгаре. И сама виновница торжества развлекала гостей страшной историей, привезенной, видимо, из Австрии, где она прожила последние двадцать лет. Я на этом званом вечере оказался по настоянию нашего полицмейстера Ивана Кузьмича Артюхина, который, несмотря на мое отчаянное сопротивление, порой выводил меня на различные светские мероприятия, полагая, видимо, что сыщик из Петербурга придает полицейскому управлению особый лоск. Сам Иван Кузьмич сидел близ баронессы и завороженно внимал ее истории. Рядом с ним с не меньшим вниманием и восторгом слушал повествование Екатерины Павловны наш Затонский представитель прессы, издатель газеты «Затонский телеграф», господин Ребушинский. Он не сводил с баронессы взгляда, ловя каждое ее слово, и я мог только гадать, в какой гипертрофированной форме этот рассказ появится завтра в газете. Ребушинского я не любил. Он считал себя важной птицей, частенько вмешиваясь в мои расследования и путаясь под ногами. При этом он никогда не упускал случая полить полицию грязью. Достоверностью же его репортажи грешили редко. Так же присутствовал сосед Молостовых, Сила Кузьмич Фролов, местный поставщик мяса и оголтелый лошадник, Каролина, дочь баронессы, и Дарья Павловна Молостова, сестра Екатерины фон Ромфель и, собственно, хозяйка дома. А также семья Мироновых в полном составе. С моего места было очень удобно за ними наблюдать, чем я и развлекался. Мария Тимофеевна слушала рассказ с некоторым неудовольствием, явно считая подобные истории неуместными. Виктор Иванович по адвокатской привычке сохранял невозмутимый вид, маскируя скуку. Петр Иванович усмехался в сторону и угощался, по всегдашней своей привычке, хозяйским шампанским. Ну, а Анна Викторовна откровенно скучала. Видно было, что рассказ ей неинтересен, а само мероприятие тяготит ее не менее, чем меня, но из вежливости она всеми силами старается этого не показывать. Видимо, именно вежливость и была причиной того, что Анна Викторовна задала вопрос баронессе: — И что же она делала с этой кровью? Мария Тимофеевна взглянула на дочь с неодобрением. Молодым барышням, с ее точки зрения, не следовало интересоваться подобными вещами, тем более публично. — В погоне за уходящей молодостью она принимала кровавые ванны, — ответила Анне Екатерина Павловна, явно довольная тем, что ее рассказ вызвал интерес. — И сколько же она подобным образом девушек-то обескровила? — поинтересовался Петр Иванович. — Доподлинно неизвестно, — поведала баронесса, — но при обыске нашли учетную книгу самой графини. И вот там было указано шестьсот пятьдесят девичьих душ! Общество заахало, в ужасе качая головами. — Но доказанных эпизодов, — добавила Екатерина Павловна, — всего лишь восемьдесят. — Господи, жуть какая! — проговорила Мария Тимофеевна, делая глоток из бокала. Виктор Иванович откровенно посмеивался над реакцией своей впечатлительной супруги. — И чем же все это кончилось? — спросила Анна Викторовна. — Ее замуровали в собственной комнате, — завершила свой рассказ баронесса, — И она прожила еще четыре года. С тех пор ее называют Кровавая графиня Батори. По случаю окончания рассказа в комнате возникло оживление, гости потянулись к бокалам. — Господа! — сказала Екатерина фон Ромфель. — По-моему, я нагнала тоски на Вас, хотя хотела только развлечь! Я так рада что Вы все сегодня здесь, со мной! Молодость проходит, а друзья остаются! И она подняла бокал, призывая всех присоединиться. — Катерина Павловна! — Сила Кузьмич соприкоснулся с ней бокалами. — Вам ли говорить о проходящей молодости! Мне кажется, Вы стали еще прекрасней, чем та Катя, которую я помню. — Присоединяюсь! — поклонился баронессе Иван Кузьмич. — Позвольте мне полюбопытствовать, — обратился к Екатерине Павловне Ребушинский, уже слегка раскрасневшийся от выпитого шампанского, — как чувствует себя графиня фон Ромфель в родных пенатах после двадцати лет жизни в Европе? — Ах! Я вернулась домой! — Екатерина Павловна улыбнулась Ребушинскому и обняла свою сестру, как всегда пытавшуюся хлопотать по хозяйству — Вот Дашенька, ангел мой, сохранила и укрепила родовое гнездо. Дарья Павловна, смущенная общим вниманием, постаралась ускользнуть: — Проследить мне надо… — И вот так все время! — сказала баронесса, глядя на Дарью с улыбкой. — Все хлопочет, хлопочет! На ней все хозяйство с тех пор, как Господь призвал родителей наших. — Распорядиться мне нужно, — смущенно извинилась Дарья Павловна и поскорей покинула гостиную. Ко мне, медленно дрейфуя по комнате с бокалом шампанского, подошел Петр Иванович. — Как же Екатерина Павловна оказалась в Вене? — поинтересовался я у него вполголоса. — О! Представьте, история, похожая на сказку! — Миронов сделал бокалом неясный жест, видимо пытаясь подчеркнуть фантазийность ситуации. — В здешней глуши проездом оказался австрийский барон. Ну и влюбился в местную красавицу Катю. И вот нынче, изволите видеть, наша Катя баронесса. А барон год назад, что ли, отдал Богу душу, и Екатерина фон Ромфель решила посетить родные края. Петр Иванович отошел к столу за новым бокалом. А к моему наблюдательному пункту приблизилась Анна Викторовна. — Скучаете? — спросил я ее. — От таких историй, пожалуй, заскучаешь, — ответила она с легкой улыбкой. — Я-то понятно, меня сюда господин полицмейстер притащил, блеснуть столичным прошлым, — сказал я ей вполголоса, — а вы судьбами какими? — А меня дядя увлек, — пояснила она. И добавила, чуть раздраженно: — Блеснуть моими талантами. Анна Викторовна окинула взглядом комнату, полную беседующих людей: — Я не вижу здесь дочери баронессы. А ведь она привезла ее с собой. Я огляделся. И в самом деле, еще в начале рассказа баронессы я заметил, как мадемуазель Каролина покинула комнату. Видимо, до сих пор не вернулась. Наверное, ей, как и нам с Анной Викторовной, не по душе званые вечера. — Екатерина Павловна поражает молодостью своей! — продолжила светский разговор Анна Викторовна. — А вот ее сестра… А ведь она намного младше. Я улыбнулся этой ее несколько неуклюжей попытке быть как все. — Вероятно, воды Баден-Бадена сыграли свою роль, — подыграл я. — Ну, или кровь венгерских девушек, — ответила Анна. Я с трудом сдержал смех. Светские беседы ей явно не давались. В этот момент баронесса фон Ромфель привлекла всеобщее внимание: — Господа! — объявила она громко. — Раз уж у нас такой мистический вечер, я бы хотела попросить мою прекрасную гостью Анну Викторовну провести спиритический сеанс. Я почувствовал, как Анна напряглась всем телом. Несмотря на то, что со знакомыми людьми она бывала крайне непринужденна, Анна Викторовна, и я это знал, не выносила оказываться на всеобщем обозрении. И хотя, благодаря в том числе и болтуну Ребушинскому, слава ее как медиума разнеслась уже по всему Затонску, публичных сеансов для развлечения публики она не давала никогда. — Я много наслышана о Ваших способностях! — обратилась к Анне Викторовне баронесса. — Да ведь я и доску-то свою не взяла, — смущенно попыталась отговориться Анна. — Я распорядился, — вмешался Петр Миронов, — чтобы ее доставили. Виктор Иванович и Мария Тимофеевна взглянули на него с возмущением. Я был с ними полностью солидарен. Ситуация была безвыходная, и помочь Анне было не в моих силах. — Анна Викторовна! Ну, просим Вас! Просим! — восторженно обратился к ней Ребушинский. — Мы в полицейском управлении часто встречаемся с этим даром! — поддержал его Иван Кузьмич. — Верно ведь, Яков Платоныч? Теперь возмущенный взгляд Марии Тимофеевны достался уже мне. Я готов был сквозь землю провалиться, но вынужден был улыбаться вежливо. Ненавижу званые вечера! Анна Викторовна, то ли почувствовав мое замешательство и желая отвлечь от меня внимание, то ли просто поняв, что сопротивление бесполезно, согласилась с некоторой обреченностью. Из прихожей принесли аккуратно запакованную в ткань спиритическую доску, ту самую, которую я видел когда-то во время расследования дела об утопленницах. Погасили большую часть свечей. Желающие участвовать в сеансе сели вокруг стола. Остальные, включая меня, расположились поодаль. Участвовать решила где-то половина гостей: сама баронесса, разумеется, ее сестра Дарья Павловна, Сила Кузьмич, господин Ребушинский и, к моему вящему удивлению, наш полицмейстер, господин Артюхин. Старшие Мироновы в полном составе от участия в забаве отказались. Даже, как ни странно, Петр Иванович. Впрочем, я плохо знал правила игры, и, возможно, двум медиумам за одной доской будет тесно. Сам я, разумеется, также остался в стороне. — Ну что? — спросила возбужденных в предвкушении участников Анна Викторовна. — Кого Вы хотите, чтоб я вызвала? — Трудно сказать, правда? — рассмеялась баронесса. — А может быть, дух барона фон Ромфеля? — вмешался в процесс Петр Иванович. — Не надо барона! — с напряженной улыбкой неожиданно резко ответила ему Екатерина Павловна. — Зачем же? Это лишнее. Похоже, встреча с духом бывшего мужа баронессу абсолютно не прельщала. — Дух Наполеона! — нашлась она быстро. Анна вздохнула, соглашаясь, и принялась снимать сережки. Сидящие за столом дамы последовали ее примеру, хихикая над собой и друг другом. Не припомню такого ритуала на прошлом сеансе, который я наблюдал, но, видимо, Анна Викторовна честно отрабатывала свою роль, заботясь о театральности действа. По ее команде сидящие за столом взялись за руки, хихикая и тут же шикая друг на друга. Анна сохраняла полную серьезность. Она закрыла глаза, лицо стало сосредоточенным и одухотворенным. — Бескровная жертва! — произнесла вдруг она каким-то потусторонним голосом. — Бескровная жертва. И вдруг открыла глаза, рванулась вперед, с совершенно озверевшим лицом, выкрикивая: — На тебе моя кровь! На тебе моя кровь! Кажется, обращалась она к Дарье Павловне. Впрочем, трудно было сказать. А в следующую секунду Анна страшно побледнела и потеряла сознание. Поднялась суматоха. Подскочили все Мироновы, торопясь перенести Анну на диван и только мешая друг другу. Лез всем под руки Ребушинский, видимо, пытаясь запомнить как можно больше для очередной своей статейки. Перепуганная баронесса пыталась утешать сестру, но та, забыв о всяких глупых сеансах, старалась подойти, чтобы помочь Анне. Мне едва удалось распихать гостей, чтобы помочь Виктору Ивановичу переложить Анну на софу. Ее рука, которой я коснулся, была совершенно ледяной, и в сознание она пока не приходила. А в следующий момент неразбериха этого вечера не только продолжилась, но и усугубилась. В комнату вбежала дочь баронессы, Каролина и, рыдая, бросилась к матери. Сквозь слезы она кричала что-то неразборчивое, путая немецкие и русские слова, но я отчетливо разобрал слово «кровь». Оставив Анну на попечение родных и Дарьи Павловны, я подошел к барышне и заговорил с нею по-немецки, пытаясь выяснить, что ее так напугало, и о какой крови она говорит. Мой спокойный голос, а пуще того, звуки родного для нее языка слегка успокоили Каролину, и я смог разобрать, что она хочет сказать. Услышанное меня поразило. Кажется, этот вечер будет просто полон неожиданностей. — Яков Платоныч! — не выдержал Иван Кузьмич. — Да переведите же! — Говорит, мертвая девушка возле конюшни, — объяснил я полицмейстеру. — Так, господа! Прошу оставаться на местах! — решительно произнес наш полицмейстер. — Никому не уходить из дома, пока я не разрешу. Хорошо, что он здесь сегодня. Если там и вправду труп, то я смогу нормально работать, а удерживание на месте перепуганных людей падет на плечи нашего доброго господина Артюхина. — Яков Платоныч, — распорядился Иван Кузьмич, — берите девицу и за мной. — Я пойду с дочерью, — заявила баронесса, прижимая к себе все еще рыдающую Каролину. — Я с Вами! — рванулся вслед Ребушинский в надежде оказаться на месте преступления одним из первых. Но не тут-то было. Наш Иван Кузьмич был добрейшей души человеком, но, когда надо, вполне мог проявить твердость. И прессу, в лице господина Ребушинского, любил не больше меня. — Сидеть здесь, — приказал он журналисту твердо. И тот, не смея возражать, немедленно опустился на стул.***
Мы вышли на темный двор и прошли в конюшню. Каролина заходила неохотно, с опаской. Дойдя до дверного проема, заглянула, но внутрь не пошла. Показала рукой — там, мол. Подняв фонарь, я прошел вглубь сарая, в ту часть, где был сеновал. Иван Кузьмич проследовал за мной. Зрелище, открывшееся нашим глазам, вполне могло довести до истерики не только впечатлительную барышню. На полу конюшни лежал труп девушки, крестьянки. Горло жертвы было перерезано. А само тело было расположено так, чтобы кровь могла вытекать из раны. Жертва была бледна даже для трупа. Обескровлена. Бескровная жертва? Иван Кузьмич наклонился, чтобы повнимательнее все осмотреть. А я спросил Каролину: — Как вы обнаружили труп? Она уже слегка успокоилась, но все еще цеплялась за мать. — Мы тут смотреть на конь. — ответила она на ломаном русском языке. — Мы? — уточнил я. — Вы что, были не одна? — С Михаил, конюх. — А где же конюх? -Я побежать от испуг, — попыталась объяснить Каролина, — он побежать за мной, и… — Он что, гнался за Вами? — перебил я ее. — Нет, он бежать и кричать: «Стой, стой». На мой взгляд, именно это и называется гнаться. Полагаю, дело в языковом барьере. Или в ее волнении. Но не важно. Нужно найти этого конюха, и поскорее. — Возвращайтесь домой, — сказал я обеим дамам, — а завтра я с Вами поговорю. Они послушно пошли в дом. А я отправил слугу с запиской к Коробейникову, веля тому прибыть немедля в поместье. И привезти с собой фотоаппарат и все прочее, необходимое мне для следствия. А также захватить доктора Милца. Ну и наряд городовых, разумеется. А пока мы с Иваном Кузьмичом вдвоем остались охранять место преступления, попутно его осматривая. Через малое время прибыли Коробейников с городовыми и доктор Милц. И закрутилось нормальная полицейская процедура расследования убийства. Для освещения места преступления добыли дополнительные фонари. Антон Андреевич, поднаторевший под моим руководством в фотографии, делал снимки, доктор осматривал тело жертвы. А я еще раз оглядывал конюшню, пытаясь представить себе, как все произошло. — Странная композиция, — поделился я своими впечатлениями. — Кровь стекала в какой-то сосуд, который убийца забрал с собой. — Господа, а вы обратили внимание, что на виске у жертвы рана? — спросил доктор Милц. — Собственно, от нее она и скончалась. Это говорит о том, что ее убили не здесь. Убили там, где мы с вами нашли пятна крови, и уже потом мертвую приволокли вот сюда, подвесили и перерезали горло. — Яков Платоныч! — обратился ко мне Иван Кузьмич. — Только у меня в голове вертится эта мысль, или она Вас тоже посещает? Разумеется, я сразу понял, что за «эту мысль» имеет в виду наш полицмейстер. — Разумеется, я тоже об этом думаю, — ответил я ему, — таких совпадений не бывает. Но странно было бы обвинять баронессу лишь в том, что она рассказала эту легенду. — Да… — протянул Иван Кузьмич. — Вот такая легенда. В конюшню спустился Сила Кузьмич Фролов и подошел взглянуть на тело. Еще в ожидании Коробейникова и доктора мы с Иваном Кузьмичом решили, что, после подробного осмотра места преступления, не станем мешать любопытствующим, желающим взглянуть на тело. Пусть смотрят. А мы посмотрим на них. Понаблюдаем, а при случае и расспросим. Фролов пришел первым. То ли нервы у него были покрепче, чем у остальных, ведь, как-никак, его бизнес связан с забоем скота. То ли любопытства побольше. Он взглянул на покойницу, отшатнулся, перекрестился, не отводя глаз: — О, Господи! Спаси и сохрани! — Вы ее знали? — спросил у него Иван Кузьмич строгим голосом. — Да, — ответил Сила Фролов, не сводя взгляда с тела, — это Дуня. Дочь моего работника, забойщика. — Забойщика? — заинтересовался я. — Скот у меня забивает на бойне. Семен Кокошин, — пояснил он. — Вы знаете, есть одна интересная деталь, — привлек наше внимание доктор Милц, — дело в том, что сонная артерия рассечена очень уверенно. Одним точным ударом. — Да Вы что себе думаете-то! — возмутился Сила Кузьмич. — Я не думаю, я констатирую факт, — оборвал его доктор. — Когда наступила смерть? — спросил я, прерывая могущий разгореться конфликт. — Ну, судя по окоченению, — взглянул на тело доктор Милц, — я полагаю, часов шесть назад. — То есть, было еще светло, — отметил я. В конюшню зашел взволнованный Петр Миронов. Я сделал знак городовому, чтобы его не задерживали. Вопреки ожиданиям, Петр Иваныч на труп не любопытствовал. Увидел случайно, отвернулся в ужасе. И обратился к нам с Иваном Кузьмичом: — Господа, право же слово, пощадите. Сил же никаких нет! Там дамы в истерике! — Думаю, можно отпустить, — обратился ко мне Иван Кузьмич. — Допросите завтра. — Как скажете, — не возражал я. Никуда все эти господа за ночь не денутся, а у меня еще и без допросов дел полно. — Доктор! — обратился Петр Иванович к Милцу. — Пойдемте! Там Анне нехорошо. Пойдемте. На секунду я почувствовал острый укол тревоги и вины. С этим убийством я даже не смог минуты улучить, чтобы узнать, как там Анна Викторовна. И теперь отвлечься не могу. Остается только надеяться, что Александр Францевич справится с ее недомоганием. А семейство Мироновых уж точно не оставит ее заботой. Доктор ушел вслед за Петром Мироновым. А им навстречу, расталкивая всех вокруг корпулентной своей персоной, вбежал господин Ребушинский. Вот его труп интересовал очень. В маленьких его глазках, почти задавленных щеками, пылал азарт, и даже нос, казалось, подергивался. Осмотрев все вокруг и даже, кажется, обнюхав для верности, он вполголоса обратился к моему помощнику: -Антон Андреич! Мне бы пару снимков жертвы! — Не положено, — строго ответил Коробейников. — Гонорар, конечно, изыщем, — продолжил наседать Ребушинский, — хотя возможностей мало… — Подкуп должностного лица? — возмутился Коробейников. — Вы что… — Алексей Егорыч, — строго вмешался полицмейстер, — и вы тоже с нами покидаете место преступления. — Ну Иван Кузьмич! — попробовал упросить его Ребушинский. — Следуйте за мной, — остался непреклонным тот в своем решении. — За мной! Ребушинский неохотно пошел в дом. Я распорядился доставить тело в мертвецкую и вышел из конюшни. На дворе гости готовились к отъезду. Я еще успел поговорить с доктором Милцем, который заверил меня, что с Анной все будет в порядке, когда она отдохнет. Просто переволновалась. Сейчас она спит, и Дарья Павловна настояла, чтобы ее не будили, а оставили у них до утра. Мироновы согласились и сейчас тоже собирались домой. Уехал и доктор, сопровождавший труп. Пора было и нам с Коробейниковым возвращаться. Но когда мы отошли от общей группы в сторону, где стоял полицейский экипаж, я вполголоса спросил своего помощника: — Антон Андреич, пистолет при Вас? — Обижаете, Яков Платоныч, — ответил Коробейников и уставился на меня выжидающе. — Возвращайтесь на конюшню, — велел я ему, — тайно. Так, чтоб Вас никто не видел. Знаете, убийца иногда возвращается на место преступления. Какое-то странное чувство меня посетило, — продолжал я. — Спрячьтесь там и будьте до утра. — Спасибо, Яков Платоныч, — очень серьезно ответил Коробейников и, отдав мне фотоаппарат, быстро пошел обратно к конюшне, стараясь при этом избегать освещенных участков. Я же отправился домой. Мне нужно было отдохнуть и подумать. Мысли мои кружились, и их требовалось хоть как-то упорядочить, попытавшись отделить значимое от незначимого. Это дело сбивало меня с толку. Легенда о кровавой графине, обескровленный труп, исчезнувший сосуд с кровью… Все это было как-то очень демонстративно. И непонятно. Неясно было, почему убили девушку. И зачем убийце понадобилось все обставлять таким образом. И будут ли еще жертвы, или убийца закончил то, что хотел сделать. Пока что точно я мог сказать только одно: с весьма высокой вероятностью убийца кто-то из дома или их ближайшего окружения. И я только что оставил там Анну Викторовну. Так что странное мое чувство, о котором я упомянул Коробейникову, называлось мучительной тревогой. Ночью я спал плохо и утром явился в управление ни свет ни заря. Ясности в мыслях и фактах я никакой не приобрел, зато тревога меня не отпускала. За ночь никаких донесений не поступало. И Коробейников еще не возвращался. Зато меня навестил Иван Кузьмич, тоже, видимо, явившийся на службу раньше обычного. — Ну, что там этот конюх? — поинтересовался он. — Найден? — Дома нет, на конюшне тоже нет, — доложил я. — Так вот вам, Яков Платоныч, и разгадка, — заявил Иван Кузьмич, удобно усаживаясь. — Он завлек девушку к себе на конюшню, да и зарезал. Версии Ивана Кузьмича всегда имели одну направленность: если в деле были затронуты интересы важных граждан, он старался склонить меня к тому, что достойные почтенные горожане не могут быть причастны ко всяким пакостям. Особенно когда есть такой удобный подозреваемый из простых. Я эти его тенденции знал хорошо и работал, стараясь не обращать на них особого внимания. Но сейчас я был рад обсудить любую версию. В надежде, что что во время обсуждения мелькнет что-то, что натолкнет меня на верную мысль и поможет определить дальнейший ход действий. — А почему тело не спрятал? — поддержал я беседу. — И привел на конюшню дочь баронессы? — Вот в этом и хитрость! — со значением ответил Иван Кузьмич. — Он нарочно это сделал. Чтобы все решили, что он ничего не знал. — Однако, мудрено для конюха, — попробовал возразить я. Иван Кузьмич посмотрел на меня недовольно. Ему всегда не нравилось, когда я отказывался от его удобных версий, чтобы искать какую-то там истину. Но возражать, однако, не стал. Видно, странное это убийство и его с толку сбивало. — А у меня, знаете, никак не выходит из головы этот рассказ баронессы, — поделился он со мной. — Прямо мистика какая-то! И на этой загадочной ноте Иван Кузьмич покинул мой кабинет, оставив меня вновь наедине с моими мыслями. Я же, вместо того, чтобы сидеть в одиночестве и прокручивать в сотый раз в голове ничем не подкрепленные версии, решил отправиться к доктору Милцу. Не то чтобы я ожидал чего-то нового от результатов вскрытия. Практически все доктор рассказал мне еще вчера. Но зато он был хороший собеседник и партнер для размышлений. А главное, к мистике был не склонен. — Собственно, Вы и так все знаете, — сказал мне доктор Милц, угощая меня чаем. — Смерть наступила от удара в висок тупым твердым предметом. Это уж потом ей перерезали горло. Но, Яков Платоныч, дело в том, что она уже несколько недель беременна. — А вот это уже интересно! — сказал я. Хоть какой-то мотив. Хоть что-то в этом деле, за что можно зацепиться. По дороге от доктора Милца меня догнал Коробейников. Он рассказал, что ночь прошла спокойно, если не считать того, что уже под утро в конюшню пришла Анна Викторовна. По словам Антона Андреевича, она пришла в тапочках и сорочке по морозу, но даже не проснулась при этом. Только все шептала что-то, что он не разобрал. Коробейников, как истинный рыцарь, закутал даму в свое пальто и скорее отвел в дом, где вышедшая на шум Дарья Павловна уложила Анну в постель. По словам Антона Андреевича, Анна Викторовна так и не проснулась. И навряд ли вспомнит свои ночные приключения. А больше ночью конюшню никто не навещал. Зато Коробейников показал мне статью в газете, купленной им по дороге. Ребушинский был в ударе. Труп был описан со зверскими подробностями. А во всем остальном выходило, что полиция бездействует, а расследование ведет лично господин Ребушинский. Впрочем, как и всегда. Прибью я его когда-нибудь. И суд меня оправдает. — Вы наведайтесь к Фролову, а я к Молостовым, — сказал я Антону Андреичу. — Расспросите хозяина про Дуню. Она на него работала, значит он должен что-то о ней знать. — Думаете, там могли быть отношения? — предположил он. — Да нет, — сказал я с сомнением. — Хотя, все возможно. — Кровопускание! — сказал мой помощник. — Это не похоже на бытовую ссору! — Ну так узнайте, что там, с этой девицей, — велел я. — Может, она отца своего, мясника, чем-то прогневала. — Господь с Вами! — возмутился такой версией Антон Андреич. Пока мы с Коробейниковым шли по улице, занятые беседой, я обратил внимание, что за нами неотступно следует некий господин. Я уже не раз подмечал его на улицах Затонска, идущего за мной по пятам. Лицо его, с седой аккуратной бородкой, о чем-то мучительно мне напоминало, но о чем именно, понять не удавалось. В последние дни я замечал его довольно часто. И пора было как-то прояснить, что происходит. — За нами идет некий господин, седой такой, — сказал я Коробейникову. — Не оглядывайтесь! С самого управления как приклеенный. — Неужели следит за нами? — изумился Антон Андреич. — Нет у меня сомнения, — ответил я ему. — Вы проследите за ним. Узнайте, кто такой, где живет. — А как же Фролов? — уточнил мой помощник. — А Фролов после, — ответил я ему. — И будьте осторожны. И я на ходу запрыгнул в проезжающий экипаж, чтобы мой хвост не мог за мной последовать.***
Дарью Павловну Молостову я застал за хозяйственными хлопотами. — Дарья Павловна, день добрый! — поздоровался я приветливо. — Здравствуйте, Яков Платоныч, — даже, вроде как, и обрадовалась она мне. — По хозяйству сами занимаетесь? — поинтересовался я, чтобы как-то начать разговор. — Так кто ж еще будет, кроме меня? — удивилась она. — А вчера, ближе к вечеру, чем занимались? — Так ужин званый готовили, — напомнила она мне. — Вот, Вас ждали. — Может, приходил кто? — спросил я на всякий случай. — Или заметили что-нибудь необычное? — Нет, — покачала головой Дарья Павловна. — Я ничего не слышала и ничего не видела. — А сестра Ваша, Екатерина Павловна, когда последний раз из Австро-Венгрии приезжала? — попробовал я сменить тему. — Так никогда! — Молостова даже руками развела от изумления. Видно, думала, что история эта всем известна. — Она же как двадцать лет уехала с бароном, только сейчас явилась. — Значит, и племянницу видели в первый раз? — спросил я. — Да, в первый раз, — снова кивнула Дарья Павловна. Ну, пока хватит пытать Дарью Павловну. Либо она ничего не знает, либо очень хорошо свое знание скрывает. А мне пока не за что зацепиться. Поэтому, поинтересовавшись, где я могу найти ее сестру, я оставил Дарью Павловну ее многочисленным хозяйским заботам. Едва я вышел на лестницу, чтобы пройти в комнаты баронессы, как мне остановил знакомый голос: — Яков Платоныч! Анна Викторовна, слегка разрумянившаяся с мороза, поднималась ко мне по лестнице почти бегом. Была она, по своему обыкновению, очень взволнована. И глаза горели азартно. И лишь чуть заметная пристальному взгляду бледность выдавала в ней последствия вчерашнего недомогания. — Я знаю, где нож! — сообщила она мне торопливо. — Орудие убийства! — Вы все еще здесь? — удивился я. Я-то был уверен, что родители давно ее забрали домой, и теперь она в безопасности, под присмотром. — Как Вы себя чувствуете? — спросил я Анну Викторовну. Но разговоры о ее самочувствии охваченную очередным приступом сыщицкого азарта барышню интересовали мало. — Прекрасно! — отмахнулась она от моего вопроса с раздражением. — Вы слышали, что я Вам сейчас сказала? — Да слышал я, — подтвердил я не менее раздраженно. Мне ее азарт вовсе не нравился. — И где же он? — В конюшне, — взмахнула рукой Анна Викторовна. — Пойдемте, я покажу! — А как Вы узнали? — спросил я ее. Анна посмотрела на меня, как смотрят на неразумных детей. И в самом деле, пора бы уже мне перестать спрашивать каждый раз. И я с улыбкой последовал за ней. Анна Викторовна так торопилась все мне показать, что до конюшни мы почти бежали. Только внутри она остановилась, огляделась вокруг, словно что-то припоминая. Свой сон? Коробейников рассказывал, что во сне она пришла именно сюда. Может быть, она хочет рассказать мне об этом сне? Анна тем временем присела на край сеновала, потом легла на спину и протянула руку куда-то за стоящие у стены бочки. — Анна Викторовна, мы здесь давно уже все осмотрели! — попытался урезонить я ее. — Здесь тайник! — сообщила она мне слегка сдавленным из-за неудобной позы голосом и, вынув руку из-за бочек, поднялась и подала мне копытный нож, который только что достала. На ноже были отчетливые следы крови. Я посмотрел на нож. На Анну. Снова на нож. Это случалось неоднократно. Трость художника. Тело бойца. Да и другие примеры были. Но я все равно спрошу. Я буду из принципа спрашивать каждый раз. И, хотя бы по теории вероятности, однажды ответ будет иным. — И как Вы догадались что нож находится именно здесь? — спросил я со вздохом. — Ну так мне жертва показала сегодня ночью, — объяснила Анна Викторовна. И продолжила: — Ну, я правда, все забыла к утру. Но когда снова здесь оказалась, опять все вспомнила! И она улыбнулась мне, страшно довольная собой. Ребенок. Безрассудный, бесстрашный, очень любопытный и совершенно беззащитный ребенок! — Может, расскажете, что произошло с Вами на вчерашнем сеансе? — спросил я, маскируя тревогу за нее под строгость. — Ну Вы же все видели! — обиженно сказала Анна Викторовна. — Я вызывала дух Наполеона, но почему-то пришла эта девушка. Ну, к тому моменту она была уже мертва. — Да нет! — уточнил я. — Почему Вы закричали на Молостову: «На тебе моя кровь»? — Это не я кричала! — пояснила мне Анна Викторовна. — Это девушка та кричала! — Чертовщина какая-то! — дал я определение услышанному. — Спиритизм! — подняв пальчик, со значением поправила она меня. — А по мне так все едино! — высказался я с некоторым раздражением. — То есть, Вы меня ведьмой считаете? — слегка кокетливо спросила Анна. — А что, — спросил я ее, — можно как-то по-другому к этому относиться? Но Анна Викторовна, довольная, видимо, тем, что разыскала нож, обижаться на меня не захотела. — А она еще сказала про сапоги, — добавила она вдруг, безо всякой связи со сказанным только что. — Ну, видимо, это было последнее, что она увидела в жизни. Хорошо. Я буду играть в эту игру. Если она настаивает, я буду с ней играть. Но потом отправлю ее домой. — Какие сапоги? — спросил я послушно, поскольку она, видимо, ждала этого вопроса. — Такие сапоги… — задумалась она над описанием, — наездника! Ладно, учтем и сапоги. Я вернулся к тому месту, откуда Анна достала нож. Лег на то же место, просунул руку за бочки. В отличии от Анны Викторовны мне не пришлось тянуться до тайника, росту хватило. Значит, тайник устроил мужчина, скорее всего. Но неудивительно, что мы не нашли это место при осмотре. Если не знать, не найдешь никогда. Как же она нашла-то?! — А как Вам баронесса и ее сказка? — поинтересовался я. — Да, это очень странная история, — ответила Анна Викторовна. — Вы хотите, чтобы я вызвала дух барона фон Ромфеля и у него спросила? Господи, дай мне терпения. И чувства юмора. Потому что она предлагает это мне абсолютно на полном серьезе! — Так он же не хочет с Вами разговаривать! — постарался отшутиться я. — Ну, — озорно улыбнулась Анна, — может, у него вчера настроение такое было! — Ну, тогда попросите его, — сказал я, с трудом сдерживая раздражение ситуацией, — может, он расскажет Вам, сколько венгерских девушек обескровила его вдова перед тем, как вернуться в Россию. — Обязательно попрошу! — ответила мне Анна Викторовна с вызовом. — Желаю удачи! — попрощался я и быстро пошел вон из конюшни. — А может быть, он с Вами захочет поговорить! — крикнула она мне вслед с ехидством. Подумать только, она меня еще и дразнит! Я все-таки не выдержал и улыбнулся. — Пусть приходит в управление завтра! — ответил я ей со смехом. И, выходя, услышал, как она рассмеялась тоже.***
Оставив Анна Викторовну, я отправился побеседовать с баронессой фон Ромфель, в девичестве Екатериной Молостовой. Она приняла меня в гостиной. Говорили по-немецки, по ее просьбе. Екатерина Павловна сказала, что привыкла за двадцать лет, и теперь порой скучает по языку. Мне же, если честно, было все равно. Немецкий язык был для меня вторым родным. — Прошу прощения, баронесса, что отвлекаю Вас, — начал я разговор, — но я вынужден задать Вам несколько вопросов. — Вы хорошо говорите по-немецки, господин Штольман, — похвалила она меня. — Я внимательно слушаю Вас. — Вам не кажется странным, что вчера Вы поведали о судьбе кровавой графини, — спросил я ее, — а не прошло и часа, как происходит убийство, похожее на Вашу историю. — На что Вы намекаете? — спросила Екатерина Дмитриевна. — Баронесса, — спросил я напрямик, безо всяких намеков, — где Вы находились вчера с четырех до шести часов вечера? — Какая обезоруживающая прямота, господин Штольман, — рассмеялась она. — Я полицейский, — улыбнулся я в ответ. — Вчера в это время я была дома, — ответила баронесса. — Отдыхала после обеда в своей комнате. — Кто-нибудь Вас видел? — Спящей? — удивилась она. — Не думаю. — А где в это время была Ваша сестра, — поинтересовался я. — Откуда мне знать? Я же спала! — Скажите, баронесса, — спросил я ее, — Вам не кажется странным, что преступление как будто выполнено по мотивам Вашего рассказа? — Вы думаете, что это я? — спросила меня Екатерина Павловна. -Нет, — заверил я ее, — но кто мог совершить убийство под воздействием Вашей легенды? Вы кому-нибудь рассказывали это до вчерашнего вечера? — Ну, Дарье… — она задумалась. — Еще кому-то… Я не помню. — Пожалуйста, вспомните, это очень важно! — попросил я. — Простите, я плохо себя чувствую, — сказала баронесса. — Да, рассказывала кому-то. Но не помню. Извините, у меня голова разболелась. Все это так ужасно! — Возможно, у меня еще появятся к Вам вопросы, — произнес я, поднимаясь. — Охотно отвечу, — улыбнулась она мне на прощание. Выйдя от Молостовых, я оглянулся. Анны Викторовны не было видно ни во дворе, ни в конюшне. В доме ее тоже не было, я спрашивал горничную. Решив, что она все-таки уехала наконец домой, я со спокойным сердцем отправился в управление. Там меня ждал сюрприз. С городовыми был доставлен Степан Кокошин, отец погибшей Дуни. По словам дежурного, пытался прибить топором того самого конюха. В результате конюх скрылся, вскочив на лучшего жеребца Молостовых, а Кокошина с трудом скрутил Сила Фролов. Да и сдал городовым, чтобы охолонул маленько. Сейчас Степан Кокошин был уже спокоен, хоть и сильно подавлен, и вполне готов к разговору. — Вы примите мои соболезнования, — сказал я ему, — я понимаю Ваше горе. Но при этом, что ж Вы учудили, любезный? Бунт с топором? Счастье, что не убили никого! — Мне теперь, барин, все едино, — ответил Кокошин, не поднимая глаз. — Я все равно этого гада, Мишку, удавлю! Хоть через десять лет, а удавлю. — А вдруг он не виновен? — спросил я. — Так кто же тогда?! — чуть ли не выкрикнул Степан. — Ну, ищем. На то и следствие, — постарался я его успокоить. — Вы сами-то знали, что дочь Ваша встречается с конюхом Молостовых? — Не! — помотал он головой. — Если б знал, я б сам ей башку открутил. — Ну, а что хозяин ваш, Сила Фролов? — сменил я тему. — Справедливый хозяин-то? — А чего про него-то? — встревожился Кокошин. — Дочь Вашу, Дуню, не обижал? — А чего ему ее обижать-то! — удивился Степан. — Она девка у меня работящая. И за старухой его больной ухаживала. — А что с ней? — про больную мать Фролова я слышал впервые. — Стара, — пояснил Кокошин. — Да и болезнь эта… Порча какая-то на коже. Чем только не лечили. Уж очень страдает старуха. Бидон крови свиной ей налью, а она и пользует бабку. — Кровью? — поразился я. В жизни не слышал о таком методе лечения! — Пустыриха, знахарка местная присоветовала, — сказал Степан. — И что? Помогало? — Не знаю, — ответил он. — Но сам слышал крики старухи из дома. Вот это было крайне интересно! И совершенно точно требовало проверки. Надеюсь, Коробейников узнал в имении Фролова массу интересного. С его мастерством собирать слухи он просто не мог пройти мимо такой знатной сплетни, как лечение кровью. Я поблагодарил Семена Кокошина и отпустил его. И не успел он выйти, как в кабинет ввалился Антон Андреич. Как говориться, вспомни солнце… — Новости у нас какие, слышали, Антон Андреич? — сообщил я ему. — Мать Фролова кровью лечится! Свиной, вроде бы! — Ого! — отреагировал Коробейников, снимая пальто. — Так что там наш соглядатай? — спросил я его. — Я шел за ним, два квартала, — возбужденно приступил к рассказу Антон Андреич. — Но, наверное, заметил он меня. Исчез. Будто испарился! Значит, дело тут нечисто, иначе зачем ему скрываться от меня? Что-то в голосе Коробейникова, в его слишком активной жестикуляции показалось мне странным. Я бы сказал, что он слегка подшофе, если бы не знал, что мой помощник алкоголь не употребляет вовсе, ни при каких случаях. — Так Вы его упустили? — спросил я. — Нет! Да! — Коробейников резко мотнул головой, слегка покачнулся и остановился, схватившись за спинку стула. — То есть, упустил. Но! — Антон Андреич плюхнулся на стул и продолжал рассказывать с жаром: — Я многое о нем узнал! — И что же? — поощрил я его к дальнейшему рассказу. Его состояние тревожило меня все больше. Тем более, что на лбу у него я заметил отчетливый синяк. Неужели этот гад его так сильно ударил? — Я обошел все заведения, лавки на центральных улицах, — рассказывал Коробейников, — опросил всех об этом человеке, и, представьте, в трактире мне сказали, что этот человек бывает там частенько. При упоминании о трактире у меня отлегло от сердца. На всякий случай я подошел поближе и принюхался. Так и есть! Видимо, ради того, чтобы добыть сведения о преследователе, Антон Андреич пожертвовал даже обетом трезвости. Полагаю, никаких двух кварталов не было и в помине. Такой матерый волк, как тот, что шел за мной, сбросил Коробейникова сразу, скорее всего, слегка приложив при этом по голове. И обидевшийся Антон Андреич, полный желания отомстить, забыл про все мои поручения и бросился искать следы обидчика. И нашел. В трактире. — Но! — продолжал Коробейников, не заметив моих манипуляций. — Имени его никто не знает. — И? — поощрил я его на продолжение истории. — Я просидел часа, наверное, два! — рассказал Антон Андреич. — Он не явился. Не появился! То есть не пришел! Я изо всех сил старался не смеяться. Знал бы я, что мой помощник становится таким забавным, когда выпьет, сам бы давно его напоил под плохое настроение. Но тем не менее, придется ругать. Потому что ни одного дела не сделал, да еще и напился в рабочее время. — Отличная работа, Антон Андреич! — саркастически сказал я, разводя руками. Коробейников понял, что я его ругаю, и сник. Но тут же придумал, как реабилитироваться: — Я продолжу наблюдение в трактире? — спросил он меня с надеждой. Не в силах бороться с улыбкой, я покачал головой: — Ни в коем случае! — и добавил очень серьезно: — Даже если случайно встретите, обходите стороной. А лучше разузнайте, где живет эта знахарка… Как ее? Пустыриха. — Что кровью лечит? — уточнил Коробейников. — Именно, — сказал я. — Навестить ее нужно. Антон Андреич понимающе кивнул, и поднял на меня широко распахнутые глаза: — Я запроко… запро-токо-лирую? Позвольте? Отправился нетвердой походкой к своему столу, достал свою тетрадь, уронил, поднял, уронил снова. С трудом открыл графин с водой, выпил залпом два стакана и все-таки справился с тетрадью. После чего я, насмеявшись досыта, все-таки отправил его домой отсыпаться. Сегодня Антон Андреич явно не работник, придется разбираться с делами в одиночку. Несмотря на свои вчерашние подвиги, Коробейников пришел утром в управление раньше меня. И даже к моему приходу успел выяснить, кто такая наша знахарка, рекомендующая кроволечение, и где ее искать. Туда мы и отправились. — И что же за птица эта Пустыриха? — расспрашивал я по пути Антона Андреича. — Самая известная знахарка в городе! — ответил он. Вот оно как? Поглядим. — Анну Викторовну давно видели? — спросил я как бы, между прочим. — Со вчерашнего дня не видел, — вздохнул Коробейников. — О здравии ее беспокоюсь, — пояснил я. — Да, совсем она не бережет себя с этими духами, — охотно поддержал тему Антон Андреич. — И все-таки интересно, могла бы она поговорить… ну… с кем-нибудь! Вечное любопытство моего помощника по поводу всего мистического и потустороннего было неистребимо! — Может, Вам к ней в ученики податься? — спросил я не без ехидства. — Вы такой интерес проявляете к ее изысканиям! — Я ж для пользы дела! — попытался оправдаться Коробейников. Для пользы дела! Духов вызывать! И главное, он ведь и не шутит вовсе! Он действительно готов вовлекать Анну в расследования «для пользы дела», потому что верит, что подобная польза возможна. — Вы что? — спросил я Антона Андреича. — Нарочно с утра меня злите? Или не понимаете, что это небезопасно? Коробейников смутился и даже вроде бы напугался слегка. — Я просто хотел сказать, — кинулся он выправлять ситуацию, — все это, конечно, чистые суеверия. Но иногда ее замечания, во-многом, конечно, наивные, но дают новое направление движению Вашей всепроникающей мысли! — Ну Вы и перепел, Антон Андреич! — усмехнулся я. Надо же, ишь как вывернулся! Да, взрослеет мой помощник, набирается опыта. Уже не только за преступниками с пистолетами гоняться горазд, а и в дипломатии себя пробует. И небезуспешно, ведь раздражение мое погасить он-таки сумел. Оговорился, но успел шуткой исправить положение. Молодец! Так за разговорами мы дошли до места обитания Пустырихи. Почерневший покосившийся домишко и впрямь одним боком выходил на пустырь. — Вот здесь она и живет, Яков Платоныч, — сообщил Коробейников. — Меня маленьким водили к ней ухо лечить. Хорошая знахарка. Я попытался заглянуть в подслеповатое окошко, но толком разглядеть ничего не смог. — Есть кто живой? — крикнул я, постучав в дверь. — Хозяйка! Дверь отворилась. Но пороге стояла сама Пустыриха. Лучшая в городе знахарка была похоже вовсе не на ведьму, как можно было бы предположить, а на добрую бабушку. Чистенькая, в белом фартуке и вышитом чепце. И руки в муке. Видно, пекла что-то, а мы оторвали. — А, ждала я Вас, — сказала нам хозяйка, впуская в дом. Я огляделся, проходя в комнату. Здесь тоже было чисто и уютно. Половички на полу, салфетки на сундуках. Под потолком развешаны пучки трав, всяких разных и в большом количестве. И запах в доме был приятный, чистый какой-то. Пахло печевом и травами. С трудом верилось, что обитающая здесь знахарка могла для лечения присоветовать мазаться кровью. — Это ведь Вы из-за убиенной Кокошиной? — спросила Пустыриха. — Так я ей сразу сказала, калечить ее не буду! — Это что же Вы имеете в виду? — уточнил я. — Беременная она была, — вздохнула знахарка. — Беременная? И чей же ребенок? — Это я не знаю, не спрашивала, — строго ответила Пустыриха. А вот тут Вы врете, милейшая. По голосу чувствую. — Абортами, значит, промышляете! — намекнул я ей на вред сокрытия сведений. — Не законно это. — Да ладно, ладно! — быстро пошла на попятный старуха. — Ну, сказала она, чей ребенок. Не погубите! Если он узнает, что я с вами разговаривала, в порошок сотрет. — Я обещаю, Вы не пострадаете, — заверил я Пустыриху. — Сила Фролов ее обрюхатил, — сообщила знахарка. — Она в его доме за матушкой его ухаживала. — А Вы матери Силы Фролова свиную кровь прописали? — поинтересовался я у нее. — Ну прописала! — не стала отпираться Пустыриха. — Что это за средство такое? — спросил Коробейников. — Дьявольское! — Да Господь с Вами! — замахала на него руками старуха. — Слова какие говорите! Господи! Народное средство, верное, — и добавила: — А ежели, господа, у Вас затруднения со следствием своим, так Вы лучше к Мироновой сходите! — Зачем? — изумленно спросил Антон Андреич. — А пусть она у самой Дуньки спросит, кто ее! — ехидно ответила Пустыриха. — Я-то людей лечу, с мертвыми не разговариваю. Богомерзкое это дело. А Миронова эта, она такие тут дела распутывала! Полиции даже не снились! Ведьма! Чисто ведьма! Даром, что из благородных! — Благодарю за совет, — сдержано ответил я. — Честь имею. И поскорее удалился, уводя Коробейникова, пока тот не устроил скандала, поднявшись на защиту Анны Викторовны. Меня тоже не порадовали слова Пустырихи. Если сплетни окрестили в народе Анну ведьмой, это может быть для нее небезопасным. Но не спорить же, право, об этом с неграмотной бабкой.***
— Я полагаю, дело раскрыто! — заявил Коробейников, когда мы вышли из дома знахарки. — Это почему же? — удивился я. — Фролов избавился от надоевшей любовницы, — пустился в рассуждения Антон Андреич, — которая, наверное, требовала, чтобы он женился! — А конюх, который сбежал? — напомнил я ему. — Баронесса со своей сказкой? — Сколько подозреваемых! — слегка озадачился Коробейников. — На любой вкус! — Браво, Антон Андреич! Уже похоже на иронию, — похвалил я его. — Только давайте-ка лучше Фролова спросим, что он нам скажет. И мы отправились в имение Фролова. Хозяина имения мы нашли на конюшне. Как я понимаю, фанатичного лошадника Силу Фролова тут можно было обнаружить чаще, чем где-либо. — Так не нашли, значит, Мишку? — спросил он, завидев нас. — Вот ведь скотина какая! Знал я, что у него ветер в голове, но чтоб такое натворить! — Он и у вас работал? — спросил я. — Да, подрабатывал иногда, — не стал отрицать Фролов. — Конюх он хороший. — Так значит, с Дуней они так и познакомились? — Хоть так, — покивал Сила Кузьмич. — Беременная она была, — сообщил я ему. — Да Вы что? — деланно удивился Фролов. — Вот ведь изверг какой, а? — От Вас беременная, — не стал я поддерживать его театр. Фролов расхохотался несколько принужденно: — Кто ж это Вам наплел-то такое! — Есть надежный у нас свидетель, — ответил я ему с твердостью. — Чего хотела? Жениться, или денег требовала? — С Мишкой она гуляла, с Мишкой! — настаивал на своем Сила Кузьмич. — Это все видели, кроме отца. — Я знаю точно, была у Вас с ней интрижка! — я раздраженно отошел к воротам. Там к телеге был привязан конь, который очень меня заинтересовал. Уж больно он был похож на того жеребца Молостовых, на котором скрылся беглый конюх. — Ну была! — подтвердил раздраженно Фролов, следуя за мной. — Была, и что с того? Ребенок не мой. Мишкин ребенок. И убил он. — Конь у Вас новый? — спросил я, осматривая жеребца. — Да, новый, — ответил Сила Кузьмич, пытаясь заслонить собой коня. — Не на что тут глядеть. Я посмотрел на него пристально, и под моим взглядом он смутился. — Ну ладно. Тот это вороной, Молостовский. — Вороной? На котором конюх ускакал? — Да, — сказал Фролов, с любовью оглаживая коня. — Клянусь, мои люди нашли его в поле. — А где же конюх? — спросил я. — Не было конюха, — ответил он. — Конь один на свободе гулял. — А почему же Вы вороного Молостовым сразу не вернули? — поинтересовался я строго. — Так собирался я, — сказал Сила Кузьмич, — позже. На самом деле ответ был и так виден. Еще на том званом вечере я слышал, как Фролов уговаривал Дарью Павловну продать ему коня. В тысячный раз уговаривал, видно. Она не продавала. И Петр Миронов поведал мне тогда, что спор этот не первый день идет. Сила Кузьмич в Молостовского вороного прям влюблен, одержим идеей его заполучить. Да только вот никак не выходит. И ясно мне было, что, обнаружив коня гуляющим в поле, Фролов просто не нашел в себе сил сразу с ним расстаться. Что ж, я прослежу, чтобы в дальнейшем силы у него нашлись все же. Я достал из саквояжа нож, найденный Анной на конюшне у Молостовых, и показал Фролову: — Чья вещица, не знаете? — Мишки—конюха, — ответил он без тени сомнения. — Вещица заметная, хоть и старая. — Третьего дня вечером сами где были? — задал я дежурный вопрос. — Здесь, у себя на конюшне, — усмехнулся Фролов. — Кто видел? — Конюхи мои видели! — ответил он. — Думаете, я это, Дуню-то? — Антон Андреич, — велел я Коробейникову, — опросите людей. Тот немедленно прошел на конюшню. — Где Мишка прячется, конечно, не знаете? — спросил я Силу Кузьмича. — Откуда ж мне знать? Я за ним не слежу. — А коня где поймали? — продолжал я расспросы. — Да вот здесь в роще, недалеко, — кивнул головой Фролов. — Кстати, домик там есть. Мишка построил, рыбачит летом. Вот как? Это надо будет проверить, что там за домик. — А где роща? — уточнил я. — Вот по тропинке пойдете и наткнетесь. — показал направление Сила Кузьмич. — И домик там. — Так это по дороге к Молостовым? — спросил я его. — Здесь недалеко? — Ну, да, — подтвердил Фролов. — С вороным не тяните! — бросил я ему на прощанье, и отправился по тропинке.***
Тропинка, как и обещал Фролов, быстро вывела меня к роще. А пройдя еще немого, я увидел и домик. Маленькая хижина, годящаяся на то, чтобы что-то в ней хранить, да прятаться летом от дождя. Полагаю, зимой в ней весьма неуютно. Ну да беглому конюху выбирать-то особо не из чего. Я заглянул внутрь. Там было пусто. Из обстановки только колченогий стол у единственного окошка, чурбак вместо табурета, да охапка сена в углу. Особо не спрячешься. Тут за спиной моей хрустнула ветка, скрипнул снег. Я медленно закрыл дверь, прислушался. Хруст повторился, потом еще раз. Кто-то пытался уйти по лесу от домика. Я оставил под навесом саквояж и трость, приготовил пистолет и пошел на звук. Довольно быстро я нашел следы, а поднявшись на небольшой холмик, увидел и его самого. Он, было, сперва припустил от меня по лесу, но довольно быстро сдался и позволил себя нагнать. Видно, намерзся и наголодался в лесу за эти дни, и решил положиться на милость мою и Божью. — Барин! Барин! Я не убивал! — закричал он, когда я его нагнал и сбил с ног. — Ты конюх? — спросил я его. — Да, — подтвердил он. — Не убивал я, Барин! Мишка пошел со мной добровольно, бежать уже не пытался. Я его и связывать не стал, видел, что не побежит. А побежит, так я его вмиг догоню. По дороге он рассказал мне свою версию событий. С его слов, он был с Дуней на сеновале. Но ушел. А она там осталась. И больше он ее живой не видел. Позже он показывал конюшню приезжей барышне, которая очень лошадьми интересовалась. Тогда они труп и нашли. Барышня перепугалась, убежала с криком. Он ее успокоить хотел, да не догнал. Потом подумал, что на него подумают, что он убил, ведь знали, что он с Дунькой гулял. Вот и спрятался. Ну, а когда Кокошин с топором стал его искать, да кричать, что убьет, тут и вовсе перепугался, вскочил на коня и ускакал. Спрятался в домике и сидел там, как мышь под метлой. Он и раньше бы сдался. Да боялся, что, если вылезет, Степан Кокошин его все-таки прибьет. А Дуню он не убивал, на этом он настаивал твердо. — Да я вообще не знал, что Дунька брюхатая! — говорил мне он. — Да и не от меня это. Я когда уходил, она еще живая была. Да я и сам видел, что вряд ли он наш убийца. По голове дать ему сил хватило бы, конечно. А вот всю остальную композицию создать, да чтобы на рассказ баронессы похоже было, это ему явно не по разуму. — А почему нож твой в крови? — спросил я его. -Так он на конюшне валялся! — объяснил Мишка. — Кто угодно мог его взять. — Сказку о кровавой графине от баронессы слышал? — на всякий случай поинтересовался я. Ответ меня удивил. — А то! Раза три слыхал, — подтвердил конюх. И пояснил: — Да не в себе она. Рассказывает кому ни попадя. Это было что-то новенькое. Я-то думал, что сказку о графине Батори слышали только те, кто был на званом вечере. Да еще это известие о том, что баронесса может быть и умалишенная! Раньше я ее не подозревал. Но если она и вправду душевнобольная, все может быть иначе.***
В поместье Молостовых мы застали панику и суматоху. Дарья Павловна металась по двору в расстегнутом полушубке, отдавая приказания слугам. Я подошел ближе, она заметила меня, кинулась с радостью навстречу: — Яков Платоныч! Хорошо, что Вы здесь! Я уж думала за Вами посылать! — Что случилось, Дарья Павловна? — спросил я. — Катерина пропала! — развела она руками. — Нет нигде! Экипаж не закладывала. Говорят, видели, вышла со двора в домашнем платье. Похоже, слухи о душевном нездоровье баронессы подтверждались. Я велел Молостовой запереть до времени где-нибудь Мишку, а сам послал со слугой записку в управление, чтобы мне прислали городовых для организации поисков. Нужно торопиться! Мороз на улице преизрядный, и если баронесса и вправду ушла неодетой, то может серьезно пострадать. Сам же я пошел в дом. Может быть, Каролина знает, куда могла отправиться ее мать. Едва я поднялся на второй этаж, как меня окликнул знакомый голос: — Яков Платоныч! — мне навстречу выбежала взволнованная Анна Викторовна. — Здесь какая-то чертовщина творится. Баронесса пропала. — Я знаю, — ответил я ей. — За нарядом полиции я уже послал. — Но это не все! — подняла на меня Анна совершенно перепуганные глаза. — Там в ванной… Там кровь! Целое ведро! Нужно Дарью Павловну позвать. Ничего себе новости! Отодвинув Анну, я заглянул в ванную комнату. И в самом деле там стояло ведро с кровью. И красные брызги на фарфоре. Что ж, действительно, никто лучше Дарьи Молостовой не объяснит, что за странности творятся в ее доме. Попросив Анну Викторовну оставаться на месте, я пригласил Дарью Павловну подняться со мной на второй этаж. Услышав мой вопрос про кровь в ведре, она и отпираться не стала, только расплакалась: — Забрала я это ведро. Да, виновата! — говорила она сквозь слезы. — Но Вы в мое положение-то войдите! Там гости должны были уже вот-вот! Ну вот они уже, на пороге были! — А я в эту конюшню пошла, — продолжала она, комкая в руках платочек. — Да я, когда увидела весь этот ужас… Господи, бедная девочка! Я ничего другого тут придумать не могла! Ведро это схватила и побежала. Я боялась, все подумают, что очень это похоже на те рассказы, которые Катька рассказывает. — Куда дели кровь? — спросил я Молостову. — Я вылила ее! — и она снова заплакала. — Простите! Простите меня, пожалуйста! Я испугалась! — Это как суд решит, — ответил я ей. — Сокрытие улик это называется. — А это что здесь? — я кивнул на ведро с красной жидкостью и красные потеки на ванной. Дарья Павловна даже плакать перестала, поняв мое подозрение. Сунула руку в ведро, поднесла к моему лицу. От красной жидкости пахнуло травами и ягодами. Кровью не пахло вовсе. — Сок клюквенный, — пояснила Молостова. — Это я себе настойки готовлю, для ванн. Малину еще добавляю, шиповник. А Вы что, думали, я ванны, что ли, принимаю здесь кровяные? И она горько усмехнулась. Мы с Анной Викторовной переглянулись. Похоже, смущены мы с ней были одинаково.***
Позже мы сидели вчетвером за столом. Дарья Павловна, уже успокоившаяся, поила нас чаем. Выяснилось, что Анне указала на клюквенный сок в ванне Каролина, принявшая его за кровь, и теперь она пыталась передо мной извиниться за то, что невольно ввела меня в заблуждение. — Простите меня, господин Штольман, — говорила она мне. — В нашей сумасшедшей семейке я самая безумная. Это я подумала, что в бане кровь. Я волнуюсь за маму. Я не сердился на Анну и Каролину, поднявших панику. Даже Дарья Павловна не обижалась на них. Страшноватая история про Кровавую графиню и последовавшее за ней жестокое убийство сделали нас всех болезненно подозрительными. Нервы были напряжены даже у меня. Что уж взять со впечатлительных барышень. В этот момент дверь у меня за спиной отворилась, и все три дамы вскрикнули в ужасе. Я повернулся и сам чуть не вздрогнул. Зрелище, представшее перед нами, было шокирующим: Екатерина Павловна, баронесса фон Ромфель, в окровавленном платье, с перемазанными кровью лицом и руками. На лице баронессы блуждала совершенно сумасшедшая улыбка. Смотрела она только на свои руки в крови. И, кажется, зрелище это приводило ее в восторг. Все загомонили, забегали, усаживая баронессу, наперебой спрашивая ее, где она была. — На бойне она у меня была, — ответил Сила Фролов, который и привел баронессу домой. — Видать, пешком пришла, а путь-то не близкий! — Екатерина Павловна, что Вы там делали? — спросил я баронессу. Но она только смеялась, разглядывая свои окровавленные ладони. — Ходила там, смотрела, как мои забойщики скотину режут, — ответил мне вместо баронессы Фролов. — Как кровь по желобам течет. Екатерина продолжала хохотать совершенно безумным смехом. Мне сделалось жутко. Она была абсолютно невменяема. И если баронесса в самом деле убила Дуню, то даже предположить невозможно, что придет в ее больной рассудок в следующий раз. Предугадать действия сумасшедшей невозможно. Дарья Павловна, с помощью слуг, умыла и уложила сестру. Вопреки ожиданиям, едва с нее смыли кровь, баронесса успокоилась и уснула. Каролина объяснила нам, что болезнь ее матери не постоянная и проявляется приступами, но заверила, что Екатерина Павловна совершенно неопасна, а после сна будет и вовсе в себе. После этого Дарья Павловна уговорила прилечь и Каролину, обессилевшую от тревоги за мать. А мы с Анной остались вдвоем. Она не собиралась уезжать. А я приходил в ужас при мысли, что она здесь останется, и надеялся уговорить ее вернуться вместе со мной. — Так вот о какой крови он говорил, — задумчиво произнесла Анна Викторовна. — Кто? — не понял я, погруженный в свои мысли о том, как уговорить ее уехать. — Дух барона, — пояснила Анна. — Баронесса не ведает, что творит, — сказал я ей со вздохом. — Она вполне могла убить. — А Дарья? — спросила Анна Викторовна. — И Дарья могла убить, — подтвердил я, — хоть она и говорит, что только вынесла ведро с кровью. Но ведь это она так говорит! У Каролины тоже нет алиби… — Нет! — возразила Анна решительно. — Каролина не могла. Я ей верю. Я взглянул на нее с неодобрением: — Очень весомый довод, конечно! — и продолжил: — Конюх задержан, вот наш первый подозреваемый. Фролов мог убить. Дуня была беременна от него, вполне могла его шантажировать. — То есть, получается, что следствие никуда не сдвинулось, — огорченно вздохнула Анна. Встала, подошла к окну, задумалась, глядя во двор. — Ну почему же, — возразил я ей, желая утешить. — Сегодня мы узнали много такого, о чем вчера не имели понятия. — Да, верно. Интересная семейка, — Сказала Анна Викторовна. И добавила: — Я останусь у них на ночь. — Опять? — вот этого-то я и хотел избежать! Анна, видимо, различила протест в моем голосе, потому что заговорила с упрямством в голосе: — Но Вы же видели Каролину! Она не в порядке и напугана. Я должна побыть с ней. Разумеется, с напуганной Каролиной нужно побыть, и больше это сделать некому! О том, насколько напугана была сегодня она сама, Анна Викторовна явно уже позабыла. Или не считала нужным принимать в расчет. Но я-то не забыл! Я помнил, как бросилась она сегодня ко мне на лестнице, помнил ее перепуганные глаза. Я знал, что ей тоже страшно. Но она хочет остаться, надеясь выяснить что-нибудь про убийцу. А я не могу, просто не могу оставить ее здесь одну! И у меня нет ни единого повода остаться здесь с ней. Единственное, что в моих силах, это постараться убедить ее уехать. Я встал у нее за спиной, заговорил, пытаясь быть максимально убедительным: — Молостова под подозрением. Баронесса вне себя. А это опасно. — Баронесса, — возразила мне Анна, — должна быть под присмотром. Поэтому я останусь. — Я настоятельно Вам рекомендую этого не делать, — сказал я максимально строго. Со спины я не видел ее лица, но в голосе ее прозвучала улыбка: — Я очень ценю вашу заботу, Яков Платоныч, но я в состоянии сама принимать решения. — Часто скоропалительные и не всегда обдуманные, — ответил я, разглядывая завитки волос на ее шее, выбившиеся из прически. И прикидывая, насколько действенным окажется метод закидывания на плечо и уволакивания силой. — В конце концов, я несу за Вас ответственность! — С каких это пор, Яков Платоныч? — обернулась она ко мне в изумлении. Ответа на этот вопрос у меня не было. Точнее, правдивого ответа не было. А еще точнее, у меня не было ответа, который бы меня устроил. Я слишком долго подбирал слова, чтобы объяснить эту вырвавшуюся у меня фразу. Анна не стала ждать моих объяснений. С улыбкой она пожелала мне доброй ночи и вышла.***
Что ж, больше поводов задерживаться у Молостовых у меня не было. Но и сдаваться так просто я не собирался. Завезя в управление Мишку-конюха, я отправился прямиком к Мироновым. По сложившейся традиции и, в первую очередь, испытывая стойкое отвращение к доносительству, я никогда не пытался привлечь родственников Анны Викторовны на свою сторону, стараясь самостоятельно ограждать ее от риска. Даже когда она отправилась в бордель, чтобы ловить поручика Садковского, я оставил это приключение между нами. Но сегодня слишком сильной была моя тревога, и слишком явной была опасность, чтобы я мог промолчать. Разумеется, я понимал, что Анна Викторовна мне такого вмешательства не простит никогда, но лучше уж мы поссоримся, чем с ней что-то случиться. К сожалению, Виктор Иванович отсутствовал по судебным делам, и я, не желая беспокоить Марию Тимофеевну, побеседовал с Петром Мироновым. Я расписал ему всю картину происходящего, не щадя его нервную систему и не стесняясь в выражениях. И настоятельно порекомендовал немедленно отправиться к Молостовым и вернуть племянницу домой. Если понадобится, то тем самым методом, который приходил мне в голову. Петр Иванович встревожился не на шутку и обещал немедленно поехать и забрать Анну домой. Я еще попросил его дать мне знать о том, как все прошло, и отправился в управление.***
К своему удивлению, Коробейникова на месте я не обнаружил. На столе меня ждала записка о том, что он сделал все, что было ему поручено, и решил остаток времени уделить наблюдениям. Я сразу понял, о каких «наблюдениях» идет речь. Видимо, удравший соглядатай сильно задел самолюбие Антона Андреича, и он решил выследить его во что бы то ни стало. Совмещая приятное с полезным, разумеется. Что ж, пойду узнаю результаты наблюдений. А заодно проведу воспитательный процесс. Ведь наказывал же я ему больше этого человека не искать! Я догадывался, по какому поводу могла вестись за мною слежка. И, если я прав, то Коробейникову к этому человеку приближаться опасно. В трактире народу было еще не слишком много. Мой помощник и вправду оказался за столиком, ужинал. Перед ним стоял непочатый графин водки. Видимо, Антон Андреич сделал выводы из вчерашнего и сам пить больше не собирался. Но был готов расплатиться за сведения. Я подошел к нему сзади и, наклонившись к уху, спросил: — Какими судьбами? — Я веду наблюдение, — Коробейников вздрогнул, чуть не поперхнувшись. Вот ведь наблюдатель! Хоть бы спиной к стене сел! Впрочем, этому я его не учил. А надо будет. — Я подумал, а вдруг! — оправдывался Антон Андреич. — Но ведь мог он сбежать из города из-за моей слежки. — Я же Вам запретил! — напомнил я ему, присаживаясь за столик. — Виноват, — потупился Коробейников. — Но я так хотел удостовериться! И подумал, что, если он еще раз здесь появится, я сразу за ним прослежу и вам доложу. И все! Я налил себе водки из его графина. Проследит он! Я этого преследователя засек случайно. И не один день убеждался, что мне не почудилось. А я профессионал. Но стоило мне попытаться даже просто рассмотреть его подробнее, как он будто растворялся в воздухе. Что означало, что он еще профессиональнее меня. А Коробейников за ним следить собрался. В пору посмеяться бы, да только не смешно ни разу. — Но я здесь сидел не зря! — продолжал убеждать меня Коробейников. — Официант мне сказал, что человек, которого мы ищем, его зовут… Он порылся в карманах в поисках бумажки, на которой записал имя. Наконец-то нашел и протянул мне. — Жан? — с удивлением прочитал я. — Он француз! — кивнул Антон Андреич. — Но, к сожалению, больше, кроме этого, мне ничего про него узнать не удалось. — При чем здесь француз? — задумчиво спросил я скорее самого себя. Коробейников недоуменно пожал плечами, не знаю, мол. Француз в схему никак не вписывался. Ни в одну из схем. Третья сила в игре? Наемник? Не ясно. И крайне неожиданно. Да, как ни странно, с наблюдений Коробейникова вышел толк. Стоит их продолжить, пожалуй. Не будет большого вреда, если он порасспрашивает народ в трактире. — Вы здесь понаблюдайте, но чтоб в следующий раз без экспромтов, — сказал я ему. — Что там на Фролова? — Конюхи! — значительно сообщил мне Антон Андреич. Похоже, я ошибся, и он все-таки тоже прикладывался к графинчику. Ну или просто атмосферой надышался. — Конюхи, они между собой разговаривали, — продолжал Коробейников, — и сказали, что Фролов вместо свинины конину продает. Я боюсь, что Дуня узнала про это и пыталась его шантажировать. Информация, конечно, не самая пустая. Вот только предположение нелепое. Хотя завтра с утра нужно будет вызвать Силу Кузьмича в управление и побеседовать с ним. Но это завтра. — Если до полуночи этот Жан здесь не объявится, — сказал я Коробейникову, — то идите домой. Ну, а завтра мне Фролова с утра в управление приведите. Я-то был уверен, что этот Жан не объявится вовсе. Поэтому и оставил там Антона Андреича, не беспокоясь о его безопасности. Наверняка француз уже обнаружил, что мы приметили эту таверну, и сменил место. Но возможно, Коробейников, с его талантом провоцировать людей на разговоры, узнает еще хоть что-то о нем. И, небрежным жестом передав трактирщику графинчик с остатками водки, дабы не вводить моего помощника в излишнее искушение, я отправился в управление. Там меня ожидали не лучшие новости. Принесли записку от Петра Миронова. Он писал, что не смог убедить Анну Викторовну покинуть дом Молостовых и вернуться домой, так как Каролина очень просила ее остаться. Петр Иванович пытался успокоить меня в письме, сообщая, что провел у Молостовых некоторое время и никакой опасности не заметил. Баронесса снова в здравом рассудке, в доме полный покой, и, когда он оставил их, все собирались ко сну. Отдельно он отметил, что взял с Анны Викторовны клятвенное обещание запереть на ночь дверь. Итак, я сделал все, что мог. И большего сделать не в силах. Поборовшись еще некоторое время с сильным желанием провести эту ночь на конюшне у Молостовых, я все-таки смог убедить себя, что пользы это не принесет. И отправился спать.***
Спал я в эту ночь чрезвычайно плохо. Сперва долго не мог заснуть, размышляя, кто же все-таки мог быть убийцей, потом забылся наконец, но во сне меня посетили такие кошмары, что лучше бы я не засыпал вовсе. В результате в управление я пришел слегка раньше обычного и в отвратительнейшем настроении. И первым моим утренним впечатлением от работы стал раздраженный голос Силы Кузьмича Фролова, который окликнул меня, едва я успел войти в дверь: — Что же это, Яков Платоныч! — вопрошал он. — Пришли чуть свет, из дому сюда притащили, да еще и сапоги сняли! Я опустил глаза. И в самом деле, Фролов сидел в одних носках, сапоги отсутствовали. Непонятно! — Да, я приказал Вас доставить сюда, — сказал я ему, — но почему Вы без сапог, для меня загадка. — Спросите у своего помощника! — язвительно посоветовал мне Сила Кузьмич. Я быстро прошел в кабинет. Надеюсь, у Коробейникова есть внятное объяснение подобной своей самодеятельности. — Почему Фролов без сапог? — поинтересовался я резко, едва увидел Антона Андреевича. — Фролов? Почему он без сапог? — слегка растерялся Коробейников. Похоже, он собирался завершить свои дела с сапогами Фролова до моего прихода, но не успел. И теперь судорожно пытался придумать, как объяснить свои действия. — Анна Викторовна, помните, говорила про сапоги! — напомнил он мне. — Вы в своем уме, Антон Андреич? — напустился я на него, не слишком сдерживаясь. Коробейников зачастил, видимо, пытаясь успеть оправдаться прежде, чем я его уволю к чертовой матери: — Я отнес сапоги Фролова к Милцу, и он обнаружил на них вещество, похожее на кровь. Я взглянул на Коробейникова с некоторым интересом. Уволить всегда успею. Но сейчас он дал мне хорошую возможность надавить на Фролова. Отлично! — Ведите-ка его сюда, — приказал я, одновременно читая заключение доктора Милца. Фролов пришел в кабинет как был, босиком. Сел на стул, посмотрел на меня сердито. — На ваших сапогах между подошвой и каблуком обнаружена кровь, — сообщил я ему. — Да я каждый день на бойне бываю! — усмехнулся мне в ответ Сила Кузьмич. — Это человеческая кровь, — уточнил я. — Да неужто можно отличить человечью кровь от свиной! — не поверил Фролов. — Кровь она и есть кровь! — Современная наука это может, — заверил я его с улыбкой. — Это человеческая кровь, — повторил я и добавил: — Сознавайтесь, это Вы убили Дуню? — Да Господь с Вами! — раздраженно ответил он. — Да, я там был. Я видел убитую. Но не я убил! — А что Вы там делали? — К Мишке приходил, — объяснил Фролов. — Хотел его к себе на подработку позвать. — А почему ж не сообщили об убийстве? — спросил я его. — Да именно потому, что сижу здесь без сапог! — продолжал раздражаться Сила Кузьмич. — Не хотел оправдываться! — И как же кровь попала к Вам на сапоги? — поинтересовался я. — Не знаю, — Фролов поморщился. — Когда увидел убитую, думал, может жива еще. Подошел поближе. Ну, там где-то и наступил, наверное. — Лихо! — похвалил я его умение оправдываться, усмехнувшись. — Ну, а теперь я Вам расскажу. Жениться на Дуне Вы отказались. Она беременная. Стала Вас шантажировать. От отца, который работал у Вас на бойне она ведь знала, что частенько Вы вместо говядины конину продаете. — Вот это поклеп! — озлился он. — Это чистый поклеп! Отлично. А я и добивался, чтобы он разозлился. В версию о том, что Дуня Кокошина шантажировала Фролова, я не верил. Мне нужно было его разозлить, чтобы в горячности он выболтал что-нибудь лишнее. А то это дело все тайнами пронизано. Все что-то от меня скрывают. Фролов скрыл, что у трупа был. Дарья Павловна — что кровь вылила. Про то, что баронесса душевнобольная, я тоже узнал случайно. Слишком много у них секретов. И я намерен сегодня тряхнуть каждого, чтобы все выяснить наконец. — Вы проследили за ней, когда она пошла на свидание с Михаилом, — продолжил я давить на Фролова, — а когда конюх ушел, ее и убили. А подстроили все так, чтобы подумали на баронессу. — Я эту сказочку кровавую услышал только во время званого вечера, — проговорил раздраженно Сила Кузьмич, — вместе с Вами. А Дунька к тому времени уже мертвая была. — Эту историю Вы слышали раньше, — прижал его я. — Екатерина всем ее рассказывает. Вы встречались с ней до того вечера? — Ну встречался! — вышел из себя Фролов. — Встречался! И что? Это не значит, что я убил! Не докажете!!! — Советую Вам сознаться, —сказал я ему спокойно. — Может, послабление будет. Разозленный и выведенный из равновесия Фролов деланно расхохотался: — Сапоги они с меня сняли и думают, что доказали все! Да мало ли кто там был? — крикнул он мне. — Вы вон кровь на сапогах у Каролины проверьте! — У Каролины? — удивился я. — Да! Я ей такие же сапоги подарил неделю назад! И костюм для верховой езды. Моя интуиция загремела пожарным колоколом. Каролина, как бы случайно вышедшая прогуляться и так вовремя обнаружившая тело. Каролина, отлично знавшая сказку про графиню. Каролина, бросившая тень на Дарью, когда «случайно» обнаружила в ванне кровь. Каролина, чьи секреты мне неизвестны. Мне вообще про нее ничего не известно. Каролина вчера не отпустила Анну домой, настаивала, чтобы та осталась. А Анна не подозревает ее, она ей полностью доверяет. И они сейчас там, вместе! — Экипаж! — приказал я Коробейникову. — Экипаж скорее!***
Мы неслись по улицам Затонска. Коробейников, встав во весь рост, расчищал нам дорогу криком. А я сидел, крепко сжимая в кармане рукоять револьвера, и пытался думать. Я чувствовал, что прав. С самого начала я знал, что у Каролины были все возможности убить Дуню. И все возможности инсценировать убийство соответствующим образом. Но меня смущало только одно — отсутствие мотива. Но в этом деле, где все скрывали от меня все, что можно, и у нее могли быть тайны. Я разговаривал с ней пару раз. Но она плохо говорит по-русски, нам было трудно понимать друг друга. Я прекрасно говорю по-немецки, но Каролина всегда просила меня говорить с ней по-русски. Для практики? Или чтобы проще было что-то скрыть? Но все это не важно, на самом деле. Главное сейчас — это успеть. Не допустить второго убийства. Потому что, если оно произойдет, я точно знаю, кто станет его жертвой. Мы влетели во двор к Молостовым. Дарья Павловна выбежала нам на встречу. — Где Анна Викторовна? — крикнул я ей. — Так они с Каролиной к конюшням пошли! — ответила она испуганно. — Вроде, покататься собирались. Я, не дослушав ее, побежал на задний двор к конюшням, далеко обогнав городовых и Коробейникова и на ходу доставая из кармана револьвер. Я успел в последнюю минуту. Дверь конюшни была заложена брусом и от души засыпана сеном. И к этому сену направлялась Каролина с горящим факелом в руке. Я выстрелил не целясь, но попал, как и нужно было, в руку. Она выронила факел, упала на снег. Не обращая на нее внимания, я бросился к конюшне. Дверь содрогалась от ударов изнутри, но брус удерживал ее крепко. Ногой раскидав сено, мешающее пройти, я снял брус и распахнул дверь. Анна, перепуганная, вся в слезах, бросилась мне на шею. Я обнял ее, прижал покрепче, только сейчас осознавая, что успел. На этот раз успел. — Анна Викторовна! — воскликнул я, слегка встряхивая ее от не перегоревшего еще страха. — Ну я же Вам говорил! Я же Вас предупреждал! Вы меня никогда не слушаете! Она не ответила, только прижалась к моей щеке своей, мокрой от слез, всхлипывая как ребенок, дрожа всем телом. Я обнял ее, успокаивая и утешая. В нескольких метрах от нас подбежавшие городовые поднимали рыдающую Каролину. Коробейников утешал перепуганную Дарью Павловну. Все закончилось. Слава Богу, все позади.***
Вечером того же дня в управлении я допрашивал Каролину. Ей уже оказали медицинскую помощь. Выстрелил я на редкость удачно, навылет, и кость не задета. В глубине души я весьма сожалел о своей меткости. На этот раз я выбирал язык общения, и говорили мы по-немецки. — Следы крови обнаружены между швов на Ваших сапогах, — сказал я ей. — Не трудитесь, господин Штольман, — презрительно ответила мне Каролина. — Это я убила ту девчонку. Да, запираться она не собиралась. Да даже если и собиралась бы, свидетелей ее покушения на жизнь Анны Викторовны было достаточно. Но меня интересовали ее мотивы. Поражала жестокость этой юной особы: она не только убила Дуню, но и хладнокровно перерезала ей горло. А Анну вообще пыталась сжечь заживо. Какие причины были для такой жестокости? — Но почему? — спросил я ее. Коробейников, который должен был протоколировать допрос, а немецкого языка не знал, понял, что по-русски мы говорить не собираемся и спросил меня взволнованно: — Яков Платоныч! Я не смогу так записывать! — После, Антон Андреич, — раздраженно ответил я ему. — Зарисовывайте! Коробейников понял, что отвлекать меня не следует, и умолк. А я снова повернулся к Каролине: — Неужели из ревности к этому конюху? — предположил я. — Вы идиот, господин Штольман! — ответила Каролина. — Как Вы могли предположить такое? Моя безумная мать решила вернуться на родину. Она сказала мне, что отец оставил нам только долги. Замок заложен. И теперь мы будем жить здесь. Я возненавидела эту чертову страну, как только мы пересекли границу. Я ненавижу эту грязную дикарку, которая оказалась моей теткой. Я ненавижу этот вонючий дом и эту вонючую конюшню. Она говорила монотонным голосом, не повышая тона. Но она говорила то, что думала. И от силы ее ненависти у меня холод шел по спине. — И Вы убили девушку, чтобы все подумали на мать? — спросил я. — Против нее нет улик, — ответила Каролина. — Я надеялось только, что после этого убийства наша жизнь здесь станет невозможной. И мы вернемся в Вену. Да уж, такой мотив мог прийти мне в голову в последнюю очередь. В голове не укладывалось, что она хладнокровно убила девушку и перерезала ей горло лишь для того, чтобы вернуться домой. Причем не в порыве ярости, а осознанно спланировав свои действия. — Вы никогда не увидите Вены, — поведал я Каролине. — Вам грозит пожизненная каторга. И Вы даже не представляете, какова эта страна там, во глубине сибирских руд, куда Вас сошлют.***
Спустя два дня мы с Анной Викторовной, по ее настойчивому требованию, заехали проведать Дарью Павловну и баронессу. Дарья Павловна обрадовалась нам, как родным. Все происшедшее произвело на нее страшное впечатление. Да и соседи ее теперь избегали. Баронесса же нас не узнала. Лишь попыталась рассказать нам вновь свою сказку о графине Батори. С трудом дотерпев до конца чаепития, мы стали прощаться. Сестры Молостовы вышли во двор нас проводить. Екатерина Павловна тут же принялась рассказывать историю о графине привязанному к забору коню. — Вот так все время, — вздохнула Дарья Павловна. — Она рассказывает даже когда нет рядом ни одной живой души. А после того, как Каролину арестовали, так уже и не приходила в себя. — Может быть, в Австрии ей могут помочь? — предположила Анна Викторовна. — Уезжаем через неделю в Вену, — кивнула со вздохом Дарья Павловна. — Сочувствую Вам, — сказал я ей искренне. — Столько сразу на Вас навалилось. — Ничего, ничего! Господь милостив, — улыбнулась Дарья Павловна. — Он же не посылает нам такие испытания, которые мы не можем выдержать. Аннушка, у меня просьба к Вам! — Молостова протянула Анне небольшой узел, явно с вещами. — Вы не могли бы вот это передать Каролине? Не могу я ее видеть сейчас. Потом, — она вздохнула. — Там продукты, вещи… Это ведь можно сейчас? — посмотрела она на меня. — Можно, — ответил я, забирая у Анны узел. — Я распоряжусь. — Спасибо, — поблагодарила нас Дарья Павловна. — И спасибо, что навестили. Храни Вас Господь. И, забрав сестру, она скрылась в доме. — Какая добрая, чудная Дарья Павловна! — сказала Анна Викторовна, когда мы с ней шли к экипажу. — Как я могла ее подозревать! — Я тоже на нее думал, — утешил я Анну. — Но теперь наконец картина ясна! Каролина. Она пришла на конюшню, и стала свидетелем сцены между конюхом и Дуней. Смекнула. А когда конюх ушел, взяла его нож и убила ее. А Дарья Павловна уже потом там появилась. Испугалась и унесла ведро с кровью от греха подальше. Я говорил и говорил. Рассказывал то, что она уже и так знала, лишь бы не молчать. Потому что я видел, как она на меня смотрит. И как мне улыбается. И понимал, что сейчас произойдет, но никак не мог придумать, как этого избежать. И в конце концов она просто перебила меня, и прятаться за словами уже стало невозможно. — А еще Вы спасли мне жизнь, — сказала она, улыбаясь. — Я так привыкла чувствовать себя обязанной Вам, что это создает смутную иллюзию. -Какую иллюзию? — спросил я ее, невольно улыбаясь в ответ на ее улыбку. — Связи, — ответила она. И очень внимательно, без улыбки посмотрела мне в глаза. Я еще попытался повернуть разговор, делая вид, что не понял ее вопроса. — То есть, периодически подвергая свою жизнь опасности, — сказал я по возможности строго, — Вы продляете это ощущение? Может, можно как-то проще этого добиваться, Вы не думали? Я намеренно обижал ее. И обижал жестоко. И ей было очень больно, я видел это в ее глазах. Анна отвернулась от меня, не желая, видимо, чтобы я увидел ее слезы. — Нет, — сказала она взволнованно. — Завтра подумаю. Сейчас мне в голову ничего не идет. Кроме Каролины. Слава Богу. Она поняла меня. И она продолжает говорить со мной. — Ну не чудовище же она! Не могу я в это поверить! — Всякая душа потемки, Анна Викторовна, — сказал я ей. Анна вскинула на меня глаза, заглядывая, казалось, прямо в душу. Слез в ее глазах не было. — Всякая, — повторил я. И добавил: — Даже моя. — А меня иногда неудержимо тянет в темноту, — ответила она мне, не отводя глаз, очень твердо. Повернулась и пошла к экипажу ровным спокойным шагом. Она меня поняла. Но она приняла решение. А ее упрямство мне известно, она никогда не отказывается от намеченной цели. И мне придется сильно постараться, чтобы разубедить ее в том, что эта цель ей нужна. Но, да поможет Бог нам обоим, в глубине души я отчетливо понимал, что не смогу противостоять ей долго. Или, скорее, не смогу долго противостоять самому себе.