День святого Валентина

Ифань задумчиво взвешивает на руке свинину и говядину. Говядина вкуснее, а свинину проще готовить, Ифань совершенно не знает, что выбрать. В конце концов, он звонит Исину. — Бери свинину, консервированные ананасы и соус, — говорит Исин вместо приветствия. — И готовый рис. — Почему готовый? — Ифань почти обижается. — На твоем месте я бы не рисковал. Ифань кидает в корзину мясо и идет за рисом. Сегодня у него серьезная и ответственная миссия. Ему предстоит накормить Чанёля романтическим ужином на День Святого Валентина. Если честно, Ифань предпочел бы разок зайти в клетку ко львам. К тому моменту, когда заходит на собственную кухню, а Исин присылает рецепт, Ифань успевает проклясть все пять раз и до смерти испугаться. Это Чанёль отлично готовит, при виде Ифаня еда разбегается. В магазине свинину порезали кубиками, Ифаню нужно поджарить ее, залить соусом и водой, посолить, потушить и сложить ананасы. На первый взгляд, ничего сложного, и портить нечего, но Ифань точно знает — он способен на многое. Первым делом он переодевается в то, что не жаль будет выкинуть, и повязывает голову шарфом. Со стороны, может, это и глупо выглядит, но он однажды поджег себе волосы, больше рисковать не хочется. Ифань выкладывает на стол все нужное, включает плиту и гипнотизирует взглядом сковородку. В рецепте сказано выкладывать на раскаленную, но откуда он знает, раскаленная это когда? Через минуту на сильном огне? Или когда синий дым пойдет? Ифань сверяется с рецептом. Оказывается, сначала на сковородку нужно было добавить масла. Ифань льет от души, бросает кусочки свинины и орет не своим голосом. Масло шипит, брызгается и покрывает его сотнями раскаленных капелек. Ифань дает себе слово в следующий раз готовить в свитере. Следующий шаг нужно делать, когда мясо подрумянится. Ифань слабо представляет, что такое румяное мясо, поэтому снова звонит Исину. — Исин, как понять, что мясо румяное? — Что, прости? — Исин даже по голосу впечатлен. — У тебя в рецепте написано «когда мясо подрумянится». Это когда? — А-а-а, — Исин заметно веселеет. — Когда оно станет золотисто-коричневым. — Зачем писать, что оно должно разрумяниться, — положив трубку, ворчит Ифань себе под нос. — Почему бы не написать «когда мясо станет золотисто-коричневым»… Ифань солит мясо, надеясь, что правильно понимает загадочную единицу в рецепте, и открывает банку с соусом. Пытается открыть. Соус сопротивляется. К тому моменту, когда Ифань отковыривает чертову крышку, он весь перемазан вытекшим соусом. К счастью, соуса достаточно много, чтобы осталось на мясо. — Добавить воды на два пальца, — читает Ифань. — Два пальца это как? В ширину или в высоту? И как я узнаю, что налил на два пальца? Он примеривается к объему сковороды, поднося пальцы к бортику, намечает уровень, кивает сам себе и случайно опускает пальцы в горячий соус. «Твою мать, да за что?!» — орет Ифань и сует руку под холодную воду. Чтобы не терять время, он набирает воду в стакан и выливает в сковороду. — «Когда мясо станет мягким», — Ифань снова читает рецепт. — Да оно всегда было. Исин? Исин, что значит «мягкое мясо»? — Когда ты его сможешь без труда сдавить пальцами, — вздыхает Исин. — Но я его сразу сдавить мог. — Нет, сначала ты его жаришь, чтобы оно стало твердым и у него появилась корочка, а потом тушишь, чтобы оно размягчилось. — Зачем делать мягкое мясо жестким? — не понимает Ифань. — Забей. Вытащи один кусок и попробуй наколоть его на вилку. Получается? — Вроде да, — за неимение вилки Ифань протыкает кусок ножом. — Только он странного цвета. Так и должно быть? — Ифань, закажи еду в ресторане, — устало говорит Исин. — В ресторане не то! — Ифань хмурится. — Это же романтический ужин. — Я буду навещать вас в больнице. Ифань гневно фыркает и кладет трубку. Битва с банкой ананасов проходит быстрее и куда проще. Банка норовит убежать, окатив его содержимым, но Ифань настороже и всякий раз вовремя ее перехватывает. В итоге он благоухает ананасами, но безвозвратно потеряна всего треть, остальное отправляется к мясу. Ифань выключает плиту и идет в душ. Почему у него на голове соус, а в трусах ананасы, он предпочитает не думать. Уложив волосы, Ифань сервирует стол, как сказано в женском журнале, о чем он никогда не признается. Одинокая роза торчит в бутылке из-под виски посреди белоснежной скатерти, окруженная маленькими свечами. Ифань думает, что она тоже должна чувствовать себя идиоткой. Семь вечера, Чанёль должен прийти с минуты на минуту. Ифань идет раскладывать еду по тарелкам. Тот факт, что он где-то забыл готовый рис, становится неприятным сюрпризом. ** Чанёль вздыхает над девственно белым листом. Четырнадцатое февраля все ближе, а он все еще ничего не сделал. Чанёль собирается подарить Ифаню собственноручно написанные стихи, а у него даже мыслей нет. — Ну же, соберись, — говорит себе Чанёль. — Люди каждый день стихи пишут, это не может быть сложно. « Я вижу твои глаза, Смотрящие в мое сердце. Бежит по щеке слеза, Открывается в сердце дверца». Чанёль откладывает ручку. — Я бездарность. «Когда увидел я тебя, Моя душа перевернулась, Негромко вскрикнула, любя, И радость жизни пошатнулась». Чанёль встает и ходит от стены к стене, заложив руки за спину. В фильмах поэты так призывали вдохновение. Чанёль призывает только забытый кем-то журнал. Поскальзывается на глянцевых страницах и не падает чудом. — Моя единственная любовь, — декламирует Чанёль. — Нет, «единственная» это слишком. Моя любовь к тебе жива. Она живет одним мгновеньем. Как мимолетная сова, Касается прикосновеньем. Чанёль со стоном закрывает лицо руками. Вот нет бы сварить шоколад, и плевать, что Ифань сладкое не любит. Перетерпит как-нибудь. — Исин? Исин, мне нужна твоя помощь. — Тебе-то в чем? — удивляется Исин. — Слушай. Когда увидел я тебя, Моя душа перевернулась, Негромко вскрикнула, любя. И радость жизни пошатнулась. — Что это за удивительная гадость? — осторожно спрашивает Исин. — Так, ясно, — Чанёль мрачнеет. — Моя любовь к тебе жива. Она живет одним мгновеньем. Как мимолетная сова, Касается прикосновеньем. — Это твои первые стихи? Чанёль внушительно откашливается. — Твои глаза как два крыла. Они летят из бездны прямо. Мне этот шанс судьба дала, Я за него держусь упрямо. — Чанёль, скачай из интернета. — Стихи не скачивают, — хмурится Чанёль. Он, конечно, подозревал, что не больно-то великий поэт, но хоть отличный от нуля. — Поверь мне, Ифань не выдержит силы твоего художественного высказывания. Я сам-то его едва выдерживаю. — Это потому, что ты зло. — Я — добро, — авторитетно заявляет Исин. — Просто вы меня не цените. Напишешь еще что, звони. Вот как раз с написать у Чанёля проблемы. Он ходит, садится, встает, смотрит в окно, три раза пьет кофе, съедает прошлогоднюю печеньку и пончика-пенсионера. Семь вечера все ближе, а у него толком ничего нет. — Я однажды решил за тобой проследить, Было яркое жаркое лето. Но потом осознал — не могу дальше жить Как в автобусе, без билета. — Ничего так, — Чанёль не очень понимает по голосу Исина, понравилось тому или нет. — Продолжай. — В смысле «Продолжай»? Это хорошее «продолжай» или плохое «Продолжай»? — Там видно будет, — хмыкает Исин и сбрасывает вызов. — Видно ему будет, — ворчит Чанёль. — Ну ладно. «Ты— мой маленький остров любви На бескрайних волнах бытия. Даже если когда-нибудь скажешь «Плыви» Все равно буду плыть, говоря «Ты и Я» Чанёль яростно зачеркивает. Даже ему ясно, что стихи чудовищные. «Люблю тебя. Любовь моя, быть может, В душе моей взросла, но не совсем. Но это пусть тебя не потревожит, Не разлюблю тебя, не спрашивай, зачем». — Вот, да, это лучше, — Чанёль снова набирает Исина и декламирует последнее четверостишие. Исин подозрительно долго молчит. — Ну? — Чанёль, пожалуйста, сделай мне одно одолжение. — Какое? — Перед тем, как прочитаешь Ифаню, даже лучше перед выходом или вообще как только закончишь, пришли мне. — Зачем? — Чанёль подвох сразу чует, но не может понять, в чем конкретно. — Хочу насладиться в тишине. — Так, я знал… — Стихотворение прекрасное! — перебивает Исин. — Неподражаемое! Серьезно. — Да? — Чанёль сама подозрительность. — Никогда такого не видел, клянусь. — Ну ладно. Значит, его можно Ифаню читать? — Определенно можно. Расскажешь потом, как прошло. ** Ифань сидит как на иголках. Он сварил рис, но рис почему-то не сварился, он склизский снаружи, твердый внутри и хрустит на зубах. Правда, мясо получилось еще хуже. — Чанёль? — осторожно зовет Ифань. Даже ему ясно, что романтический ужин провалился, осталось разве что только романтика. — Вкусно, да, спасибо, — рассеянно отвечает Чанёль. — Ифань, я хочу поздравить тебя с этим знаменательным днем и подарить тебе стихи. — Стихи? — Ифань озадачен. — Стихи, — кивает Чанёль. — Собственного сочинения. — Я, кхм, готов, — Ифань откидывается на спинку. Чанёль встает, отводит одну руку за спину, выставляет вперед ногу и приподнимает подбородок. — Люблю тебя. Любовь моя, быть может, В душе моей взросла, но не совсем. Но это пусть тебя не потревожит, Не разлюблю тебя, не спрашивай, зачем. Люблю тебя я искренне и нежно, Неловко пред собою мне самим, Ответь любовью мне такою же безбрежной, Чтоб было бы, чему завидовать другим. — Ух ты, — говорит Ифань, потому что нужно же что-то сказать. — Я впечатлен. — Правда? — Чанёль смотрит с такой надеждой, что у Ифаня язык не повернется другое сказать. — Никогда не слышал ничего подобного, — Чанёль выдыхает. — Лучший подарок в моей жизни. А вот это правда. — И в моей, — улыбается Чанёль. — Спасибо. Хочешь, на следующий год повторим? Ифань не хочет, но, видимо, придется. — Как скажешь, любовь моя. Можем просто поехать в круиз. Судя по лицу Чанёля, он как раз орет про себя «А что, так можно было?» Ифаню жаль двух обожженных пальцев, но, честно говоря, оно того стоило. Когда еще Чанёль будет читать ему стихи.